Елена г.Тула

Философия начинается с вопросов Платона и Аристотель на фреске "Афинская школа" Рафаэля Философия начинается с вопросов, то бишь с удивления. Нужно ли, можно ли удивляться и задавать вопросы верующему человеку? Иначе говоря, можно ли верующему человеку быть «чуть-чуть» философом? Это важный вопрос, поскольку многим верующим людям кажется, что мыслить можно только в рамках катехизиса. Но и сам катехизис есть диалог. Там есть вопросы и ответы. «Что есть Церковь?» – «То-то и то-то». «Каково учение Евангелия о будущей жизни?» – «Таково и таково». «Можно ли мыслить об этом вот так-то?» – «Нельзя, потому что сказано то-то». Катехизис дает некую сумму готовых ответов, но предполагает вопросы. Значит, верующему человеку можно их (вопросы, то есть) задавать и можно, следовательно, быть чуть-чуть философом. Ужасен человек, которому все ясно. Человек, которому все ясно, это не Платон, и не Василий Великий, и не Филарет (Дроздов). Это, скорее всего, какой-то зощенковский персонаж на манер того товарища, который в ответ на вопрос барышни: «Что это соловей так нынче сладко поет?» – ответил без сомнений: «Жрать хочет, оттого и поет». Можно было бы порадоваться, что человеку все ясно и на любой вопрос ответа долго ждать не надо. Но радоваться почему-то не хочется. Вопрос о возможности философии в христианстве формулируется так: «В христианстве можно только молиться или можно молиться и думать?» Конечно, можно думать и молиться, молиться и думать, просто думать и просто молиться. И когда человек будет думать, он будет постоянно задавать вопросы. Себе, Богу и окружающему миру. Почему все так, а не иначе? Если на все воля Божия, то я ни при чем или все же от меня чего-то ждут и за что-то спросят? О, как много этих вопросов, и как рвутся они из самих глубин человека! Иногда они, эти вопросы, заставляют молиться, иногда мешают. Но сделать вид, что их нет или что они не нужны, что это блажь и чушь, вряд ли удастся. *** Философия есть поиск Бога. По Клименту Александрийскому, она есть для язычников то же, что для евреев – Закон. Закон же для евреев, напомним Павлово слово, есть «пестун», то есть детоводитель ко Христу. Детоводителем называли раба, который водил детей своего господина к учителям. Евреев ко Христу должен был привести Закон, а язычников – размышление. Закон требует тщательного исполнения. Казалось бы, Закон и философия – антагонисты. Но это только кажется. Поскольку Закон обширен, мелочен, скрупулезен, целостен, он для исполнения требует понимания. Человек не способен исполнять то, что не понимает. Отсюда еврейские поиски ответов на вопросы «какая заповедь в Законе большая?», «что первостепенно, а что второстепенно?» и так далее. Размышление над Законом есть аналог философии, только не в смысле свободного полета: дескать, «думаю, о чем хочу». Это настырный труд ума в заданных рамках, это религиозная философия. Она-то нам и нужна. Если бы не было у евреев людей, размышляющих над Законом, после Пятикнижия в Библии бы больше ничего не было. Но там есть и Притчи, и Псалмы, и Иов, и Исаия. Не было бы у них того, что называется «устной Торой», – аналога нашего Предания. Сам Христос в ответ на вопросы книжников отвечал: «В Законе что написано? Как читаешь?» (Лк. 10: 26). Не просто «что написано?», но и «как читаешь?» Очевидно, это сказано оттого, что одно и то же читать можно по-разному. Стоит дать прочесть любую книгу двум разным людям, а затем обсудить с ними прочитанное, и мы удивимся. Окажется, что в одном и том же тексте люди эти люди заметили совершенно разные места, нашли совершенно разные смыслы, почувствовали абсолютно несхожие подтексты. Один и тот же человек в разные возрастные периоды тоже понимает по-разному одну и ту же, вроде бы знакомую, книгу. Потому что повзрослел, потому что перенес опыт измены, или болезни, или разочарования в ложных идеалах. Если это справедливо в отношении Шолохова, то почему это не должно относиться к Божественному Откровению? Значит, нельзя просто дать Святую книгу человеку: дескать, «там все есть, читай – и все будет в порядке». Нужна культура коллективного чтения, размышления, толкования. Нужно уметь многим слушать, когда один читает, а затем по очереди высказывать свое мнение о прочитанном. Нужна культура дискуссий, при которой неизбежно бывают несогласные или мыслящие различно. Но именно внутри силового поля коллективной мысли становится понятным не просто что-то кому-то, но само Откровение оживает в многогранности своей и питательно проникает в сознание духовно трудящейся общины. Вот этого-то у нас и нет. Не то чтобы совсем нет. Где-то, наверно, есть. Но в целом – нет. А раз нет свободного движения внутри заданных координат – значит, есть стояние на месте. А стояние на месте внутри текучего мира невозможно в принципе. Там, где есть намек на него, есть неизбежная деградация и скатывание вниз. То есть происходит движение «вниз по лестнице, ведущей вверх». Философии нет – значит, жизнь не осмысливается. А жизнь не осмысливается в двух случаях: или жизни нет, или живущий человек неполноценен. Религиозной философии нет – значит, жизнь в вере не проходит через сито анализа и самоанализа. Вариантов тоже два. Либо веры нет, а есть лишь шелуха и «оптический обман зрения», либо верующий человек похож на растение. Жестковато звучит, но такова категоричность мысли, подобящаяся остроте скальпеля. Догматизация мелочей и канонизация исторических ошибок происходят именно отсюда, «из сего зерна», как сказал бы Г. Сковорода. Думать люди не хотят. Религиозные люди жертвуют риском философского поиска якобы молитве. То есть говорят: «Мы не думаем, мы молимся». Но чаще всего это ложь на молитву, потому что не умеющий и не любящий думать человек молиться тем более не любит. Молитва выше всякого размышления, и она есть высший плод трудящегося ума. Это такой плод такого ума, который вовлекает все существо человека в единый процесс молитвенного горения. Тот, кто знает по опыту огонь молитвы, ценит огонь мысли, ибо это похожие огни. Но лентяи и не молятся, и не думают. Они носят угрюмые маски и повторяют в акафистах: «Радуйся, радуйся». Они интуитивно боятся, что, однажды позволив себе мыслить, додумаются до вещей непривычных и парадоксальных. Да, есть риск. Но родиться – тоже риск. Гораздо спокойнее остаться зародышем и спать в темноте утробы, а лучше – вовсе не зачинаться. Именно умственное упрощенчество сообщило русской революции религиозный характер – именно оно виновато в реках пролитой крови. Русская революция была попыткой скачка в вечность. Это был наивный запуск ракеты из рогатки. Это была насквозь мифологическая трагедия, в которой участвовали «простые» люди, желающие всемирной справедливости и прочих «святых» вещей без реального стремления к святости. Массовые участники строительства нового мира были «интуитивные христиане», которым на голову надели «вывернутое Евангелие» и которые позволили себя завертеть и обмануть именно из-за религиозного невежества и догматического безразличия. Отсутствие дисциплины ума и пренебрежение к умному труду есть наш родовой грех, похожий на добровольное проклятие. И толком выбраться из исторических тупиков мы не можем именно из-за пренебрежения к главному достоинству человека – способности честно мыслить. Подчеркну – способности, а не умения, ибо умением еще нужно овладеть. Оттого и ищут люди болото погуще да потеплее, чтобы улечься в него, как хрестоматийный бегемот, и высунуть на поверхность только две сопящие ноздри и два лениво моргающих глаза. И если есть бытовое болото, то отчего не быть болоту религиозному? Оно тоже есть. Религиозное болото – это отсутствие размышления над Откровением, отсутствие живой рефлексии на слово Божие плюс пугливая ненависть к тем, кто с тобой не согласен. Эту ненависть легче всего нарядить в благочестивый сарафан «охранения традиций». Но это все – до поры до времени. Человек, честно думающий и находящийся за пределами Церкви, к Церкви придет, а человек, находящийся внутри Церкви и ни о чем не думающий, от Церкви уйдет. Честная мысль вообще имеет то особое свойство, благодаря которому, додумав нечто до конца и донышка, жить по-прежнему уже невозможно. Мысль меняет жизнь, а там, где жизнь не меняется, но происходит лишь смена декораций, там нет ума, там царствуют растительно-животные инстинкты, одетые в модный костюм. «Это трудно сделать», – говорил один человек другому в отношении решительного жизненного шага. «Нет, – отвечал другой. – Это трудно понять. Если же поймешь, то уже трудно не сделать». Таково мышление. Особенно если это мышление религиозное. Оно не подвергает сомнению бытие Божие. Оно трепетно осмысливает Откровение, то есть тот опыт, до которого нельзя додуматься, если Бог его не явит. Оно смотрит на жизнь не как на схему, но как на живую – то есть меняющуюся постоянно – реальность и стремится дать появляющимся фактам правильные имена. Именно это способность, помнится, выделяла еще не согрешившего Адама в Раю из царства животных. Протоиерей Андрей Ткачев 25 мая 2012 года

Святитель Филарет Московский Слово на Вознесение Господне А мне удивительным кажется то, что вы, светоносные мужи, вопрошаете сих мужей Галилейских, для чего смотрят они на небо. Как им не смотреть на небо, куда вознесся Иисус, куда перенесено их сокровище, куда взята их надежда и радость, где жизнь их сокрылась? Если бы теперь смотрели они на землю: тогда надлежало бы спросить их, – и надлежит спросить всех последователей Иисуса Христа, которые пристрастным оком смотрят на землю: что смотрите на землю? Чего вам искать на ней после того, как единственное ваше, и ея, Сокровище, найденное в Вифлееме, разсыпанное по всей Иудеи и Самарии, прошедшее чрез руки разбойников в Гефсимании, в Иерусалиме, на Голгофе, скрытое под камнем в саду Иосифа Аримафейскаго, взято и отнесено в сокровищницу небесную? Вам сказано, и так должно быть, да идеже есть сокровище ваше, ту будет и сердце ваше (Матф. VI, 21): и так, если сокровище ваше на небесах, там должно быть и сердце ваше; туда должны быть устремлены взоры ваши, помышления ваши, желания ваши. Два мужа во одежди беле, которые тотчас, по вознесении Господнем, явились Апостолам, и вопрошали их, для чего смотрят они на небо, без сомнения, сами были небесные жители: потому нельзя думать, чтобы сие было им неприятно, и чтобы они куда нибудь инуды хотели обратить взоры мужей Галилейских. Нет! Они хотят только прекратить бездейственное изумление Апостолов: что стоите зряще на небо? Пробудив их от сего изумления, они вводят в размышление, и наставляют Апостолов, – и нас, с какими мыслями должно взирать на небо во след Господа Иисуса, Который туда вознесся. Сей Иисус, продолжают они, вознесыйся от вас на небо, такожде приидет, имже образом видесте Его идуща на небо. Хотя многократно Господь наш, по воскресении Своем, являлся Апостолам, и становился невидим; и потому они могли некоторым образом привыкнуть к сим чудесным нечаянностям: но когда, разлучаясь с ними на горе Елеонской, не просто удалился Он, или сделался невидим, а восходя видимо превыше облаков, только по причине безмерной высоты, престал быть видим ими; нет сомнения, что сей но вый образ отшествия Его показался им, и после привычки к чудесному, необычайным, и особенно знаменательным. Им представилось тогда ясное исполнение слов Его, которыя им пересказала Мария Магдалина: восхожду ко Отцу Моему и Отцу вашему, и Богу Моему и Богу вашему (Иоан. XX, 17). Должно было заключить, что сии радостныя посещения Его, сии поучительныя собеседования с Ним, сии ощутительныя общения с Его Богочеловечеством, продолжавшияся четыредесять дней, прекращает настоящая минута. Когда руки и голос не могли уже достигнуть Возносящагося: Его преследовали взорами, желающими удержать Его. Взирающе бяху на небо, идущу Ему. Можно вообразить, какое безмерное лишение должны были ощутить Апостолы, по удалении на небо Иисуса, Который Един был для них все в мире. И сие-то безмерное лишение поспешают восполнить небесныя силы. Сей Иисус, вознесыйся от вас на небо, приидет. Христианин! Если ты сколько нибудь познал Господа Иисуса, и вкусил, яко благ Господь (Псал. XXXIII, 9): то конечно более или менее примечаешь, какая без Него пустота в мире, чувствуешь, какая без Него пустота в сердце. Так и должно быть: потому что все, что есть в мире, суета суетствий; а суета не может наполнить сердца, сотвореннаго Истиною для истины: все, еже в мире, есть похоть, или предмет, приманка похоти в разных видах; и как мир преходит и похоть его (1 Иоан. II, 16. 17), или иначе сказать, предметы, возбуждающие похоть, вскоре исчезают, то сколь ни велик мир, сколь ни разнообразны блага его, сколь ни обильны потоки удовольствий его, все сие не может наполнить малаго сосуда сердца человеческаго, которое, будучи безсмертно, только вечною жизнию наполнено быть может. Если, при таковом ощущении пустоты в тварях, тебе кажется, что Господь, Который есть твоя истина, твоя жизнь, твое желание и полнота всех желаний, удаляется от тебя, скрывается, остав ляет тебя не только без утешения, но и в скорби, не только одиноким, но и среди врагов твоего спасения; если утомленный взор твой не проницает небес, закрытых облаком, и недомыслимыя судьбы Всевышняго представляют тебе одну неизвестность: приими от небесных Сил исполненное силы слово, которое может наполнить твою пустоту, облегчить скорбь, прекратить одиночество, прояснить мрак, разрешить неизвестность, оживить дух твой надеждою необманчивою и нетленною. Сей Иисус, вознесыйся от вас на небо, – приидет. К утешительному и спасительному свидетельству о будущем пришествии Вознесшагося Господа, небесные вестники Его присовокупляют некоторое изъяснение того, каким образом последует сие пришествие. Они сказывают, что пришествие Господа подобно будет отшествию Его, или вознесению. Такожде приидет, имже образом видесте Его идуща на небо. Небесные проповедники верно не празднословят, как иногда мы земные; но и малым словом подают великое наставление внимательным. Будем внимательны! Такожде приидет, имже образом видесте Его идуща на небо. По сему указанию, обращаясь к обстоятельствам отшествия Иисуса Христа на небо, во-первых, можем приметить благословение, в то время Им преподанное Апостолам. Бысть, повествует Евангелист Лука, егда благословляше их, отступи от них, и возношашеся на небо (Лук. XXIV, 51). Сие обстоятельство восшествия Своего на небо, и разлучения с избранными Своими, Господь Сам приведет им на память, егда приидет во славе Своей, и вновь сретясь с ними, будет призывать их к действительному обладанию царствием Его: ибо тогда речет Царь сущим одесную Его: приидите благословеннии Отца Моего (Матф. XXV, 34). Какой безконечный ток благословения Христова открывается пред нами, Христиане! Он начинает благословение, и, не окончив онаго, возносится. Бысть, егда благословляше их, – возношашеся. Таким образом и вознесшись, Он еще продолжает невидимо преподавать благословение. Оно течет и нисходит непрестанно на Апостолов; чрез них преливается на тех, которых они благословляют во имя Иисуса Христа; получившие Христово благословение чрез Апостолов распространяют оное на других; таким образом все принадлежащие ко Святой, Соборной, Апостольской Церкви, делаются причастными единаго благословения Иисуса Христа и Отца Его, благословляющаго нас всяцем благословением духовным в небесных о Христе (Ефес. I, 3); как роса Аермонская, сходящая на горы Сионския (Псал. CXXXII, 3), сходит сие благословение мира на всякую душу, восходящую выше страстей и похотей, выше сует и попечений мира; как неизгладимая печать, знаменует тех, кои Христовы суть, так что в кончину века по сему знамению вызовет Он их из среды всего рода человеческого: приидите благословеннии! Помыслим, братия, как нужно нам попещись ныне, чтобы приобресть и сохранить благословение Вознесшагося Господа, нисходящее и на нас чрез Апостолов и Церковь Апостольскую. Если мы получили и сохраним оное: то и мы со Апостолами и со всеми Святыми в будущее пришествие Иисуса Христа призваны будем к участию во царствии Его: приидите благословеннии! А если тогда, как Он призывать будет благословенных Отца Своего, или не обрящется на нас благословения, или мы будем иметь только ложное благословение людей, которые сами не наследовали благодатно и таинственно благословения Отца небеснаго: то чтo будет с нами? Ей, глаголю вам, помыслим и попечемся о сем благовременно! Другое обстоятельство вознесения Господня, примечаемое в соображении с ожидаемым пришествием Господним, есть то, что Господь вознесся пред очами учеников Своих явно и торжественно. Зрящим им взятся, и облак подъят Его от очию их. Что за облак? – Облак света и славы, какой осенял и наполнял некогда скинию Моисееву и храм Соломонов. Там видели славу, но не видели Господа славы; после и Его видели, но не в славе, и потому не узнали Его, и не прославили: здесь и слава не скрывает Славимаго, и Славимый не скрывает славы. Апостолы зрели славу Вознесшагося Господа: Пророк также и слышал ее, когда и сам торжественно воскликнул: взыде Бог в воскликновении, Господь во гласе трубне (Псал. XLVI, 6). И так, когда светоносные проповедники возвестили нам, что Он так же приидет, как ви дели Его идущим на небо: чрез сие они дали нам разуметь, что Он приидет явно и торжественно. Так точно предрек и Господь о Себе, что приидет Сын человеческий во славе Своей, и вси святии Ангели с Ним (Матф. XXV, 31). Так и Апостол изъясняет, что Господь в повелении, или по предвозвещении, во гласе Архангелове, и в трубе Божии снидет с небесе (1 Сол. IV, 16). Но для чего, подумает иной, замечаются сии подробности, по-видимому, более возбуждающия любопытство, нежели подающия наставление: ибо предсказывают для того, чтобы можно было узнать, и принять с верою, посылаемое от Бога событие; а славнаго пришествия Христова кто не узнает, хотя бы и не был предварен о его подробностях? – Не спеши, возлюбленный, заключать о излишестве сих подробностей. Нет! Апостолы, Ангелы, Сам Господь не говорят ничего для любопытства, но все для наставления. Что пришествие Христово будет явное и торжественное, – сие предсказано для того, что будут провозвестники противнаго сему, когда на недостойных, неверных и развращенных Христиан послан будет дух обольщения. Грядет час, или время искушения (может быть и ныне есть) когда скажут: се зде Христос, или онде! Се в пустыни есть! Се в сокровищах (Матф. XXIV, 23. 26)! Вот Он у нас, говорят отщепенцы, которые, оставя град Божий, духовный Иерусалим, Апостольскую Церковь, убегают не в истинную пустыню мира и тишины, но в запустение духовное и чувственное, где нет ни здраваго учения, ни святости таинств, ни добрых правил жизни частной и общественной. Вот Он у нас, говорят скрытно еретичествующие, указуя на свои тайныя сборища, как будто солнцу должно светить только под землею; как будто не Он сказал и повелел: еже глаголю вам во тьме, рцыте во свете; и еже во уши слышите, проповедите на кровех (Матф. X, 27). Слыша таковые вопли или шептания, вспомните, Христиане, Ангельский глас и проповедь о Вознесшемся Господе: такожде приидет, имже образом видесте Его идуща на небо, так же явно, также торжественно. И потому, аще кто речет вам: се зде Христос, или онде: не имите веры. Ни грубые вопли, ни хитрыя шептания, не походят на провозвещение Архангела и на трубу Божию. Не исходите в след зовущих вас из града Господня; оставайтесь на месте своем, и берегите веру вашу для истиннаго пришествия Христова, славнаго и торжественнаго. Третие обстоятельство Вознесения Господня, примечательное для будущаго, есть то, что оное было для учеников Его нечаянно и непредвиденно. Сие произошло, сколько можно узнать из кратких повествований Евангельских, таким образом, что Он, явясь им в Иерусалиме, как бывало многократно, и отходя, вел их за Собою, как сопровождающих, беседуя с ними, как обыкновенно, о царствии Божием, и наипаче о приближающемся сошествии Святаго Духа; извед же их вон из Иерусалима до Вифании, и воздвиг руце Свои, и благослови их; и бысть егда благословляше их, отступи от них, и возношашеся на небо. Не только по собственному изволению не предварил Он их о сем великом событии; но даже на вопрос их о временах великих событий царствия Его, решительно им отказал в сем познании. Рече же к ним: несть ваше разумети времена и лета, яже Отец положи во Своей власти (Деян. I, 7). Сей отказ в разумении времен, очевидно, простирается и на времена будущаго пришествия Христова, и преимущественно к сему относится. Еще и прежде Он внушал ученикам Своим внезапность сего события, уподобляя оное молнии, которая есть разительнейший в природе образ совершенной внезапности. Якоже молния исходит от восток, и является до запад, тако будет пришествие Сына человеческаго (Матф. XXIV, 27). Подобно сему и Апостол изъясняет: приидет день Господень, яко тать в нощи (1 Сол. V, 2). Из сей внезапности будущаго Своего пришествия Господь Сам извлекает для нас, Христиане, спасительное предостережение. Бдите убо, глаголет, яко не весте, в кий час Господь приидет (Матф. XXIV, 42). Не увлекайтесь любопытством, или легковерием, когда Христиане, думающие знать более, нежели сколько дано от Христа, будут исчислять вам времена царствия Его, и определять лета чаемаго явления Его: несть ваше разумети времена и лета; старайтесь лучше познавать грехи свои, исчислять падения, и находить им пределы в покаянии. Наипаче же берегитесь, если услышите, что скажут предсказанные Апостолом ругатели: где есть обетование пришествия Его? Отнеле же бо отцы успоша, вся тако пребывают от начала создания (2 Петр. III, 4). Берегитесь, чтобы мрачныя грезы сынов века сего, смежающих очи от света грядущаго века, не омрачили вашего сердца, не ослепили ума, не усыпили духа к тому вожделенному и страшному часу, когда приидет день Господень, яко тать в нощи. Возлюбленнии! сих чающе, потщитеся нескверни и непорочни Тому обрестися в мире (2 Петр. III, 14). Аминь.

Трудно быть человеком Максим Федорченко 30 сентября 2009 г. Источник: Отрок.ua Животное ведомо инстинктом, который не ошибается, так как не знает альтернатив: от огня бежать, пищу есть, воду пить. Человек, обладая инстинктами, ещё и понимает, «что такое хорошо и что такое плохо». И делать «хорошо» — перед людьми и перед Господом — оказывается не в пример труднее, чем следовать непогрешимому инстинкту. Но этот труд не тяготит, если мотивирован любовью. Что такое «хорошо» и что такое «плохо» Пиросмани. Сестра милосердия Бренное и тленное земное существование человека — только миг в цепочке событий, которая может увенчаться вечной жизнью в Царствии Небесном или привести в душный сумрак адского узилища. Земная жизнь очень коротка — с потусторонней точки зрения, конечно. «Изнутри» этот миг иногда кажется очень долгим — особенно потому, что состоит из каждодневного, ежеминутного выбора пути. И так устроен мир, что верный путь один, а неверных — множество. И потому трудно быть человеком. У многих людей вызывают протест психологические тесты, которые требуют выбрать свой вариант ответа, причём варианты, дающие наибольшее и наименьшее количество баллов, кричаще очевидны. Оказывается, между тем, что мы сразу распознаём как правильное, и тем, что нам хотелось бы выбрать, есть разница. И вот наличие этой разницы раздражает — она дает нам ощутить свою постоянную виновность и виноватость. Мы постоянно уязвлены чувством вины, поскольку всегда знаем, или ощущаем, или догадываемся, что же было «хорошо», когда мы всё таки выбрали «плохо»: «Ибо кто из нас не знает, что для нас хорошо и желательно, а что плохо, чего мы всеми возможными средствами должны стремиться избежать» (архимандрит Иоанн (Крестьянкин). Универсальный закон Такого рода тест и такого рода эффект можно найти и в Новом Завете. Некий законник спрашивал Иисуса: Учитель, что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную? Господь ему предложил ответить самому — и законник знал правильный ответ: Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всею крепостию твоею, и всем разумением твоим, и ближнего твоего, как самого себя. Законник, желая оправдать себя, сказал Иисусу: а кто мой ближний? (Лк. 10, 26-29). Вот это пример того, как мы знаем правильные ответы в теории и как ищем обходных путей на практике. И тогда Иисус, чтобы наполнить духом закон, который для вопрошавшего превратился в мёртвую букву, рассказал притчу о добром самарянине. Оказалось, что близость людей определяется не расстоянием, не родством, не национальностью и не сословием. Иисус помогает это понять, подчёркивая, что нельзя найти ближнего в поиске «от себя» («кто мой ближний?»). Из притчи следует, что вопрос следует ставить «кому я ближний?» А я становлюсь ближним тому, кому я «оказал милость», а не наоборот: вот мои ближние (родные, друзья...), только их и буду любить. Задать параметры близости на будущее, определить круг ближних, ограничить любовь — нельзя. Близость и любовь в притче приобретают тождественный смысл: близость создаётся деланием добра, — а разве это не любовь? В контексте этой притчи несложное правило «возлюби ближнего» приобретает глубокий и сложный смысл. Во-первых, человек обязан оказывать милость людям, нуждающимся в помощи, иначе он не может стать для них ближним и наследовать жизнь вечную. Во-вторых, человек обязан любить тех, кто оказывает милость ему, то есть своих ближних. Это правило не знает исключений — и потому человеком быть трудно. Но это — универсальный закон человеческого общежития, принцип всеобщей гармонии. «Поповское слово» Добрый самарянин на своём ослике ввёз в нашу жизнь одно очень важное понятие — милосердие. Это оказание помощи тому, кто вызывает у нас жалость и сострадание, это милость, в том числе «милость к падшим». Это любовь к ближнему — в действии. «Милосердие — поповское слово», — с осуждением говорил Глеб Жеглов, непримиримый борец с бандитизмом. Это не просто цензура речи — отказ от «поповского слова» на практике свёлся к отказу от самого милосердия. Отношение Жеглова к людям приобретает отчётливую нелогичность; о невинно пострадавшем Груздеве он говорит: «Наказания без вины не бывает». Кажется, для ближнего у Жеглова нет ничего, кроме осуждения. И потому такой обаятельный и яркий, но такой немилосердный Глеб Жеглов получает уничижительную оценку: «Для него люди — мусор». Время идёт. Уже не клеймят милосердие как «поповское слово». Восстанавливаются храмы, открываются воскресные школы. Голос Православия слышен даже в переполненном рекламой, пошлостью и политикой теле- и радиоэфире. Есть православный интернет, православная пресса, православное кино и музыка. А милосердие почему-то исчезает из нашей жизни. Кому я ближний? Вот сосед, старик лет семидесяти. Он медленно выбирается из лифта, заставляя нас нетерпеливо топтаться на месте. Так же медленно, осторожно он преодолевает порог входной двери. Мы же спешим! Видно, в магазин собрался, в руках старомодная сумка. Одинокий он, надо бы как-то зайти, может, в магазин, в аптеку сбегать, да-да, обязательно... Потом спохватываешься, что не видел его уже некоторое время. Пожалуй, месяца два. В животе вдруг возникает зыбкая пустота, становится страшно и тоскливо. Вечером с надеждой смотришь на его окна, может, он просто болеет и не выходит. Но его окна темны, и ничто не спасает от стыда: знал, что было хорошо, и снова не сделал... Если смотреть на людей вокруг неравнодушным взглядом, то сердце начинает разрываться от жалости. Беспризорные дети, одинокие старики — как они выживают? Что чувствуют неизлечимо больные? О чём думают излечимо больные, которые не могут собрать денег на операцию? Но как только начинаешь их жалеть, понимаешь, что им же всем надо помогать. Возникает ощущение обязанности, долга помочь и проявить заветное милосердие — и тут же ощущение вины: обязанностью этой я пренебрегаю. И гонишь от себя эту вину, а она не уходит, если не постараться забыть, что есть эти оборванные, голодные, больные, одинокие, слабые и беззащитные... И подавляешь в себе сострадание, потому что ощущать сострадание, не давая ему выхода, невыносимо, и всем помочь нельзя, а ещё дела, и дома семья, и ещё что-то важное... И не может человек не сострадать несчастному, но может подавить в себе это сострадание; не может не стыдиться удушенного сострадания, но может привыкнуть к мукам совести. И потому человеком быть трудно. «...придерживаться глубочайшего уважения к человеческой жизни» [1] Двухлетний малыш попал в больницу с ожогами. Матери не разрешили ночевать в отделении, отправили домой. Чтобы ребёнок никого не беспокоил ночью, кто-то из медсестер ввёл ему 4 «кубика» реланиума. Ночь прошла спокойно — и только утром обнаружили, что у одурманенного малыша наступила клиническая смерть. Лихорадочная реанимация вернула его к жизни, но сон медперсонала дорого обошёлся ребёнку. Сейчас мальчику 11 лет, он не говорит, не ходит, не играет — он просто существует. Сёстры милосердия превратились в сестёр медицины — и медицина утратила всякий смысл. Без милосердия эта отрасль сокровенных знаний и леденящих кровь умений превращается в форму изощрённого издевательства. Как-то мой немецкий коллега ни с того ни с сего заговорил о системе здравоохранения Германии. Он смаковал подробности организации системы, детально описывал денежные потоки между пациентами, врачами и страховыми компаниями, указывал, что в этих потоках необходимо исправить. Я заметил ему, что главной характеристикой такой системы является милосердие, и если она на это не способна, то это плохая система, даже вредная. Подумав, он согласился и признал, что в Германии с этим «есть проблемы». Значит, не нашу бедность и не их зажиточность следует винить в том, что милосердия не стало даже там, где оно является основой основ. Эволюция «самости» Около ста лет назад кто-то сказал: некоторые люди живут так, словно Бога нет. Героиня современного фильма, отчаявшись найти средства для лечения ребёнка, становится киллером. Она мотивирует свой выбор тем, что её «клиенты», бизнесмены и чиновники, «живут так, словно нас нет». Вот такое страшное развитие — человек уединяется, обособляется и отрешается — от Бога, от других людей, пока не остаётся сам. Где же здесь быть милосердию? Абсолютизация своего «эго», своей «самости» исключает возможность существования каких-то «ближних». И вот тут начинается торжество законов джунглей — побеждает сильнейший, око за око и «мені ж треба». Но Бог есть, и другие люди есть — значит, позиция, которая отрицает Бога и ближних — глубоко ошибочна. Это неправильный путь, и вечную жизнь так не унаследовать. Да и в земной жизни самоуверенный хищник может внезапно стать беззащитной жертвой. А ближних-то нет... Это только кажется, что желание «помочь всем» является такой же крайностью, как и животное равнодушие. Была такая антисоветская карикатура на Хрущёва: человек в драных штанах обнимает земной шар и восклицает: «Кому ещё помочь?» Так вот для православного человека всё обстоит несколько иначе. Конечно, оказать милосердие всем, кто в нём нуждается, мы физически не в состоянии. Но мы можем и должны оказывать милосердие тем, кто в нём нуждается и находится рядом — только руку протянуть, ведь эти люди — есть! Желание же помочь всем своими руками — это тоже проявление неразумной «самости», эгоизма и гордыни — ведь Бог есть! И потому мы можем и должны молиться обо всех, кто требует помощи и утешения, вместо того, чтобы бесплодно терзаться горестями и бедами миллионов. Три любви Не случайно в притче о добром самарянине речь идёт и о любви к Богу, о любви к ближнему и о любви к себе. Эти три любви нельзя разделить. Ведь кажется, что Бога — доброго, милостивого, грозного, вечного и всемогущего — любить легко. Любить себя — просто и приятно. Но ближний — такой несимпатичный, требовательный, неблагодарный — как его любить? Но иного выхода нет: «любовь к Богу заключается в любви к ближнему, и тот, кто возделает в себе любовь к ближнему, вместе с нею стяжает в сердце своём неоцененное духовное сокровище — любовь к Богу» (святитель Игнатий (Брянчанинов). И потому трудно быть человеком. ...Даже в храме, среди братьев-православных, иной раз испытываешь не то что нелюбовь, а эдакую неприязнь к ближнему. Перед Пасхой мы пошли на соборование. Медленно собирались люди, всё больше старики. Кашель, приглушённые жалобы на разнообразные хвори и маленькую пенсию. Морщинистые лица. Согнутые спины. Шаркающая походка. Одежды такие, что только в музее выставлять: жизнь в оккупации. Священники в светло-зелёных облачениях начинают расставлять верующих рядами. Те пытаются сбиться в кучу, жмутся поближе к знакомым. Да что ж они такие бестолковые, никак не встанут, я на работу спешу!.. Наконец началось. Свечи, запах ладана, дым, пронизанный столбами солнечного света. Батюшки проходят между рядами, быстро рисуя кресты на лбах и запястьях. И я понимаю, что мы тут все — вместе. Мы — воины. Мы стоим рядами, плечом к плечу, готовясь встретить врага, если надо, умереть, но не сделать и шагу назад. Наши командиры в светло-зелёном камуфляже нас не оставят. Мы стоим так уже тысячу лет и будем стоять ещё тысячу. Мы — братья по оружию, и нет ничего выше нашего братства, и братьев своих я люблю как самого себя... Это ощущение было коротким, но очень сильным. Люди вокруг снова превратились в стариков и старушек в нелепых одеждах, но для меня они теперь — боевые побратимы. Я улыбнулся: человеком быть трудно. Но можно! [1] Из клятвы Гиппократа.

Такой обычай характерен именно для Афона, в связи с тем, что здесь достаточно мало земли и вообще территории. В иные эпохи на Афоне проживало до 40 тысяч монахов. Можно представить, сколько места потребовалось бы для их погребения. Но можно прочитать на могильных крестах дату даже десятилетней давности. Почему этих монахов не вырыли, по обычаю, спустя несколько лет после их смерти, почему они еще лежат в могиле? Я спросил одного монаха, и тот ответил вот что: в последнее время ряд монахов умерли от онкологических заболеваний. Перед смертью они лечились, проходили химиотерапию. И вот, оказывается, тело, подверженное интенсивной лекарственной терапии, плохо истлевает. Поэтому, пока место на кладбище есть, эти могилы не трогают. Но спустя несколько лет их все равно раскроют, и в этих могилах будет погребены другие иноки. http://azbyka.ru/forum/blog.php?b=375

Это Афон, особая его глава, которую можно бы назвать "Афон и смерть". Вот каковы особенности погребения на Афоне: хоронят без гроба, тело обвивается мантией, и так (по совершении сложного и трогательного чина) предается земле (Вот как описывает погребение на Афоне известный Святогорец, в своих "Письмах с Афона" [103]:"Кто отходит, над почившим по омовении тела, до погребения, читают Псалтырь. Почивший до того времени лежит на полу, в больничной церкви, обвитый мантией, но без гроба, потому что на Востоке, в рассуждении мертвых, держится Новозаветная церковь Ветхозаветного правила и предает тела земле самым буквальным образом. При погребении, по последнем целовании, весь собор иеромонахов, вместе с игуменом, окружает почившего, и игумен прочитывает разрешительную над ним молитву, после которой почивший троекратно от собора благословляется, с пением "вечная твоя память". Когда таким образом кончится похоронный чин, игумен краткою речью приглашает все братство простить почившего собрата, если кого, как человек, он оскорбил чем-нибудь в жизни своей. Троекратное "Бог да простит" бывает ответом. Затем тело выносят. Когда доходят до ниши с изображением св. Пантелеймона за монастырскими воротами, то возглашают ектению о покое и блаженстве усопшего, то же и на половине пути до кладбища. Когда тело опущено в землю, особенно заботятся о сохранении головы, сбоку ее обкладывают камнями, сверху покрывают каменною плитою. Опять лития. Прах крестообразно обливается водою с елеем из неугасимой лампады от лика св. Первоверховных Апостолов, имени которых посвящена кладбищенская церковь. Когда тело зарыто, игумен предлагает помолиться за усопшаго. Один из братии берет четки, молится вслух: "Упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего" и сто поясных поклонов с этою молитвою бывают началом келейного поминовения. Не отходя от могилы, игумен заповедует в течение сорока дней продолжать начатый канон, то есть каждый день по 100 поклонов с молитвою о покое усопшего" - Прим. Б.З.). Затем через три года могилу раскапывают. Если за это время тело еще не истлело, не принято землей, то, по вере афонцев, усопший был не вполне праведной жизни. Тогда могилу вновь зарывают и особенно горячо молятся за брата, посмертная жизнь которого слагается с таким трудом. Если же тело истлело без остатка, кости чисты и особого медвяно-желтого цвета, просвечивают, это признак высокой духовности покойника. Кости тогда вынимают, омывают в воде с вином и складывают почтительно в гробницу. Поэтому афонские кладбища очень малонаселенны: останки их обитателей довольно быстро передвигаются в гробницы (Не надо думать, что афонцы отрицают мощи и поклонение мощам. Но они различают нетление, так сказать, благодатное, сопровождающееся чудесами, иногда мироточением и т. п., от неполного, замедленного приятия тела землею. При этом, на самом Афоне очень много мощей не афонских, святителей же афонских, действительно, нет. Святогорец объясняет это так, что Бог там проявляет свои чудеса, где это нужно, то есть в миру, для поддержания благочестия, на Афоне же в этом нет надобности. Здесь Промысел Божий оставляет неизменными законы природы и не проявляет нетленных мощей. Соображение это было бы безукоризненным, если бы не существовало паломничества на Афон. Но "мир" постоянно является на Св. Гору, и для его "поучения" Афон все же не предлагает мощей своих святых. Это вопрос великой таинственности, мы его решать не беремся. Можно только отметить какую-то особую скромность и смирение афонских святых: вспомним хотя бы св. Нила Мироточивого, который, по дошедшему преданию, сам просил Бога о прекращении мироточения своего - ибо это привлекало паломников, смущало покой Св. Горы и создавало ему, св. Нилу, чрезмерную славу. (См. о св. Ниле в очерке "Монастырская жизнь"). - Афон вообще как бы не любит исключительности. Афонцы очень осторожно и сдержанно относятся, например, к визионерству. Их идеал - малозаметная, "невыдающаяся" жизнь в Боге и свете, настолько скромная, что точно бы она отклоняет от себя все сильно действующее на воображение: чудеса, видения, нетленность мощей. В этом отношении Афон живет более для себя, "внутри", потаенно - Прим. Б.З.). - А это, - сказал о. X., указывая на железные кресты, какие-то подобия клещей и поясов, на металлические кольчуги, - это все находили на некоторых из наших братии, когда они умирали... БОРИС ЗАЙЦЕВ «АФОН» http://st-jhouse.narod.ru/biblio/athon/boza/part1.htm

Нина Павлова. Последнее колечко. – Всё, больше никакого странноприимства, – строго говорит старец.– Батюшка, но вы же сами благословляли принимать паломников… – Раньше благословлял. А только общежитие в доме вам не полезно – и отныне на странноприимство запрет. Надо слушаться батюшку... Но стыдоба-то какая, когда отказываешь в ночлеге многодетной семье. Младенец плачет на руках у матери. Уже поздно, ночь и хочется спать, а в монастырскую гостиницу с малышами не пускают. Растерянно объясняю, что старец не благословляет принимать паломников, и виновато прошу: «Простите!» – Правильно, надо слушаться батюшку, – говорит усталая мать. – Вот вам, детки, важный урок святого монастыря. Некоторые у нас не любят слушаться. А что главное у монахов и хороших детей? – Послушание!.. Чувствуется, верующая семья. И дал им Господь за эту веру добрых друзей и приют. Из монастыря возвращается на дачу моя подруга Галина и забирает семью к себе: – Дом у меня большой, всем места хватит, и малины спелой полно. Интересно, может, кто-то не любит малину? – Нет таких! – веселятся дети, поскорее забираясь к Гале в машину. Но бывает и по-другому. Захожу с огорода в дом – дверь-то открыта, а незнакомый молодой человек прямо рукой вылавливает пельмени из кастрюли. – Простите, вы кто? – Из монастыря выгнали крутые начальнички, пришёл поселиться у вас. Здесь попытка рассказать про запрет старца на странноприимство оборачивается скандалом. – Да будьте вы прокляты с вашим старцем! – неистовствует гость. – Провозглашаю – анафема всем святошам! Позже выясняется, что из монастыря его выгнали поделом – пил.

Иеромонах Дорофей (Баранов). Что значит быть крестной ... Как правило, в глазах крестника крестный отец или крестная мать — человек особенный. Мне много раз приходилось слышать, с какой любовью и нежностью люди произносят слово «крестный», будто прикасаются к чему-то сокровенному в своей жизни. Сами восприемники чаще всего гордятся этим «статусом». Но вот умеем ли мы реально соответствовать званию крестных, имеем ли представление о тех обязательствах, которые взяли на себя? И вообще, что значит быть крестным? Во время таинства Крещения я как крестная мать поручилась перед Церковью за веру крещаемого. Значит, теперь я должна эту веру в своем крестнике взрастить. Если вдуматься, то просто опускаются руки. А с чего это я взяла, что справлюсь? Ведь я в ответе даже не за жизнь этого маленького человечка, а за его спасение. И как мать чувствует нужду младенца в ее заботе, так я должна почувствовать острую необходимость моей помощи на его пути к Богу. Церковь вручила мне попечение о душе человека, и вот я исполняю его со всеми своими недоумениями, слабостями, глупостями, на ощупь, спотыкаясь и прихрамывая. Но ведь у моих двух крестников есть только такая крестная. Значит, не время сомневаться, значит, не справиться я не имею права?! Почитав специальную литературу, можно хотя бы в общих чертах узнать, какие у крестных родителей существуют обязанности, помогающие им воспитывать крестников в православной вере. Но при практическом исполнении этих обязанностей все равно возникают вопросы, требующие разъяснений. Лучше всего в таких случаях обращаться к священнику. На мои вопросы я попросила ответить клирика саратовского храма в честь иконы Божией Матери «Утоли моя печали» иеромонаха Дорофея (Баранова). — Самая первая и главная помощь крестного родителя своему крестнику состоит, конечно, в молитве. Какой должна быть эта молитва, о чем надо просить Бога? — Если крестный — человек церковный, то ему и не нужно никаких особых молитв, потому что он регулярно молится за своих ближних на Божественной литургии, подает записки о здравии, чтобы о них соборно помолилась Церковь, поминает своих крестников на домашней молитве утром и вечером. Таким образом, все зависит от степени воцерковленности крестного. Насыщенность церковной жизни восприемника отражается на жизни его подопечного, даже если их разделяет большое расстояние. Ведь то духовное родство, которое возникает в Таинстве между крестным и крещаемым, является таким же тесным, как родство по плоти.

Мне не больно Надежда Стешенко-Григорьева 4 мая 2011 г. Источник: Отрок.ua Вы давно ходите в храм. Понимаете церковную терминологию и порядок богослужения. Правильно креститесь и одеваетесь. Знаете что-то, чего не знают другие, и вам знакомы слёзы покаяния... Не спешите радоваться. Возможно, однажды ваша «правильность» разобьётся об искреннюю неправильность другого, а ваше мнимое смирение будет смыто потоком слёз незнакомого человека. И это будет началом. Вашей веры, вашего смирения и вашего покаяния. Синайский полуостров особенно красив осенью. Терракотовые горы рассекают безоблачное синее небо, основаниями уходя куда-то в глубины библейского «Чермного моря». На целую неделю мы убежали сюда, под кров выцветшего от времени неба Египта. Подальше от дискотек Шарм-эль-Шейха и Хургады — в пустынную Табу, где ни города, ни машин, ни людей. Нет, люди, конечно, там есть, и немало. Но на второй день туристическое многоголосье с элементами родной речи перестаёт раздражать, и что-то наподобие умиротворения растекается по жилам. Хорошо... Если бы не одна особа. Эта полная, лет тридцати, женщина казалась воплощением всего того, что так раздражало меня в людях. Она много курила, громко смеялась, перемежая гогот вульгарными словечками. Пляж и территория отеля были такими маленькими, что неприятная незнакомка казалась вездесущей. В столовой она курила непременно за соседним столиком, на берегу всегда оказывалась так близко, что едкий дым её сигарет то и дело проникал мне в ноздри и в душу, вызывая непреодолимое отвращение к этой особе. Так прошло несколько дней. И вот наконец экскурсия в Иерусалим. Эта однодневная поездка была включена в стоимость путёвки, и вся наша отельная киевская компания отправилась в путешествие. После часов стояний на границе нас, измученных и сонных, загрузили в автобус. С моим везением я плюхнулась именно на то место, где был сломан кондиционер. Это выяснилось уже в дороге, и ладно бы он не работал вовсе — нет, он дул не переставая, и выключить его не было никакой возможности. Через полчаса у меня ныла спина, болело ухо, а впереди было ещё часов пять дороги. Муж, подставив шею холодному воздуху, дремал. А я пошла по салону автобуса в надежде прикорнуть на свободном местечке. Их было несколько. Но на мой вопрос, можно ли присесть рядом, следовали вежливые отказы моих пляжных знакомых с указанием весомых причин — вроде уставших ног или сумок на свободном сидении. Потеряв всякую надежду, я побрела обратно, как вдруг меня окликнули. Это была Лена. Та самая моя отельная «подруга». Довольно полная, она сама еле помещалась в кресле, а соседнее было уставлено пакетами. «Я сейчас», — улыбнувшись, сказала моя спасительница, одним движением запихивая вещи под своё сидение. Я поблагодарила. Села рядом, мы обменялись неловкими улыбками и парой дежурных фраз, и каждая погрузилась в свои мысли и сны. В Иерусалим мы въехали около половины седьмого утра. Храм Гроба Господня был уже открыт. Нам показали плиту Помазания, потом повели на Голгофу и, наконец, к святая святых Храма — Кувуклии. Мы с мужем уже бывали в Иерусалиме. И потому, отделившись от группы, первыми прибежали сюда. Мы так мечтали ещё раз склониться в молитве перед скорбным ложем Спасителя. И теперь не верилось, что мечта сбылась. Но Кувуклия была закрыта, и наша гид сказала, что, увы, в такую рань её не открывают. Было обидно до слёз. Мы уже собрались расходиться, как вдруг греческий монах отворил придел Ангела и жестами пригласил войти. «Видно, есть среди вас праведник, раз для вас открыли двери», — заметила гид, и мы с супругом только таинственно переглянулись. Но через минуту я поняла, для кого сегодня Господь открыл двери. Чуть в стороне от группы стояла и рыдала Лена. Я подошла к ней и спросила, что случилось. Но Лена лишь сбивчиво всхлипывала: «Ты видела? Там Она... у Неё кинжал в сердце, Ей больно!» Да. Я видела. Наверху, на Голгофе, справа от места распятия — католический придел. Там стоит скульптура Божией Матери, сердце Которой пронзает остриё кинжала. Богородица держится за сердце, а из Её глаз катятся слёзы. Я, помню, ещё отметила про себя, как буквально католики проиллюстрировали слова праведного Симеона, обращённые к Деве Марии: И Тебе Самой оружие пройдёт душу (Лк. 2, 35). Но я не плакала. Мне не было больно... Мне бывало страшно и стыдно у подножия Креста — это были слёзы покаяния. Бывало радостно и светло — это были слёзы умиления и благодарности Богу за возможность видеть всё это. В моих слезах всегда была моя личная боль, мой личный страх, моя личная просьба. Но мне никогда не было так больно за слёзы Той, имени Которой толком не знала Лена. Всю обратную дорогу мы говорили. Лена рассказала, что работает поваром в ресторане, что она не замужем, что впервые за границей. Она мне показалась очень искренней и... застенчивой. Мы даже обменялись телефонами и в отель вернулись почти друзьями. На следующее утро дым её сигарет на пляже не казался мне уже таким противным, а смех — громким. Несколько раз в разговоре мы возвращались к поездке в Иерусалим, и каждый раз её глаза блестели от слёз. Вскоре самолёт унёс нас из синайского рая в киевские дожди. Мы так и не позвонили друг другу. Я, наверное, стыжусь своего ханжества, она — излишней откровенности. А может, просто суета засосала. Но я знаю, зачем мне послана была эта встреча. А ещё — мне приятно осознавать, что в одном со мной городе живёт человек, в чьей груди бьётся большое, доброе сердце. Сердце, которое умеет любить и сострадать. И ему бывает больно. До слёз. Надежда Стешенко-Григорьева

«В церкви нет хозяев, кроме Самого Бога» Нельзя сказать, что грубости в Церкви совсем не существует. Если бы мы принялись отрицать этот порой встречающийся факт, то погрешили бы против истины. Мне и самому не нравится то, как иногда людей встречают в храме. Особенно тяжело бывает сталкиваться с таким отношением тому, кто недавно пришел в Церковь. Господь только-только дотронулся до его сердца, он почувствовал благодать, а тут такое… Ему очень больно и обидно, это настоящий ледяной душ. В чем же причина такого поступка? Да, у человека может быть плохое настроение, и поэтому он может не сдержаться, но на самом деле плохое настроение в данном случае лишь следствие более глубокой проблемы. Иногда происходит так, что люди, которые долгое время работают в Церкви, постепенно утрачивают чувство святости самого этого места. Они начинают относиться ко всему, что касается Церкви, как к обыденности. Чисто психологически это объяснимый процесс, но он грозит человеку духовной слепотой и утратой самого главного, что есть в Церкви, – чувства благоговейного трепета перед лицом Живого Бога. Церковь – это дом Божий. Хозяев там нет, кроме Самого Бога. Да, я – настоятель церкви, но я не могу себя считать ее хозяином. Я понимаю, что просто приставлен к этому месту, и с меня потом за это строго спросят. То самое привыкание произойдет, если я вдруг почувствую себя кем-то более значимым, начну относиться к людям потребительски и ругать всех, кто что-то делает не так. Святые отцы не случайно называли Церковь лечебницей души. И если люди пришли сюда, значит, они поняли, что действительно больны душой. Поэтому особых различий между прихожанами и теми, кто работает в храме на постоянной основе, делать не стоит. Они все находятся здесь с одной целью – излечиться духовно. И уж точно не стоит надеяться на то, что, просто переступив через порог церкви, а тем более прослужив в ней какое-то время, человек сразу же станет святым. Этого не происходит автоматически. И не надо думать, что недоброе отношение – это нечто, свойственное лишь людям церковным. Оскорбления, грубость, обида могут приключиться с нами на любом месте и от любого человека, никто от этого не застрахован, на то мы и люди. И церковная ограда не является в этом смысле какой-то волшебной панацеей или оберегом. Ведь даже живя насыщенной церковной жизнью, все мы остаемся немощными в духовном плане. У всех степень болезни разная, и ради излечения души вполне можно потерпеть неудобства. Ведь когда мы приходим к доктору, то сам врач частенько бывает раздраженным, и пациенты в очереди тоже неласковые попадаются. Но мы сидим и ждем, пока помощь не придет.

НЕВЕРУЮЩИЕ БЛИЗКИЕ «Враги человеку домашние его»*. Эти слова Христа, зачастую превратно понятые, многие хоть раз в жизни готовы были применить к себе. Для некоторых людей, пришедших к вере, непонимание со стороны семьи становится настоящей бедой. Но разве всегда в конфликтах на почве веры виноваты «домашние»? Всегда ли правильно мы, христиане, себя ведем? Надо ли говорить о Боге в кругу своих нецерковных родственников? Как реагировать на их замечания и недовольство? Насколько верно желание непременно приобщить к церковной жизни тех, кто живет рядом с вами? Об ошибках и тонкостях во взаимоотношениях верующих и неверующих близких говорим со старшим священником храма во имя преподобного Серафима Саровского на Краснопресненской набережной, клириком храма св. мц. Татианы при МГУ иереем Павлом Конотоповым. «Спасись сам» или «не молчи»? — Отец Павел, Вы из династии военных, не продолжив семейной традиции, стали священником. Как складывались Ваши взаимоотношения с неверующими близкими? — На мой взгляд, совсем неверующих людей практически не бывает. У наших дедов какое-то понятие о Православии все же оставалось, несмотря на советскую атеистическую пропаганду. Мой дед, сибиряк, вспоминал, как в детстве его водили в церковь в Иркутске, как он там целовал крест, как причащался. Всю дальнейшую жизнь он посвятил служению Отечеству, дослужился до генеральского чина, мой отец — тоже военный, однако, в нашей семье никогда не утверждалось, что Бога нет. «Что-то есть», — так говорили.

Церковь — не модель некоей небывалой экономики Игумен Филипп (Симонов) Хорошо известна шутка: каждый знает, как нужно лечиться и как воспитывать детей. По любому из этих вопросов спроси любого прохожего — и получишь исчерпывающую информацию. И неважно, что никто из советчиков не держал в руках Ушинского или Сухомлинского, а медицинские знания почерпнул из телевизора или от соседской старушки. Правда, с последствиями этого всеобщего знания в виде тягостных результатов самолечения приходится потом долго бороться врачам, а в виде невоспитанных детей — всему обществу. Теперь возникло новое знание: все знают, как нужно развивать экономику, и уж точно большинство — как нужно «правильно» жить Церкви. 1990-е годы стали временем прихода в Церковь двух категорий образованных людей. Просто «образованные люди» пришли в Церковь, чтобы найти себя в ней, чтобы чему-то от нее научиться. И отлично в нее интегрировались, несмотря на «долгие службы» и посты, «непонятный» церковнославянский язык, невозможность присесть во время богослужения и пр. Интеллигенция пришла в Церковь, чтобы ее учить. Всему. Как «правильно» служить обедню («покороче и попонятней»). Как «правильно» поститься (Шестой-де Вселенский собор рекомендовал пост с полуночи — так и не надо нам говеть). Как «правильно» применять канонические правила (слишком они древние, слишком устарели — так и воспринимать-де их надо как историю, а не как руководство к церковной жизни). В общем, «без фанатизма» и «византийщины».

И. Рогалева. Имя тебе Сила... рассказ из сборника "Имя Тебе Любовь" «Имя Тебе Сила: укрепи меня изнемогающего и падающего…» Старушка стояла у входа в храм, дожидаясь окончания литургии. Наконец тяжелая входная дверь приоткрылась, и в щель проскользнула худенькая – кожа да кости - девушка. Цветной платок скрывал бритую, с двумя выпирающими макушками голову, пальто с чужого плеча. - Деточка, подай Христа ради бабушке на хлебушек, - жалобно попросила старушка. Девушка открыла потертую сумочку и отдала ей единственную купюру. - Спаси тебя Господи! Как твое имя, деточка? - Астия. Помолитесь, бабушка, за болящую Астию. Астия шла по набережной Карповки, сопротивляясь резким порывам злого осеннего ветра. Словно забавляясь, он то прижимал ее к холодным перилам, то заставлял пятиться к храму. Казалось, еще немного и ветер подхватит хрупкую фигурку и бросит в реку. Но Астия не была беспомощной игрушкой в лапах северного ветра. Прикрыв слезящиеся от непогоды глаза, она беспрерывно молилась: «Отче наш Иоанне, силою твоею нас укрепи, в молитве поддержи, недуги и болезни исцели…» В двадцать один год Вике поставили диагноз «лейкоз» – рак лимфы. Услышав страшное слово, она сначала не поверила, надеясь, что врачи ошиблись, но после повторных анализов сомнений не осталось. В одно мгновенье болезнь острым лезвием разрезала ее жизнь на две части: прошлое - до болезни и настоящее, которое могло закончиться в любой момент. О лейкозе девушка уже слышала – год назад от рака крови умер ее одноклассник. На похоронах Вике его жизнь показалась трагическим фильмом, прокрученным на большой скорости - детство, отрочество и только начавшаяся юность. Кадры последних дней шли замедленно, врезаясь в память навсегда, как тогда казалось. Но уже через сорок дней девушка с трудом вспомнила о поминках друга. У Вики не было сомнений в том, что она выздоровеет, недаром отец говорил, что внутри нее крепкий стержень. Еще отец говорил, что она обязательно будет счастливой - выйдет замуж, родит ему много внуков. Отец говорил… Вике было четырнадцать, брату семнадцать, когда мать, страстно влюбившись в заезжего циркача, решила уехать с ним в другой город. Выбрав время, когда дома была только дочь, она начала собираться в дорогу. - Вы поживете пока с отцом, - мать торопливо бросала в сумку вещи на глазах у окаменевшей от горя Вики, - а я устроюсь и приеду за вами. Девочка не слышала ее слов. В голове непрерывной скороговоркой звучало - «мама нас бросает, мама нас бросает…». Вика не помнила прощания с матерью, не слышала, как пришел домой отец, не видела, как он в мгновенье постарел, стоя перед опустевшим шкафом. В юности отец был воздушным гимнастом. Он пришел в цирк после школы и остался в нем на всю жизнь. Цирковой шатер стал для него родным домом. В нем он встретил свою первую и единственную любовь. Новенькая, начинающая карьеру гимнастка, привлекла его внешней беззащитностью и хрупкостью. Юноша потерял голову и, не долго думая, сделал ей предложение. Она скоропалительно согласилась. И вот уже позади яркая, веселая цирковая свадьба, первый совместный год жизни в общежитии, шумные ссоры и бурные примирения. У молодой жены оказался упрямый нрав и маниакальная страсть к опасностям. Она ни в чем не желала уступать мужу, который, чтобы избежать скандалов, во всем с ней соглашался. «Будем летать под куполом, как птицы. Без страховки», - предложила она однажды, и он, как всегда, согласился. Полет закончился для него тяжелым сотрясением мозга и множественными переломами. Он чудом остался жив, упав с десятиметровой высоты. Жена забегая между репетициями к нему в больницу, приносила немудреную ед и рассказывала цирковые новости. Своей вины в произошедшем несчастье она не чувствовала, а он и не думал ее винить. На своей любимой профессии ему пришлось поставить крест. Он не смог расстаться с цирком и пошел учиться на клоуна. Через два года он вышел на арену в клетчатом пиджаке и огромных оранжевых ботинках. С тоской взглянул на канаты натянутые под куполом, и начал представление. Со временем он полюбил новую профессию. Ему нравилось смешить детей, которые приходили по нескольку раз на программу любимого клоуна. Когда родился сын, он, в клетчатом пиджаке и оранжевых ботинках, залез на пятый этаж роддома, чтобы вручить жене огромный букет. Спустя три года он повторил этот аттракцион в день рождения дочери. Почему-то именно эти два момента всплыли в его памяти, когда он стоял перед опустевшим шкафом. Несколько месяцев Вика жила со своей болью, не замечая, что здоровье отца резко ухудшилось. В доме запахло сердечными каплями. Все чаще отец держался руками за сердце, пытаясь усмирить его сумасшедший ритм. Брат, загнав боль от предательства матери в самый дальний уголок души, с головой ушел в учебу. Вика очнулась, когда за отцом приехала «Скорая», но было уже поздно. Из больницы отец не вернулся. Его отпели спустя год после ухода жены, которая так и не приехала на похороны. На могиле отца Вика поклялась, что никогда не простит мать. Учиться в институте брату не пришлось – надо было кормить себя и сестру. Руки у него были золотые, работы хоть отбавляй, и любимая сестренка ни в чем не нуждалась. Вика окончила школу с золотой медалью, затем «иняз» с красным дипломом. Некоторое время она работала переводчицей в одной из строительных фирм, но вскоре эта работа ей наскучила. Поддавшись импульсивному желанию, она решила уехать в Петербург, чтобы поступить в Театральную академию на курс кукольников. Брат решение сестры не одобрил, и запретил ей уезжать из родного города. Но для упрямой, избалованной Вики, его мнение ничего не значило. До отъезда оставалось совсем немного, когда, заболев ОРЗ, девушка сдала анализ крови и узнала о страшной болезни, которая готовилась лишить ее жизни. Полгода Вика провела в онкологической больнице в Москве. Заработков брата на лечение не хватало. Он залез в долги, сдал квартиру, и переехал в съемную комнату. Домой вместо крепко сбитой девушки с длинными вьющимися волосами, вернулась девочка-подросток неимоверной худобы, стриженная под ноль. Перемены коснулись не только внешности Вики. Имя у нее тоже стало другим. Изменилось и отношение к жизни. Московский священник, отец Артемий, покрестил ее в маленькой часовне больницы. В крещении она приняла имя Астия (в честь епископа, священномученика Астия Диррахийского), и с тех пор только так себя и называла. Перед операцией по пересадке костного мозга отец Артемий принес ей бумажную иконку святого Иоанна Кронштадтского, на обороте которой была напечатана молитва. - Я всегда молюсь дорогому батюшке Иоанну Кронштадтскому, - он вложил иконку в руку Астии, бессильно лежащую поверх одеяла, - и ты молись ему. Батюшка Иоанн не оставит тебя своим молитвенным заступлением. Если будут силы - поезжай в Петербург в Иоанновский монастырь к его мощам, помолись об исцелении. Многое дает Господь человеку по горячей вере и искренней молитве. Когда священник ушел, Астия начала медленно читать вслух: - О, великий угодниче Христов, святый праведный отче Иоанне Кронштадтский, пастырю дивный, скорый помощниче и милостивый предстателю! Вознося славословие Триединому Богу, Ты молитвенно взывал: «Имя Тебе Любовь: не отвергни меня заблуждающегося. Имя Тебе Сила: укрепи меня изнемогающего и падающего. Имя Тебе Свет: просвети душу мою, омраченную житейскими страстями. Имя Тебе Мир: умири мятущуюся душу мою. Имя Тебе Милость: не переставай миловать меня…» Всю свою веру и надежду на спасение вложила девушка в слова молитвы и, прочитав ее несколько раз, почувствовала, что на душе стало легко, исчез страх перед операцией, а сердце наполнилось радостью и уверенностью в том, что она будет жить. После пересадки костного мозга прошел год. Астия, как и хотела, училась в Петербургской Театральной академии, жила в общежитии на краю города, подрабатывая на хлеб в кукольном театре. В первый же день своего приезда она поехала на Карповку в Иоанновский монастырь. Там, стоя на коленях у гробницу, она уже наизусть молилась великому святому: «…Во Христе живый, отче наш Иоанне, приведи нас к невечернему свету жизни вечныя…» девушка поднялась с каменных плит и из ее глаз хлынули слезы, вымывая из души все сомнения, горести и обиды. Очень скоро Астия почувствовала себя настоящей петербурженкой. Вместе с новыми друзьями она бродила по музеям и центральным улицам города, многие из которых сами могли быть музеями. Девушка любила рассматривать старые дома. Астия собирала свой Петербург. В ее коллекции были экспонаты, о которых не знали даже коренные жители - береза на крыше дома около церкви святого Пантелеимона, ангел над входом в магазин на улице Восстания, «поющий» куст барбариса в Таврическом саду. Самым ценным из них была разломанная стена старого дома на улице Восстания с частично сохранившимся интерьером кухни, нпоминавшим театральную декорацию, которую забыли разобрать до конца. Остаток стены был похож на Астию – в любой момент он мог исчезнуть. Хотя операция прошла успешно, это не означало, что болезнь ушла навсегда. Коварный лейкоз притаился, ожидая - приживется пересаженный костный мозг или нет. К концу первого семестра Астия начала слабеть. По ночам поднималась высокая температура, тело тряслось от озноба, противясь внедрению чужой крови. На молитву не было сил. К утру температура спадала, и тогда, превозмогая головокружение и слабость, девушка ехала причащаться в Иоанновский монастырь, где она старалась попасть на исповедь к отцу Феодору, доброму и любящему пастырю. Тот тоже приметил юную, болезненного вида прихожанку, а, узнав историю девушки, начал каждодневно поминать ее в молитвах. После причастия всегда становилось легче. Астия спускалась к гробнице Батюшки, читала ему акафист или просто сидела рядом, повторяя запавшие в сердце слова: «…Любовию Твоею озари нас, грешных и немощных, сподоби нас принести достойные плоды покаяния и неосужденно причащатися Святых Христовых Таин. Силою Твоею веру в нас укрепи, в молитве поддержи, недуги и болезни исцели…» Однажды Астия поняла, что сил на дорогу из общежития до Театральной академии у нее нет. Снимать жилье было не на что - заработанных денег едва хватало на еду и лекарства. Просить помощи у брата она не хотела. Он до сих пор расчитывался с долгами. Надо было на что-то решаться. Помолившись любимому Батюшке, Астия рассказала о своих бедах режиссеру кукольного театра. «Будешь жить в моем кабинете, - не раздумывая, сказал он, - там есть диван, кухонька и душ. Переезжай прямо сейчас». «Слава Богу за все! Благодарю Тебя, любимый Батюшка Иоанн! От кукольного театра до академии - десять минут пешком, от театра до Иоанновского монастыря - сорок минут на метро, до репетиций – два пролета лестницы!» - ликовала Астия. Врачи онкологических больниц и клиник привыкли к тому, что их пациенты с диагнозом «рак крови» с каждым годом становятся все моложе. Лейкоз - болезнь молодых, принято говорить сегодня. Все ребята, с которыми Астия познакомилась в больнице, умерли. Варвара, Антон, Андрей. Степан, Лена, Игнат, Сергей… Каждый раз, когда Астия писала их имена в записке на проскомидию, она видела их лица. Варвара – смешливая курносая девчонка. Ей было семнадцать лет. Как-то вечером Астия зашла к ней в палату, и Варвара, смеясь, начала рассказывать глупую историю, смешно тараща глаза над марлевой повязкой. Астия вежливо улыбнулась и ушла, а утром узнала, что ночью Варвара умерла. Антон был интеллектуалом из Казани и мечтал поступить на философский факультет в Московский университет. Он писал книгу и иногда кое-что читал Астии, которая почти ничего не понимала в его трудах, но уважала его за ум и эрудицию. Он был влюблен в Оленьку. После ее смерти Антон три дня не выходил из своей палаты. Он лишь на месяц пережил возлюбленную. Некоторое время Астия дружила с Аленкой из Питера, круглолицей и жизнерадостной девочкой. Встретив бредущую по коридору в обнимку с капельницей Астию, Аленка спросила с серьезным лицом: - Это твоя подружка? - Скоро и у тебя такая же будет, - Астия сдержала улыбку. - Меня зовут Алена. - Меня до болезни звали Виктория, а теперь я раба Божия Астия. - Тогда, я раба Божия Елена из Питера. Меня бабушка в детстве покрестила во Владимирском соборе. Кстати, а ты сама откуда? - Я из Красноярска. Девчонки подружились, рассказали друг другу свои жизни, но историю с матерью новой подруге Астия не открыла – не хотела омрачать Аленке последние месяцы жизни. Почему-то она не сомневалась в том, что подруга не доживет до пересадки костного мозга. Так и произошло. Восемнадцатилетняя Алена умерла на глазах у родителей, не приходя в сознание. На следующий день на ее место положили Игната из солнечной Алма-Аты. Молодой казах очень трогательно любил свой край и мог подолгу рассказывать нараспев о красоте Казахстана, о редких животных, которых он встречал, путешествуя по горам и долинам. Игнату было девятнадцать лет, он глубоко верил в Бога и поэтому единственный среди ребят не боялся смерти. После службы в армии Игнат хотел поступить в семинарию, мечтал о служении Господу. Его надежда на Царствие небесное была так заразительна, что помогла многим ребятам преодолеть сомнения в этом вопросе. Астия подружилась с Игнатом и однажды рассказала ему всю свою жизнь. - Ты простила мать? - спросил он, внимательно выслушав девушку. - Нет! Я никогда ее не прощу! Из-за нее умер отец! - Никогда никого не суди, тем более свою мать, – Игнат строго посмотрел на Астию, - моли Господа, чтобы он помог тебе простить ее. «Ибо человеку, который добр пред лицем Его, Он дает мудрость и знание и радость, а грешнику дает заботу собирать и копить, чтобы после отдать доброму пред лицем Божиим…», - процитировал он из Екклесиаста, – и добавил, – ты же хочешь жить. Тогда Астия не поняла связи между своей жизнью и прощением матери. Однажды она застала Игната во время молитвы и была потрясена тем, что он молился обо всех ребятах на отделении. - Господи, милостив буди мне грешному, - он поднялся с колен, и, увидев Астию, торопливо смахнул слезы. - Ты же не боишься смерти, почему ты плачешь? – удивилась девушка. - Я плачу о своих грехах, - вздохнул всей грудью Игнат. - Почему ты молишься о нас и не просишь Бога, чтобы Он исцелил тебя? - Я же прошу - Господи, милостив буди мне грешному, - улыбнулся глазами Игнат. - Что может быть больше милости Божьей? Господь всегда управляет к лучшему, и я во всем полагаюсь на Его волю. - Во всем управляет к лучшему? – закричала Астия. – А смерть Варвары – к лучшему? А ты спроси мать Аленки – к лучшему она умерла? - Астия, не кричи. Ты пока многого не понимаешь. Астия хлопнула дверью и ушла, разозлившись на друга. Когда Игнат понял, что умирает, он отказался от обезболивающих препаратов - не хотел уходить из жизни в бессознательном состоянии. Его быстрая и безболезненная смерть была чудом, как и то, что он ушел из жизни в день памяти своего небесного покровителя, святого Игнатия Брянчанинова. Астия долго не могла смириться с его смертью, ей казалось, что вот-вот раздастся деликатный стук в дверь и на пороге появится невысокий, коренастый паренек с добрыми раскосыми глазами. Все ребята, поступившие на отделение вместе с Астией, умерли, не дождавшись пересадки костного мозга. Их родные бились изо всех сил, чтобы найти донора и собрать деньги на операцию. Некоторые родители жили в больнице вместе со взрослыми детьми. Если бы было возможно, они, не раздумывая, поменялись с ними местами. Все молились о спасении детей, стараясь не пропустить ни одного молебна в больничной часовне. В каждой палате была икона целителя Пантелеимона. Когда дети умирали, отцам и матерям приходилось учиться жить заново. Верующим было легче. Пережить страшную утрату им давал силы Господь. Многие отдавали оставшиеся после смерти сына или дочери средства на операции другим молодым людям, создавали частные фонды. Горе делало людей милосердными. Астии оказали помощь родители Игната. Ничего ей не сказав, они оплатили многотысячную операцию. Раньше Астия задавала себе вопрос – почему все умерли, а я живу? Но ответа на него не находила. Теперь она знала - так угодно Господу. Девушка все еще не простила мать. Брат давно примирился с матерью, а Астия не могла. Она молилась, каялась в жестокосердии на исповеди - ничто не помогало. С какой-то болезненной гордостью Астия говорила о себе - «я сирота». Мать, узнав о болезни дочери, хотела сразу приехать, выслать деньги, но Астия отказалась от ее помощи, хотя очень нуждалась. Знакомые и друзья приносили Астии подержанную одежду и обувь. Сначала, привыкшая к хорошим вещам, девушка примеряла их брезгливо, но со временем научилась радоваться и красивой поношенной курточке и модным, слегка стоптанным, туфлям. С каждым днем Астия теряла силы. Организм отказывался принимать даже скудную порцию овощей. Подростковая одежда стала велика. Бессонные ночи, истощение – с этим Астия смирилась, но быть одинокой не хотела. Она мечтала стать женой и матерью. В ее положении эти надежды любому человеку показались бы абсурдными, но только не Астии. Каждый день она молилась святому Иоанну Кроншдатскому о помощи в устроении ее замужества, но время шло, а суженый не объявлялся. Наступила зима. Прожив около полугода в кабинете режиссера, Астия почувствовала, что работать в театре больше не может, силы иссякли совсем. В клинике, где она наблюдалась, ей предложили поехать в санаторий, но при условии, что дорогу она оплатит сама. Астия брела по заснеженной улице, строя самые невероятные планы, как заработать деньги на билеты. «Поработаю официанткой пару недель. Буду всем улыбаться и мне будут давать хорошие чаевые», - она принялась рассматривать вывески ресторанов. Неожиданно на двери здания, зажатого между жилым домом и продуктовым магазином, Астия увидела на массивной двери табличку «Храм святого апостола и евангелиста Иоанна Богослова». Не задумываясь, девушка потянула дверь на себя. За ней оказалась маленькая часовенка. Перед иконой Пресвятой Богородицы теплилась лампадка. Поклонившись Божьей Матери, Астия прошла дальше и увидела в следующем помещении большой портрет Иоанна Кронштадтского. - Деточка, тебе помочь? – внезапно около нее появилась старенькая монахиня с добрым лицом. - Матушка, куда я попала? А где же храм? - Храм на третьем этаже. А попала ты на бывшее подворье Леушинского монастыря. - Про этот монастырь я никогда не слышала. - Так я тебе расскажу. Ты садись. Меня мать Тарасия зовут. А тебя как? Астия назвалась и присела на старинный кожаный диван. Монахиня долго рассказывала девушке о затопленном монастыре, о его последней настоятельнице игумении Таисии, о духовной связи Леушино с Иоанном Кронштадтским. После ее рассказа Астии стало понятно, почему она попала именно сюда. Девушка поднялась наверх. Перед входом в храм ее встретила икона Божьей Матери, от которой исходили одновременно и глубокая нежность, и огромная сила. «Азъ есмь с вами, и никто же на вы», - прочитала Астия надпись на иконе, и, пошла к свечной лавке. - Что значит «Азъ есмь с вами, и никто же на вы»? – спросила Астия свечницу Татьяну, забыв поздороваться. - «Я с вами, и никто против вас», - ответила та, сразу распознав в еле стоящей на ногах, коротко остриженной девушке онкологическую больную. И вдруг Астия разрыдалась. Татьяна выбежала из лавки и, прижав ее к себе, начала твердить без остановки: «Все будет хорошо. Все будет хорошо». Когда Астия успокоилась, то, неожиданно для себя, рассказала незнакомой женщине все о своей питерской жизни: о том, что устала жить в «каморке папы Карло» (так за глаза называли в театре кабинет режиссера), про свое одиночество, о том, что по ночам из горла идет кровь, а «скорая» отказывается приезжать. Что нет сил даже на самую легкую работу. Что она вообще решила уйти из театра и бросить учебу. Что нет денег на дорогу в санаторий, а ехать надо обязательно. Татьяна отреагировала мгновенно: - Жить можешь у меня, а деньги на дорогу в санаторий я тебе дам прямо сейчас. Собиралась сегодня купить кое-что, но куплю в другой раз. Астия не шла – летела за билетами. «Благодарю тебя, батюшка Иоанн», - всю дорогу шептала она, не обращая внимания на удивленные взгляды прохожих. Прямо с вокзала девушка поехала в Иоанновский монастырь. - Батюшка, могу ли я принимать деньги от чужих людей? – спросила она отца Феодора. - У Господа нет чужих, у Него все свои. Все, что будут люди давать тебе, бери, не гордись. Это ведь тебе помощь по молитвам Батюшки. - И еще, отец Феодор, я впала в страшное уныние от одиночества. Мне так нужен близкий, родной человек. Я хочу семью, детей, - всхлипнула Астия. - Будет у тебя семья. Обязательно будет. Ты прочитай сорок раз акафист «Скоропослушнице», и Пресвятая Богородица тебе поможет, - улыбнулся в бороду священник. Второй раз за день у Астии выросли крылья. После службы она зашла в церковную лавку и вдруг увидела рядом с нужным ей акафистом житие Иоанна Кроншдатского, которое давно мечтала иметь. Пересчитав деньги, девушка поняла, что с житием придеьтся повременить. «Девочка, тебе что-нибудь надо?» - вдруг обернулась к ней впереди стоящая женщина. Из монастыря счастливая Астия вышла с книгами в руках. «Это тебе помощь по молитвам Батюшки», - вспомнила она слова отца Феодора. «Два чуда за один день!», - радовалась она, - « Благодарю тебя, отче наш Иоанне!» В этот же день Астия начала чиать акафист «Скоропослушнице». Вернувшись из санатория, окрепшая Астия, сразу отправилась на Леушино. Девушка и леушинская свечница подружились. Теперь Астия часто заходила на подворье, расположенное по сосеству с театром. Татьяна впустила Астию в свое сердце, переживала за ее неурядицы, радовалась успехам и молилась за девушку всей душой. Умудренная жизненным опытом, она быстро поняла, что Астия не беззащитный цыпленок, как ей показалось при первой встрече. У девушки был сильный, гордый характер, который, с одной стороны, помогал ей бороться за жизнь, с другой - всячески мешал смирению. Как-то, передавая Астии небольшую денежную сумму, Татьяна сказала: - Спасибо, что даешь мне возможность помочь тебе. - Вы даете мне деньги и говорите спасибо?! – поразилась девушка. - Надо быть благодарным тем, кто дает нам возможность делать добро, иначе как мы сможем проявить любовь к ближнему? Чем спасаться будем? Наступила весна Астия снова начала терять вес, и все реже заходила на подворье. Татьяна видела, что девушка совсем пала духом. Последний раз оставалось Астии прочитать акафист. Но, боясь, что чудо не произойдет, она откладывала его чтение со дня на день. Как-то, собравшись с силами, девушка собралась в монастырь. Неожиданно около нее остановилась машина. - Садитесь. Я вас отвезу в любое место. Бесплатно, - неожиданно предложил водитель. Всю дорогу он молчал, а остановившись у монастыря вдруг заговорил: - У вас в жизни все будет хорошо. Вы выйдете замуж и родите ребенка. У вас будет чудесная семья. А зовут меня Иван, - некстати представился он и уехал. Слова водителя не выходили у Астии из головы. Еле дождавшись исповеди, она рассказала отцу Феодору о странной встрече. - А ведь это чудо, - поразмыслив сказал священник. - Через этого Ивана, отец Иоанн Кронштадтский тебе весточку передал, чтобы ты не унывала. Иди поблагодари Господа и нашего Батюшку. В этот день Астия, наконец, решилась и прочитала акафист в сороковой раз. Неожиданно позвонил брат и сообщил, что вернулась мать, что она тяжело больна и очень хочет видеть дочь. В одно мгновенье девушка решила ехать. «Пассажиров, улетающих в Красноярск, просим пройти на посадку», - раздался голос диспетчера. Девушка прошла сквозь гофрированный рукав, приставленный к лайнеру, и устроившись у окна, раскрыла молитвослов. «Простите, место рядом с вами свободно?» - спросил ее приятный мужской голос. - Да, - Астия, невольно отметила про себя, что у симпатичного молодого человека, нет обручального кольца. - Меня зовут Иван, а как ваше имя? – юноша внимательно посмотрел ей в глаза. Девушка смутилась, отвела взгляд и, на секунду запнувшись, ответила: - Виктория. После взлета Вика задремала и выронила книгу. Иван поднял ее и, раскрыв наугад, начал читать: «О, великий угодниче Христов, святый праведный отче Иоанне Кронштадтский…». «Надо же, молитвослов», - молодой человек прервался, и посмотрев на спящую девушку, вдруг подумал, что из нее получится хорошая жена. В Красноярске в это время спешила в аэропорт мать Астии-Виктории, подбирая слова для встречи дочери. Через год Виктория с Иваном приехали в Петербург поклониться мощам святого Иоанна Кронштадтского. Стоя у гробницы Батюшки, они с благодарностью произносили слова молитвы: - О, великий угодниче Христов, святый праведный отче Иоанне Кронштадтский, пастырю дивный, скорый помощниче и милостивый предстателю! Вознося славословие Триединому Богу, Ты молитвенно взывал: «Имя Тебе Любовь: не отвергни меня заблуждающегося. Имя Тебе Сила: укрепи меня изнемогающего и падающего. Имя Тебе Свет: просвети душу мою, омраченную житейскими страстями. Имя Тебе Мир: умири мятущуюся душу мою. Имя тебе Милость: не переставай миловать меня». Ныне, благодарная Твоему предстательству всероссийская паства молится Тебе: Христоименитый и праведный угодниче Божий! Любовию Твоею озари нас грешных и немощных, сподоби нас принести достойные плоды покаяния и неосужденно причащатися Святых Христовых Таин. Силою твоею веру в нас укрепи, в молитве поддержи, недуги и болезни исцели, от напастей, врагов видимых и невидимых избави. Светом лика Твоего служителей и предстоятелей алтаря Христова на святые подвиги пастырского делания подвигни, младенцам воспитание даруй, юность настави, старость поддержи, святыни храмов и святые обители озари. Умири, Чудотворче и Провидче преизряднейший, народы страны нашия, благодатию и даром Святого Духа избави от междуособные брани; расточенные собери. Прельщенные обрати и совокупи святей Твоей Соборной и Апостольской Церкви. Милостию Твоею супружества в мире и единомыслии соблюди, монашествующим в делах благих преуспеяние и благословение даруй, малодушные утеши, страждующих от духов нечистых свободи, в нуждах и обстояниях сущих помилуй и всех нас на путь спасения настави. Во Христе живый, отче наш Иоанне, приведи нас к невечернему свету жизни вечная, да сподобимся с Тобой вечного блаженства, хваляще и превозносяще Бога во веки веков. Аминь».

119619, г. Москва, п. Переделкино, Лазенки 7-ая, д. 42. Схиархимандриту Илию. (вот адрес: 119619 г. Москва, ул. 7-я Лазенки, д.42. Храм Преображения Господня в Переделкино. О. Илию.) Можно написать на адрес Оптиной пустыни: 249723, Калужская обл., г. Козельск, монастырь "Оптина пустынь". Схиархимандриту Илию.

Спасибо.

Согласна с вами.

«Послание пастырям и пасомым Христовой Православной Церкви» местоблюстителя Патриаршего престола митрополита Московского и Коломенского Сергия от 22 июня 1941 года Патриарший Местоблюститель, митрополит Московский и Коломенский Сергий (Страгородский) В последние годы мы, жители России, утешали себя надеждой, что военный пожар, охвативший едва не весь мир, не коснется нашей страны, но фашизм, признающий законом только голую силу и привыкший глумиться над высокими требованиями чести и морали, оказался и на этот раз верным себе. Фашиствующие разбойники напали на нашу родину. Попирая всякие договоры и обещания, они внезапно обрушились на нас, и вот кровь мирных граждан уже орошает родную землю. Повторяются времена Батыя, немецких рыцарей, Карла шведского, Наполеона. Жалкие потомки врагов православного христианства хотят еще раз попытаться поставить народ наш на колени пред неправдой, голым насилием принудить его пожертвовать благом и целостью родины, кровными заветами любви к своему отечеству. Но не первый раз приходится русскому народу выдерживать такие испытания. С Божиею помощью, и на сей раз он развеет в прах фашистскую вражескую силу. Наши предки не падали духом и при худшем положении потому, что помнили не о личных опасностях и выгодах, а о священном своем долге перед родиной и верой, и выходили победителями. Не посрамим же их славного имени и мы — православные, родные им и по плоти и по вере. Отечество защищается оружием и общим народным подвигом, общей готовностью послужить отечеству в тяжкий час испытания всем, чем каждый может. Тут есть дело рабочим, крестьянам, ученым, женщинам и мужчинам, юношам и старикам. Всякий может и должен внести в общий подвиг свою долю труда, заботы и искусства. Вспомним святых вождей русского народа, например Александра Невского, Димитрия Донского, полагавших свои души за народ и родину. Да и не только вожди это делали. Вспомним неисчислимые тысячи простых православных воинов, безвестные имена которых русский народ увековечил в своей славной легенде о богатырях Илье Муромце, Добрыне Никитиче и Алеше Поповиче, разбивших наголову Соловья Разбойника. Православная наша Церковь всегда разделяла судьбу народа. Вместе с ним она и испытания несла и утешалась его успехами. Не оставит она народа своего и теперь. Благословляет она небесным благословением и предстоящий всенародный подвиг. Если кому, то именно нам нужно помнить заповедь Христову: «Больши сея любве никтоже имать, да кто душу свою положит за други своя». Душу свою полагает не только тот, кто будет убит на поле сражения за свой народ и его благо, но и всякий, кто жертвует собой, своим здоровьем или выгодой ради родины. Нам, пастырям Церкви, в такое время, когда отечество призывает всех на подвиг, недостойно будет лишь молчаливо посматривать на то, что кругом делается, малодушного не ободрить, огорченного не утешить, колеблющемуся не напомнить о долге и о воле Божией. А если, сверх того, молчаливость пастыря, его некасательство к переживаемому паствой объяснится еще и лукавыми соображениями насчет возможных выгод на той стороне границы, то это будет прямая измена родине и своему пастырскому долгу, поскольку Церкви нужен пастырь, несущий свою службу истинно «ради Иисуса, а не ради хлеба куса», как выражался святитель Димитрий Ростовский. Положим же души своя вместе с нашей паствой. Путем самоотвержения шли неисчислимые тысячи наших православных воинов, полагавших жизнь свою за родину и веру во все времена нашествий врагов на нашу родину. Они умирали, не думая о славе, они думали только о том, что родине нужна жертва с их стороны, и смиренно жертвовали всем и самой жизнью своей. Церковь Христова благословляет всех православных на защиту священных границ нашей родины. Господь нам дарует победу. Патриарший местоблюститель смиренный Сергий, митрополит Московский и Коломенский Москва 22 июня 1941 года 8 мая 2010 года

ДЕТСКИЙ ДОМ. ЛЁКА… Татьяна КУДРЯВЦЕВА В детском доме было хорошо. Во-первых, там давали есть. Во-вторых, там у каждого была мама Кира из самого старшего 7-го класса. Мама Кира помогала делать уроки и даже мыла Лёку в бане. А когда кто-то из детей заболевал, сама Мария Константиновна, директор, подходила вечером и гладила по голове. Еще у детского дома были грядки, на которых росла еда! Репка, лук, морковинки, а главное — огурцы. В начале лета все вместе сажали. Лёка все бегала и смотрела, не появились ли огурчики из желтеньких, как бабочки, цветов. Мама Кира сказала, они из цветов будут. Лёка никогда не видела огурцов, просто не успела: сначала она маленькая была, а потом война началась. В блокаду не было еды никакой, даже воды. Последний кипяток вместе с горбушкой мама отдала Лёке и умерла. А от папы писем не приходило совсем, ни одного письма, мама сначала сильно плакала, а потом вдруг перестала, только смотрела в никуда и отдавала Лёке свой хлеб. Лёка тогда несмышленая была, не понимала, что нельзя мамин хлеб есть, она ела. Есть хотелось каждую минуту. Но потом, когда город сковали большие холода, у Лёки уже не осталось сил — есть. Тогда мама сходила за снегом, растопила его на керосинке и Лёке в рот влила. Лёка согрелась и уснула. А проснулась уже в детском доме. Ей сказали, что мамы больше нет. Но Лёка не поверила, она долго еще не верила, вставала на окно на коленки и смотрела на улицу, вдруг мама придет. Но улица была пустая и страшная, безглазая. Без людей, без машин, без военных даже, без никого. Без мамы… А мама у Лёки была самая красивая во дворе. Может, и не только во дворе. У нее платья переливались и шуршали. До войны у нее было много нарядных платьев, блестящих, как золотинка, а в войну остались лишь ватники. А главное, голос. У мамы был особенный голос, певучий, как рояль. В детском доме тоже есть рояль, на нем Мария Константиновна играет. Но она не поет. А мама пела. Она пела и смеялась. У нее на щеках тогда прорезывались ямочки, у Лёки тоже одна ямочка есть, в маму. А папа был очень высокий, в черной шинели, шинель сильно кололась. В детском доме ей сказали, раз шинель черная, значит, папа твой — моряк. Лёка знает, моряки плавают на кораблях, некоторые корабли очень большие, далеко уплыть могут, даже туда, где войны нет. У папы были большие руки. Он Лёку кружил и приговаривал: «Лёка-Лёка, два прискока, третий зайка, убегай-ка!» Зайка, потому что Лёка беленькая. Когда в детский дом приходили — усыновлять, Лёку часто выбирали. Беленьких, видно, больше любят. А может, из-за банта. У Лёки голубой бант на голове, из бабушкиного шарфа. Лёку так и принесли в детский дом, с бантом, Мария Константиновна рассказывала. Кроме этого банта, у Лёки ничего больше не осталось. Но она не согласилась — в дети. Спряталась под кровать, и Мария Константиновна ее не отдала. Лёка не хотела других папу и маму, она своих помнит. А вдруг папа вернется, а Лёка у чужих живет, он же тогда не найдет ее! А потом зима прошла, и в город вернулось солнышко. Как оно землю пригрело, так сразу Мария Константиновна им семена дала. Некоторые семечки сами взошли, а огурцы — из рассады. Лёка все думала: огурец — какой? Круглый или длинный? Она как просыпалась утром, так скорей — на огород! Нянечка Шура говорит, Лёка — жаворонок, птичка такая, которая раньше всех голосит. И вот Лёка прибегает, смотрит, а огурец высунулся из листьев, зеленый, как маленький карандаш. Лёка сразу вспомнила, какой он на вкус, она, оказывается, просто забыла! Он на вкус — хрустящий, летом пахнет. Лёка не понимает, как это случилось, что огурец вот только что был на грядке, и вдруг раз — у нее во рту. И — нет огурца! Это было очень стыдно, а может, даже и воровство, огурец-то общий! Лёка стала красная от ужаса. На линейке Мария Константиновна спросила строго: «Куда девался огурец?» Никто ничего не сообразил, огурец-то одна Лёка видела, а Лёка поняла и опустила голову. Мария Константиновна к ней подошла, и все смотрели на Лёку и молчали. И тут мама Кира говорит: — Мария Константиновна, это я сорвала огурец для Лёки, потому что у нее день рождения. — Я так и поняла, — произнесла Мария Константиновна. — Но все-таки лучше было спросить. И ничего больше говорить не стала. И никто не стал, хотя старшие все знали, что Лёкин день рождения — не известен. Лёка попала в детский дом без документов, в мамином ватнике и с бантом, а бумаг при ней не было. У Лёки слезинка выкатилась из глаза и остановилась на щеке, от стыда. Она решила, что, когда вырастет взрослая, обязательно отдаст Кире огурец, а Марии Константиновне целую корзинку огурцов!.. Случай этот в прошлом году приключился, но Лёке кажется, что вчера. Стыд хуже дыма, от него в душе щиплет. Напротив детского дома был дом слепых — там жили дети, у кого война съела зрение. Так нянечка Шура говорила. На этих детей было очень страшно смотреть. Лёка старалась гулять в другой стороне, у забора, где стоял маленький деревянный особняк. Лёка забиралась на крылечко и играла в дом, как будто он опять у нее есть, и все живы: и папа, и мама, и бабушка, и кот Зайка. Лёка говорила: «Трик-трак». И делала вид, что поворачивает ключ в замке. Однажды она играла и грызла сухарь. Вернее, половинку сухарика, что от полдника осталась. Хоть блокаду уже и сняли, но Лёка теперь никогда ничего не съедала сразу, оставляла на черный день. Хоть крошечку. И вдруг в заборе Лёка увидела чье-то лицо. Совершенно взрослое, даже старое, потому что небритое. Этот кто-то глаз не сводил с ее сухаря. Лёка точно поняла, что именно с сухаря. Сначала она спрятала сухарь за спину. Потом и сама повернулась к забору спиной. Но даже спиной Лёка чувствовала этот взгляд. Она поняла, что там кто-то голодный. Лёка вздохнула, но все-таки подошла к забору, отломила половинку половинки и протянула… А Колька Безымянный, из старшей группы, подглядел. Безымянный — это была его фамилия, потому что он ничего не помнил, был старше Лёки, а даже фамилии не помнил. От голода, наверное. У Кольки внутри не осталось памяти, а осталась только ненависть. — Что ты делаешь? — закричал Колька. — Это же вражина, фашист! Немец пленный, чтоб он сдох! Немцы у нас всех убили, а ты ему сухарь! Забери назад! Лёка заплакала. Но назад забрать она не могла. Не потому что боялась, а — не могла. И объяснить Кольке тоже ничего не умела. В свои восемь лет Лёка хорошо знала, кто такие фашисты. Но ведь и у фашистов животы есть, а живот есть просит. Колька так кричал, что прибежала мама Кира из 7-го класса. Мама Кира прижала к себе Лёку и увела. А вечером Мария Константиновна собрала всех и велела: — К забору ходить не нужно. Гуляйте в другой стороне. Лицо у неё было грустное-грустное. Лёка подумала, что сторон для гулянья совсем уже не осталось. А потом нечаянно услышала, как Мария Константиновна сказала нянечке Шуре: — Откуда у нее только сила взялась на жалость? И Лёка поняла, что Мария Константиновна на нее не сердится. И что жалеть — не стыдно. А это было самое главное. С тех пор тайком они прокрадывались к забору и кормили пленных немцев. У них была такая банка от «Лендлизовской» тушенки, они в банку сливали суп, кто сколько мог, и кормили. Немцы эти были очень тихие, все время бормотали что-то про танки и шины. Лёка спросила у Киры, что это значит: «Танки-шины?» Мама Кира сказала, что по-немецки это «спасибо». «Данке шеен». А к лету уже и Колька стал с ними ходить. Девочки ничего ему не говорили, и он девочкам — тоже ничего. Да и что тут скажешь! Немец, тот, которому Лёка первому полсухаря дала, вырезал для Лёки маленькую куколку. Из губной гармошки. Лёка не знала, можно ли взять у фашиста. Но он протягивал и улыбался. И Лёка опять подумала: «Хоть и фашист, а живой ведь. Не взять, все равно что ударить». И взяла. А в начале лета их детский дом номер двадцать пять сажал на Песочной набережной деревья. Лёка могла схватить самый крепкий, самый красивый саженец, ведь она первая стояла, потому что ростом была меньше всех и выбирала первой. Но Лёка выбрала самое тонкое кривое деревце, на которое никто даже не смотрел. «Пусть оно тоже будет расти через много лет», — подумала Лёка. Все лето и осень она приходила к своему саженцу и поливала его из склянки. К первой годовщине Победы дерево зазеленело. А им в детском доме выдали новые пальто. Правда, Лёке оно было великовато, пальто пришлось подрезать прямо на ней, но подумаешь, мелочи! В тот день все казалось счастьем… ПОСЛЕ ТОЧКИ Девочка, которую в детском доме все называли Лёкой, став взрослой — Ольгой Ивановной Громовой, — выбрала себе профессию врача. У этого доктора был счастливый дар: она не только прекрасно оперировала, но и умела выхаживать больных. Ольга Ивановна обладала способностью — жалеть так, что это было ничуть не обидно. Многие люди до сих пор говорят ей спасибо. Я — тоже. Однажды Ольга Ивановна привела меня в Вяземский садик. На то самое место, где детский дом № 25 сажал деревья почти полвека назад. В старую аллею на Песочной набережной, рядом с Малой Невкой. Липы эти разрослись, стали красивыми и тенистыми. Где-то там, среди них, и ее липка, которая была когда-то маленьким кривым прутиком… Ольги Ивановны нет теперь на свете. Но в День Победы я всегда поминаю ее, светлая ей память… Художник Ш. Ворошилов

!

Священник Димитрий Шишкин. Врачевание духа / Мониторинг ... Многие сейчас увлечены обсуждением последних событий, связанных с проявлением внезапной агрессии против Церкви. Многие задаются вопросами: в чем причина этой агрессии, и как ей противостоять? Очевидно, что в ходе исторической жизни России произошел перелом и началось движение в направлении, не совпадающем с планами и замыслами безбожных, разрушительных сил. И всплески бессильной яростной злобы именно свидетельствуют о нанесенном ущербе, о поражении, пусть не конечном, но весьма ощутимом и болезненном. Так что удивляться этим «немощным дерзостям» не стоит. Но все же вглядеться пристальнее в суть происходящего нужно. Существует в духовной жизни такое понятие, как одержимость. Это состояние тяжелой духовной болезни, которое сам одержимый человек зачастую не в состоянии ни понять, ни оценить критически. Больше того, именно эта неспособность к осознанию своего действительного положения и есть самый опасный симптом, свидетельствующий о тяжести состояния. Грань между психической и духовной болезнью тонка. Но в отличие от болезни психической, причиной одержимости всегда бывает злая воля самого человека, отсутствие навыка внутреннего трезвения, начатков духовного воспитания. Не культурного даже и уж тем более не этического, а именно духовного. Потому что и воспитанный, культурно образованный, но невоцерковленный человек, лишенный практического опыта внутреннего противодействия греху, может постепенно стать «культурным и образованным» негодяем, служителем зла, тем более опасным, что он всей силой своего образованного ума будет отстаивать право тьмы называться светом. Борьба с одержимостью, возможная методами духовными, не исключает и иных – правовых и воспитательных – мер. Вы знаете, какое самое страшное наказание было бы для участниц скандально известной панк-группы? Не заключение под стражу и не общественные работы, даже не публичная порка, хоть они ее и заслужили вполне. Но все это не затронет самой сути их болезни, потому что, воздействуя на тело и душу, внешние методы исправления никак не воздействует на духовную часть, а именно она и поражена в большей степени. Самое страшное наказание для тех сил, которыми одержимы эти несчастные, было бы принудительное помещение их на длительный срок в духовно здоровую среду. Скажем, в добротный монастырь с опытным духовником, постоянной молитвой, службами, с дружной и крепкой общиной. Почему принудительное? Потому что воля человека поражена настолько, что сам он не способен принимать решения, благоприятные для собственной души, а только разрушающие – чего и добиваются те силы, которыми он одержим. Такого человека нужно что называется «вымаливать». Другое дело, что для самого монастыря присутствие подобного «пациента» весьма проблематично, как в известной пословице: «паршивая овца стадо портит». Это с одной стороны, а с другой – такое принудительное заключение в наше время кажется невозможным еще и потому, что провозглашенный в обществе принцип свободы есть преимущественно принцип свободы растления и греха. И все, что противно этому принципу, признается проявлением реакции и обскурантизма. А любые попытки противостояния порочной вседозволенности объявляются посягательством на пресловутую «свободу личности». Именно такая политика «свободы растления» и привела когда-то нашу страну к страшной катастрофе. Вот любопытные выдержки из «Прибавления к “Церковным ведомостям”» за 1909 год.