Таблица лидеров

Делание душевное спасительное заключается в усвоении уму и сердцу святого евангельского учения. К великому прискорбию часто люди, любящие читать Св. Евангелие, ходить в Церковь и вообще принадлежащие к Св. Православной Церкви или считающие себя таковыми – не хотят или не стараются во всех вопросах и обстоятельствах жизни применять к себе заповеди евангельские, зная их; как будто они, то есть заповеди, даны для всех, кроме них. Например, прекрасно известно, что Евангелие требует, чтобы мы прощали обиды друг другу. Но нам не хочется простить, мы находим справедливым так или иначе отплатить причинившему нам скорбь и таким образом отрекаемся от Христова учения, если не словами, то своим сердцем.Какое безумие! Преп. Марк Подвижник пишет: "Господь сокровен в заповедях Своих и обретается ищущими Его по мере исполнения ими заповедей Его". Глубокое значение имеют эти слова. Найти Господа может только тот, кто, в своей личной жизни исполняет заповеди Христовы. А если кому своя воля – "чтоб было по-моему" – дороже учения Христова, – умолчу... Каждый пожнет, что посеял. Надо не только знать Св. Евангелие, но и жить по нему, иначе нельзя быть христианином. Необходимо человеку лично самому начать жизнь по разуму Св. Евангелия и Св. Церкви Христовой – как по внешним поступкам, так и по душе. Только личный подвиг очищения сердца от страстей по заповедям Христовым может уяснить этот вопрос. Из поучений прп. Никона Оптинского

Инок Ферапонт Священник Дмитрий Шишкин 19 сентября 2008 г. Источник: Православие и мир На вечерней службе я с каждением обхожу храм и вдруг за стеклом свечного ящика вижу книгу. На ее обложке изображение оптинских новомучеников: иеромонаха Василия, иноков Ферапонта и Трофима. Я им кажу благоговейно, а в памяти – оптинская сторожка, внимательный, молчаливый послушник и «исповедующийся» ему – мальчишка растерянный, больная душа… Когда же это было? Кажется, тысячу лет назад. Но вот – повеяло, дохнуло родным, позабытым и времени нет. Только вечность живая, сокровенная до срока и неизменная… * * * Был переломный, трудный момент в жизни моей семьи. Брата всё более затягивала трясина, из которой – я знал – не многим удаётся выбраться. И хотя я сам, что называется, «баловался» наркотиками, но всё зарекался: сам брошу и брату смогу помочь. Однако самонадеянность моя неизменно терпела крах, и раз за разом я всё глубже погружался в болото греховной жизни. Однажды, почти случайно, я увидел по телевизору отрывок передачи про Оптину Пустынь. Позже я узнал, что это было интервью с ныне покойным игуменом Феодором. Ничего особенного он, вроде бы, не рассказывал, но меня поразила та неподдельная, чистая радость, которой светилось его лицо. Не знаю почему, но это произвело на меня сильное впечатление. Я сидел у экрана, затаив дыхание, и чувствовал, что в жизни моей случилось то самое НАСТОЯЩЕЕ, которое я искал всегда, с самого детства. Под впечатлением увиденного я решил, во что бы то ни стало побывать в Оптиной пустыни. Но время прошло, эмоции улеглись, и я никуда не поехал, беспечно полагая, что жизнь моя устроится как-нибудь сама по себе. Однако к лету 1992-го года тучи над нашей семьей сгустились и прозвучали первые раскаты приближающейся грозы. Агрономический талант брата нашел применение в производстве наркотического сырья такого качества, что им немедленно заинтересовались бандиты, которых тогда было великое множество. Начались угрозы, бесцеремонные вторжения, «наезды», повергающие всех нас в состояние гнетущей, возрастающей с каждым днем безысходности. Казалось, вот-вот разразится ужасная катастрофа. В один из таких дней я, употребив «запрещенный продукт», приготовился уже погрузиться в привычно-бредовый мир, как вдруг перед моим внутренним взором предстала… икона Божьей Матери с Предвечным Младенцем на руках. Это не была галлюцинация или плод расстроенного воображения, но именно мгновенное и полное отрезвление, совершенно неожиданное для меня и тем более потрясающее. Икона была деревянная, без оклада и я успел рассмотреть и запомнить ее основные черты. А в следующий миг сердце мое как бы рухнуло перед нахлынувшей благодатной волной, и я неожиданно для себя разрыдался в болезненном и горьком бессилии. Я как будто предстал перед Светом во всем своем непотребстве, и мне хотелось остаться со Светом, но за спиной стоял мир, и я знал, что никак не могу с этим миром справиться. Случай этот, опять же, произвел на меня сильное впечатление и подействовал вот каким образом: Все последнее время я мучительно выбирал свой путь. Меня манил и увлекал Восток с его очарованием, тайной, мечтой, но и Россия стояла перед глазами – такая расхлябанная и убогая, но РОДНАЯ и от этого уж никак не возможно было отделаться. В отчаянии я пытался соединить все в одно, но в результате чуть не свихнулся и лишь осознал с беспощадной очевидностью, что выбора мне не избежать. Явление иконы Божьей Матери – покровительницы Руси – я воспринял, как ясное указание на то, что путь мой лежит в отечественной – ПРАВОСЛАВНОЙ традиции. Так в душе совершился перелом, сказавшийся на всей моей последующей жизни. Прошло еще немного времени, наступил сентябрь и вот однажды вечером, после тягостной сцены, о которой я сейчас не буду рассказывать, решимость моя созрела. В маленький рюкзак я собрал всё самое необходимое, купил на утро билет и как был – в летней одежде, – не задумываясь о сроках, отправился в Оптину Пустынь. Россия встретила меня по-осеннему сурово. Дул холодный, пронизывающий ветер; пускался по временам дождик, но не надолго. Свинцовые тучи проносились низко, меняя свои очертания, расползаясь, как ветхая холстина, но и тогда проглядывала не небесная синева, а унылая серая стынь. Автобус разболтанный, гремящий всеми составами, остановился посреди трассы, прошипел неисправной пневматикой и выпустил меня на обочину. Ни указателя, ни намека на то, что поблизости, где-то, одна из прославленных обителей России. Выручили старушки, сошедшие с автобуса вместе со мной. Согбенные, сухонькие, постукивая дробно своими посошками, они гурьбой зашагали бойко… и я уже знал – куда. Кругом сосны, настоящий корабельный лес. Стройные, прямые стволы устремлены вверх и там – высоко шумит, не переставая на ветру, зеленый прибой. Земля и не земля даже, а сплошной песок и оттого, что нет грязи, кажется, что сухо даже в сырую погоду. Сухо и чисто. Ну, вот и монастырь! Ворота в непреступной, точно крепостной, стене распахнуты настежь. Я, сотворив молитву, осенил себя крестным знамением, поклонился и… – с Богом! – шагнул на монастырский двор. И первое, что я увидел – это идущий в мою сторону от храма, облаченный во все черное – монах. В руке у него были длинные шерстяные четки, которые он перебирал неспешно, по-видимому, молясь. Голова его была как-то склонена вбок, а от всей фигуры веяло отрешенностью и глубоким покоем. Я пошел навстречу. Мне хотелось расспросить монаха о том, как мне устроиться, но он не замечал ничего вокруг и конечно прошел бы мимо, если бы я не обратился к нему с довольно нелепым вопросом – первым, который пришел мне в голову: – Простите, Вы монах? – спросил я. Он остановился, посмотрел на меня внимательно и спокойно, и ответил с едва заметной добродушной улыбкой: – Нет, я послушник. Он был в низко надвинутой на глаза черной скуфье. Лицо его широкое, щедро осыпанное веснушками, было обрамлено рыжей густой бородой. Глаза – я это помню отчетливо, – были светлые; может быть серые или даже голубые и смотрели с проникновенной, глубокой серьезностью. Вообще, с первой встречи меня поразила в нем одна особенность: он мог во время разговора смотреть собеседнику прямо в глаза, и это ничуть не смущало, потому что во взгляде его чувствовалось искреннее сострадание и любовь. Говорил он неторопливо и сдержанно, но в то же время с располагающей простотой. Вряд ли он был старше меня более чем на пять лет[1], но от самой его внешности веяло какой-то суровой древностью, словно он успел уже насквозь пропитаться вековым монастырским духом. Я приступил к обычным для путника расспросам, но вскоре беседа наша приобрела такой задушевный характер, что я, увлекшись, неожиданно высказал своему случайному собеседнику все самое больное и жгучее, что было у меня на сердце. Он слушал внимательно, не перебивая, потом посмотрел на часы и объяснил, что мне следует дождаться коменданта паломнического общежития, но поскольку тот появится только вечером, то пока… И послушник пригласил меня обогреться в предвратной сторожевой каморке, где он, по-видимому нес послушание. Надо ли и говорить, что у меня к тому времени зуб на зуб не попадал от холода. Здесь, в дальней комнате, заваленной какими-то чемоданами, посылками и тюками мы продолжили нашу беседу. Кстати, позже я узнал, что по инструкции Володя (так звали послушника) ни в коем случае не должен был меня запускать в сторожку, где хранились ценные вещи и документы паломников. Но вот ведь в чем дело: не всегда инструкции, даже самые выверенные и точные, совпадают с велением живого, боголюбивого сердца. И здесь, забегая вперед, я хотел бы сказать о том, что в поведении Ферапонта (такое имя получил Владимир в постриге) меня подкупало, прежде всего, полное отсутствие нарочитости. Он говорил и действовал действительно от избытка сердца, которое, вместе с тем, умел как бы и сдерживать. Однако, эффект от этой сдержанности получался обратный: душа покорялась богатству сокровенной, глубинной жизни, незримой и от того еще более притягательной и явной. Удивительно то, что, будучи знакомы с Владимиром всего полчаса, мы сошлись в сердечной беседе о самом сокровенном монашеском делании – об «умном делании» Иисусовой молитвы. И вот что странно – то горение сердца, ту особенную пламенную любовь к молитве, которые переполняли меня тогда, я ищу и не могу обрести до сих пор. Может быть, это была та «благодать призывающая», которая дается новоначальным, что бы они знали потом – чего искать, и не отчаивались в трудные минуты жизни?.. После нашей беседы – очень искренней и простой – мне было странно узнать, что Ферапонт слывёт в монастыре молчуном, нелюдимым и замкнутым человеком. Но если он и казался таким, то по сути своей был не молчуном, а безмолвником; убегал человеческого общения, – но только потому, что не желал лишиться общения с Богом; замыкался, – но не «в себе», а в клети сердца, чтобы обрести то Царствие Божие, которое мы все должны искать прежде всего на свете. Что рассказывал Володя о себе в ту нашу первую встречу? Насколько я понял, путь его в монастырь был не легким. Об этом свидетельствовало даже то, что на руке его были наколки, но тем более удивительно было слышать речь, наблюдать за поведением, в котором ничуть не проступали черты минувшей мятежности. Все было просто, открыто в нем, не смотря на сдержанность, и исполнено какого-то особого, духовного мужества. Именно эти качества его: мужество и простота – запомнились мне, прежде всего, а так же пронзительная устремленность к Богу…Помню, со слов Владимира, что он увлекался «в миру» восточными единоборствами и даже достиг в этом деле значительных результатов. Это не раз вспоминалось мне после его мученической кончины. Может быть, он мог хоть что-нибудь предпринять для своей защиты, ну, хоть попробовать?.. Не предпринял… И вот именно в этом проявилось, я думаю, в высшей степени то самое мужество, о котором я говорил. Поразило меня и другое обстоятельство, свидетельствующее о решимости Владимира. Когда один из старцев Троице-Сергиевой Лавры благословил его отправиться в Оптину Пустынь, Владимир не только исполнил послушание, но за два последующих года пребывания в монастыре ни разу не отлучился из него, даже по необходимости, скажем, в соседний Козельск, как это делали многие. Позже мы даже спорили с ним по этому поводу. Я с тоской о Крыме говорил, что в Оптиной хорошо зажигать свечу веры с тем, чтобы потом нести ее свет в родные края. Володя же был решительно со мной не согласен и с удивительной для меня твердостью ответил так: «Оптина – мой дом. Я отсюда никуда не уйду!» А ведь он был тогда всего лишь послушником и можно только догадываться, как тяжело было ему противостоять соблазнам мира, который он так внезапно оставил. К примеру, девушка, с которой его связывали глубокие и серьезные чувства, шокированная его поступком, приезжала несколько раз в монастырь с мольбою о возвращении в мир. И страшно подумать, что должен был испытывать этот крепкий, здоровый мужчина, какой должна была быть его вера, чтобы устоять в своем непреклонном намерении, послужить всей жизнью Единому Богу!.. Когда я пытаюсь понять, почему мы так легко нашли с ним общий язык, – мне кажется, что Владимир угадал во мне ту напряженную, больную мятежность души, которая была когда-то свойственна и ему. Он видел мое душевное состояние и пытался поддержать, как мог, зная, что именно мне необходимо в этот решающий, трудный момент жизни…Из сторожки я отправился в центральный – Введенский храм, и здесь меня ждала нечаянная радость. Справа от алтаря я обнаружил большую деревянную икону без оклада, в которой, несомненно, узнал Ту, что явилась мне дома. Направляясь после вечерней службы в паломническую трапезную, я издали увидел Володю, который стоял возле сторожки, и, как оказалось, поджидал меня. В руках у него была теплая кофта и книга «Откровенные рассказы странника духовному своему отцу». Как я ни отнекивался, но он настоял на том, чтобы я принял эти вещи в дар. Впрочем, надо ли говорить, что кофта была как нельзя более кстати, а книга об «умном делании» явилась прямым продолжением нашего недавнего разговора. Началась моя Оптинская жизнь. До самого Покрова, когда уже лежал снег, кофта Владимира оставалась единственной моей теплой вещью. Стояли уже морозы градусов до десяти, и я не скажу, чтобы совсем не мерз, но холод как-то не проникал внутрь: я его чувствовал кожей, но не более того. Наконец, о. Никон, бывший тогда просфорником, рассердился на меня: «Зима на дворе, что ты ходишь в одной кофте! Хватит юродствовать». Я объяснил, что «юродствование» мое вынужденное и тогда батюшка подыскал для меня старенький ватник, в котором я и проходил до самой весны. С Владимиром я теперь встречался редко, и больше мы с ним не беседовали так обстоятельно, как в первый раз. Я стал трудиться на «послушаниях», в свободное время, вытачивая вручную шарики для четок из привезенных с Крыма можжевеловых и кипарисовых веточек. Это кропотливое и трудное занятие преследовало несколько целей. Во-первых, я действительно хотел сделать себе четки и взять благословение молиться по ним. Во-вторых, во время работы я пытался приучать себя к Иисусовой молитве и, наконец, – навыкал в терпении, которое я, как я понимал, для всякого человека весьма и весьма полезно. Первые свои четки я хотел непременно успеть освятить на праздник Крестовоздвижения. И вот, уже идет праздничная служба, а я у себя в общежитии тороплюсь закончить работу. Прилаживаю крест, «голгофу» и бегу из скита в монастырь, чтобы успеть передать через послушника свои четки в алтарь для освящения. На проходной, в окошке вижу Владимира. – Смотри, – говорю, – сделал четки, иду освящать! – А ну, покажи. – Владимир рассматривает внимательно, крутит неторопливо четки в руках, а я про себя думаю: Ну, давай же… скорее. Наконец, он возвращает мне четки и говорит: – Да, хорошая работа… Только крест у тебя «вверх ногами» подвешен. Так не пойдет. – Как так?! – А вот так, – и он объясняет мне, как правильно должен крепиться крест: – как рукоять у меча. Ведь четки – это меч духовный…Словом, я хоть и огорченный, но благодарный Владимиру за совет, отправился переделывать свою работу с той мыслью, что в праздник, конечно, лучше стоять на службе, чем суетиться по какому бы то ни было «благочестивому» поводу. На Покров в монастыре постригали в иноки трех послушников. От келаря паломнической трапезной о. Феодосия я узнал, что среди них был и Владимир, которого с наречением нового имени стали звать Ферапонтом. Встретил я его вскоре после этого события на монастырском дворе. Все было понятно без слов и вместо обычных в таких случаях поздравлений, мы просто обнялись крепко, по-братски. Это был миг ни с чем не сравнимой радости, торжества какой-то особенной, высшей Правды, не нуждавшейся в доказательствах и объяснениях, и я буду помнить этот миг всю свою жизнь! Почему-то во всех книгах, посвященных оптинским новомученикам, дату пострига инока Ферапонта переносят в 1991-й год. Но я могу засвидетельствовать, что случилось это именно в 92-м году и никак не раньше. После того, как Владимир стал о. Ферапонтом, он стал еще более молчалив, собран и строг. Теперь он редко смотрел в глаза, всё больше под ноги – в землю. Я понимал, что он непрестанно творит молитву и все же, когда он раз или два не ответил на мое приветствие – скорее всего не желая «рассеиваться» и рассчитывая на понимание, – это, каюсь, задело мое самолюбие. Мне кажется, он страдал в этот период от того, что вынужден был подчиняться неизбежным душевным правилам общежития. Душевное уже было ему в муку. Он хотел духовного, и это было очевидно… Жаль только, что я тогда – осознавая умом, – не был готов принять это сердцем. Между тем, случилось мне откопать несколько старинных крестов из Пафнутиевского колодца. История этого колодца такова. Он был заброшен при советской власти и летом 1992-го года приведен в порядок. Причем, в то время как его чистили экскаватором, оказалось, что в иле скопилось бесчисленное множество крестов, образков и монет, брошенных в колодец паломниками за всю историю существования монастыря. Ил вывозили «КАМАЗами» в поле и сваливали в одном месте, а потом все желающие просеивали ил и горстями уносили домой все, что сумели найти. Я услышал всю эту историю уже зимой, когда ажиотаж давно схлынул. Нашелся «старожил», который показал мне место, где был высыпан ил и, помолившись, мы откопали за несколько часов два образочка, пять или шесть старинных крестов и несколько монет. Я знал, что у Ферапонта хранится целая коллекция «пафнутиевских» крестов и потому, когда у одного крестика отломалось ушко, я решил обратиться к иноку за помощью. В северо-западной угловой башне у него было оборудовано что-то вроде крохотной мастерской, и я попросил его припаять ушко. Он согласился. Прошла неделя, другая,… а крестик всё оставался у Ферапонта. Я дал себе зарок не напоминать ему об этом, и всё же в душе у меня копошилось неприятное чувство. Я не поддавался ему, но всё же, присутствие его в известной мере отравляло существование. Наконец, однажды, выходя из храма, я встретился с Ферапонтом, который молча протянул мне завернутый в бумажку крест. Мне стало как-то грустно и совестно за свои суетные, мелочные переживания, а главное из-за того, что они не дают общаться с Ферапонтом по-прежнему сердечно и просто. В то же время я понимал, что по сути ничего не изменилось, что находящие искушения временны и нужно только уметь их перетерпеть, возлагая всё упование на Бога… После Рождества неожиданно началось повальное выселение паломников. Объяснялось это намечающимся ремонтом скитского храма Льва Катанского, в котором располагалось паломническое общежитие. Настало время и мне отправляться домой. Быстро были собраны нехитрые пожитки, получено в канцелярии рекомендательное письмо, деньги на дорогу…Вечер 12-го января был сырой и тихий. Наступившая оттепель скрадывала белизну снегов, и тьма вокруг казалась беспробудной и давней. Тарахтел, прогревая на холостых оборотах двигатель, грузовичок, который должен был отвести нас в Козельск на станцию. Была минута – и я почти побежал прощаться с Ферапонтом, но потом вдруг осекся; мне подумалось: а кто я такой – друг, брат? Да не монах даже… И я остался. Не побежал… А вскоре уже покачивался, подпрыгивал на ухабах наш грузовичок и я с щемящей, светлой тоской смотрел на удаляющиеся во тьму, ставшие такими родными огоньки Оптиной Пустыни. Успеется ещё… – думал я – Увидимся непременно. Увидимся. Вот только когда?.. [1] Позже я узнал, что ошибся ровно на десять лет. Это только подтверждает старую истину: люди духовной жизни часто выглядят моложе своего «земного» возраста.

Вот теперь так и хожу, да беспрестанно творю Иисусову молитву, которая мне драгоценнее и слаще всего в свете. Иду иногда верст по семидесяти и более в день, и не чувствую, что иду; а чувствую только, что творю молитву. Когда сильный холод прохватит меня, я начну напряженнее говорить молитву, и скоро весь согреюсь. Если голод меня начнет одолевать, я стану чаще призывать имя Иисуса Христа и забуду, что хотелось есть. Когда сделаюсь болен, начнется ломота в спине и ногах, стану внимать молитве, и боли не слышу. Кто когда оскорбит меня, я только вспомню, как насладительна Иисусова молитва; тут же оскорбление и сердитость пройдет и все забуду. Сделался я какой-то полоумный, нет у меня ни о чем заботы, ничто меня не занимает, ни на что бы суетливое не глядел, и был бы все один в уединении; только по привычке одного и хочется, чтобы беспрестанно творить молитву и когда ею занимаюсь, то мне бывает очень весело. Бог знает, что такое со мною делается. Конечно, все это чувственное или, как говорил покойный старец, естественно и искусственно от навыка; но вскоре приступить к изучиванию и усвоению духовной молитвы внутрь сердца еще не смею, по недостоинству моему и глупости. Жду часа воли Божией, надеясь на молитвы покойного старца моего. Итак, хотя я и не достиг непрестанной самодействующей духовной молитвы в сердце, но слава Богу, теперь ясно понимаю, что значит изречение, слышанное мною в Апостоле: "Непрестанно молитеся" (1 Сол. 5, 17) Откровенные рассказы странника духовному своему отцу

Спаси Господи! Сегодня после послушания немного прошлась по монастырю, руки сами достали четки, а душа сама запела. И так пронзительно, что слезы навернулись. Захотелось обнять весь мир. И вот я читаю ваши впечатления. Они такие родные и понятные! Они мои! Спасибо вам за это!

«Замполиты» по вере или отцы родные? Система военного духовенства все еще строится на энтузиастах Если раньше священники окормляли армию на общественных началах, то в ближайшее время планируется прикрепление к воинским частям штатных священников. В Российской армии учреждено 240 должностей помощников командиров по работе с верующими военнослужащими. О перспективах этого начинания и роли священника в армии «Нескучному саду» рассказал заместитель председателя Синодального отдела по взаимодействию с Вооруженными силами и правоохранительными учреждениями протоиерей Михаил ВАСИЛЬЕВ Быть вместе с солдатами, а не заезжать на огонек — Отец Михаил, возможно ли обеспечить всю армию штатными священниками и нужно ли это? — Это, безусловно, нужно: священник, окормляющий военнослужащих, должен быть с ними вместе, от учений, спортивных соревнований, строевых смотров до литургии. Только тогда его будут считать отцом. А то очень многие пастыри любят в показательных мероприятиях участвовать: приедут на присягу, покропят знамя, скажут правильные слова «Святое дело — Родине служить», попьют с командиром коньяку и уедут. Такой формат не только не имеет никакого отношения к окормлению, но и приносит скорее вред, чем пользу. Многие солдаты, которых до присяги месяц муштровали, за час до ее принятия построили, воспринимают такое благословение и напутствие батюшки как что-то инородное. Я не говорю о воцерковленных — для них любой приезд священника в радость, но таковых в любом воинском коллективе максимум пять процентов. Многие же еще очень далеки от Церкви. И лучше, на мой взгляд, отсутствие церковной работы в армии, чем формальные мероприятия. Окормление армии — это когда ты становишься солдатам отцом, несешь им слово Божие, привносишь в воинский коллектив христианскую нравственность. Сделать это можно, только находясь в их коллективе. А в сложившейся ситуации в обозримом будущем система военного духовенства и будет выстраиваться на энтузиастах. Внештатных! Дело не только в том, что 240 священников на Россию — капля в море. Сейчас всего 19 военных священников получают жалованье (из них шестеро служат на наших военных базах за рубежом). У меня есть около тридцати друзей-священников, которые не раз бывали в горячих точках, окормляя военнослужащих, — почти никто из них на должность штатного священника не пойдет. Потому что социальный пакет, предлагаемый Министерством обороны, пока пуст. Кроме того, в первичном звене — бригадах и дивизиях — священников только начинают назначать, а уже полтора года назад при Минобороны была создана прослойка между рулем и сиденьем под названием «Управление по работе с верующими военнослужащими» — аналог Госкомитета по делам религии в СССР по контролю за батюшками. Это управление, в котором большинство сотрудников — вчерашние замполиты, уже наштамповало и разослало множество должностных инструкций, и, если священнику все их исполнять, можно увязнуть в отчетах. Вот и представьте, что батюшка должен окормлять от трех до семи тысяч военнослужащих (это без членов их семей) и успевать писать отчеты по всем инструкциям. И все это за смехотворное жалованье, которое, даже если его повысят, как обещал недавно президент, не позволит содержать храм, клирос и семью священника (часто — многодетную). — Может быть, целесообразнее назначать на эти должности монахов? Они не обременены заботой о семье. — Я знаю единицы монашествующих, которые занимаются окормлением военнослужащих. Большинство из них если и приходят к военнослужащим, то только на разовые мероприятия. Реальность такова: человек уходит из мира, чтобы жить среди себе подобных. А общаться постоянно с теми, кто регламентирует свою жизнь не церковным, а воинским уставом, слушать армейские шутки многим кажется соблазнительным и обременительным. И не только монахам. За 14 лет работы в Синодальном отделе по взаимодействию с Вооруженными силами я побывал примерно в четырехстах воинских частях. Не буду называть конкретные епархии, но, поверьте мне, очень часто «окормление» армии ограничивается приездами священников на показные мероприятия. Нередко священника назначают ответственным за работу с той или иной частью по принципу близости его прихода к этой части или по другим таким же случайным критериям. Нет пока ни отбора, ни подготовки военного духовенства. Как организовать подготовку, мы с коллегами-священниками, работающими в армии не один год, знаем, но для этого нужны средства и политическая воля руководства страны. Говоря современным языком, Церковь должна выстроить эффективную систему организации деятельности военных пастырей и прежде всего готовить священников под армейские задачи. Иначе все останется по-прежнему: отдельные части и подразделения будут окормляться энтузиастами, а работа Церкви ограничится периодическими приездами священников, никак не влияющими на микроклимат в воинском коллективе. — Наверное, некоторых командиров это устраивает? — Кого-то устраивает, но мы должны не им потакать, а думать о пользе Церкви. Церкви такая работа в армии часто наносит вред. Я много езжу по стране (только в прошлом году у меня было 60 командировок по разным епархиям и воинским частям на территории этих епархий) и вижу, что за последние 20 лет в Церковь наряду с ревностными и бескорыстными пастырями пришло немало жадных до денег людей. Бывает, что храм толком не восстановлен, внутри все осыпается, а настоятель себе уже особняк выстроил. И именно из-за таких «пастырей» немалая часть потенциальной паствы не только не приходит в храм, но перестает доверять Церкви. Молодежь уходит в неоязычество, в некоторых элитных подразделениях спецслужб (не буду называть) неоязычники составляют до половины личного состава — они, по их словам, не хотят принадлежать к слащавому иудеохристианству. Можно, конечно, высокомерно рассуждать об их невежестве, но часто мы пальцем о палец не ударяем, чтобы просветить людей. Если мы не изменим своего отношения к работе с людьми (не только военнослужащими), очень скоро (или не очень) нас начнут громить, как в 1917 году. Мы до сих пор ту трагедию не осмыслили, не сделали из нее нужных выводов. Хватит надувать щеки — надо быть проще, ближе к людям, тогда и они к нам придут с вопросами, потянутся к нам. Возвращаясь к армии... если священник не работает с конкретной частью хотя бы регулярно, если конфеты и печенье с канона его храма не перекочевывают в большом количестве в рты солдат, если он не беседует с ними на простые житейские темы, то никому не интересно «омоусиус, омоусиус» («Единосущный» — по-гречески. — Ред. ). В минуту опасности не до скепсиса — А с кем труднее общаться священнику: с солдатами или с офицерами? — Труднее общаться с теми, кто не хочет тебя слышать. Некоторые на гражданке имели негативный опыт встречи со священниками. Другим просто неинтересно думать о Боге. Впрочем, в минуту опасности большинство задумывается. Не только на войне, но и, например, во время учебных прыжков с парашютом. Когда человек по долгу службы должен выйти из нормально работающего самолета на полной скорости с мешком за спиной, один Бог знает, превратится ли этот мешок в парашют. Сколько раз я в Ил-76 ни спрашивал у солдат перед прыжком, веруют ли они в Господа нашего Иисуса Христа, неизменно слышал в ответ: конечно, батюшка, веруем. На земле они снова могут стать атеистами или пофигистами, но перед выходом из люка большинство исповедует веру в Иисуса Христа. Или лет десять назад был случай на полигоне ВДВ, на показательных учениях, на которых присутствовал тогдашний министр обороны Сергей Борисович Иванов. Один из снарядов, выпущенных из боевой машины, отклонился от траектории, ударился в землю и разлетелся на большие куски. Один из этих осколков перебил деревянные перила сантиметрах в тридцати от меня и прямо напротив живота сидящего рядом со мной генерала медицинской службы. Я сказал генералу, что, наверное, не просто так Господь к нему стучится, процитировал Паскаля: случайность и есть тот псевдоним, под которым себя являет Господь Бог. И действительно услышал искренний плач кающегося грешника. — Значит, правильно говорят, что в окопах атеистов не бывает? — В жизни все бывает. Мы знаем, что некоторые блудницы не просто раскаялись, а стали святыми. Но таких меньшинство, это нетипично. Также нетипичен и атеист на войне. Есть военнослужащие, которые бравируют отвержением традиций (по крайней мере, внешне), ведут себя безрассудно, а не отважно. Но в основном люди задумываются о вечном, начинают относиться друг к другу заботливо и даже трепетно. В минуту опасности все наносное слетает и обнажается, как говорил Тертуллиан, душа-христианка. — Но, наверное, не все после этих минут начинают ходить на исповедь, причащаться? — Не все. Но мы, военные священники, занимаемся не столько воцерковлением военнослужащих, сколько таинством, которое не описано ни в одном катехизисе, — рождением веры. То есть человек из неверующего по милости Божией становится в армии верующим. Он переживает мистическую встречу с Творцом, а внешние формы религиозности обретутся со временем. Воинствующих атеистов не так много, большинство не верит просто потому, что у них еще не произошла встреча с Богом. Люди не верят так же искренне, как потом на учениях или в бою обретают веру. Это не значит, что они сразу станут участвовать в таинствах или дома читать акафисты, но для нас важно, что они пережили опыт встречи с Богом, узнали о Христе. Строем на литургию не ходят — А на службу тоже ходят только желающие? Не было ли попыток командиров повести всех строем? — Такие попытки были и наверняка будут, но задача пастыря — препятствовать этому. Можно заставить человека стоять на службе, но молиться никого не заставишь. «Невольник — не богомольник». Мне не нужна массовка. Для совершения литургии мне достаточно помощи одного алтарника и двух певчих. Поэтому занятия мы проводим со всеми, а участвуют в общей молитве, исповедуются и причащаются только желающие. Другое дело, что в распорядке дня частей, которые мы окормляем, прописано богослужение (обычно в будни — в воскресенье мы служим на своих приходах). Но оно не входит в число мероприятий, обязательных для всех. — Многие ли во время службы воцерковляются? — Я могу говорить только о частях, которые окормляю. А окормляем мы (мне еще три священника помогают) части и соединения ВДВ и Ракетных войск стратегического назначения (РВСН). Поскольку вместе с нашими десантниками мне довелось не раз бывать в горячих точках, с большинством офицеров ВДВ знаком лично: с кем-то двенадцать лет, с кем-то десять, с кем-то пять, кто-то меня видел, когда я читал лекции в Рязанском высшем военно-десантном училище, а он был еще курсантом. Поэтому мне ни в одной части нет препятствий для проведения занятий. А занятия состоят из четырех типовых лекций с видеорядом (всегда лучше показать, чем рассказать). На них мы пытаемся из «поколения пепси» воспитать нормальных русских мужиков, которые смогут постоять за себя, защитить слабого, для которых слова «Родина» и «долг» не будут пустым звуком. Опираемся при этом на фундамент нашей веры. На последней, четвертой лекции рассказываем о семи смертных грехах и объясняем, как надо исповедоваться. После этого примерно у 70 процентов военнослужащих появляется желание участвовать в таинствах. Во многих частях мы уже построили храмы, а там, где еще не построили, совершаем литургию на антиминсе, и за литургией когда из трех, а когда и из девяти чаш причащаем от ста до тысячи трехсот военнослужащих. В этом году мы в таком полевом формате причастили около четырех с половиной тысяч солдат и офицеров только в ВДВ и морской пехоте. Исповедуем вечером, иногда до двух часов ночи длится исповедь, некоторые засыпают и просят разбудить, когда очередь подойдет. Очень трогательно! Если нет возможности совершить литургию, причащаем запасными Дарами. Но это редко — обычно служим литургию. Православные части — миф — Как вы относитесь к созданию православных частей? — Как к фантому. Это примерно то же самое, что «Домострой» — его мало кто читал, никто никогда не исполнял, но многие любят говорить, что хорошо бы по субботам жену пороть. Я иначе как глупостью назвать разговоры о православных частях не могу. У нас все части православные — две трети военнослужащих называют себя верующими, а 80 процентов из этих двух третей — православными. То есть в любой части православные составляют большинство, только оно не воцерковлено, хотя и крещено. С ними нужно работать. Мы за эти годы около семи тысяч человек крестили в полевых условиях, а очень многие из крещеных до сих пор не имеют внутренней мотивации для христианской жизни. И вот тут очень важен пример пастыря. Человек так устроен, что во время службы он вспоминает маму и домашние пирожки, а потом до конца жизни вспоминает службу в армии. Поэтому очень часто вера, зародившаяся в армии, приносит добрые плоды на гражданке. — Когда говорят о православных частях, имеют в виду части, в которых служат только воцерковленные и попадают по благословению духовника. — Знаю. Сказки все это. Есть отдельные подразделения, например рота радиотехнических войск на Валааме. Поскольку сейчас в армию призывают по территориальному признаку (поближе к дому), туда часто попадают послушники и трудники из находящегося рядом Валаамского монастыря. Но и там больше половины солдат из других мест. Другое дело, что ребята из монастыря более сплоченные, часто определяют моральный климат в подразделении, многие начинают подтягиваться к ним. Части же, в которых служат только воцерковленные люди, — миф, воцерковленными и придуманный. То есть многие действительно думают, что такие части есть, ко мне не раз приходили с просьбой устроить туда призывников: мамочки просят за сыновей, батюшки — за духовных чад. За этими «благочестивыми» просьбами скрывается желание устроить маменькиного сынка на теплое местечко, где солдат, вместо того чтобы убирать территорию или заниматься боевой подготовкой, будет с утра до вечера петь акафисты. Слава Богу, таких частей нет и, надеюсь, не будет. Иначе придется создавать и мусульманские части, и буддистские. Абсурд! Задача Церкви не разделять общество — а объединять его. И то, что мы проповедуем военнослужащим, как раз сплачивает воинские коллективы. Хотя это не наша задача, а офицеров — психологов и воспитателей, но и священник, окормляющий часть, косвенно способствует тому, что люди начинают осмысленнее относиться и к своей душе, и к собственному мировоззрению, внимательнее и уважительнее — к мировоззрению других. — Часто ли вам приходится общаться с присутствующими в армии служителями других религий? — Регулярно на сборах военного духовенства встречаемся с ламами, раввинами, муллами. На мой взгляд, верующие, даже если они исповедуют разные религии, всегда скорее поймут друг друга, чем верующий и безбожник. Ни разу еще священник с муллой не подрались! В прошлом году в сентябре в районе города Чебаркуль Челябинской области мы служили литургию для военнослужащих танковой бригады — у них там учения проходили. Около тысячи семисот человек пришло. А в двух километрах оттуда местный мулла совершал намаз для трехсот пятидесяти мусульман из этой же бригады. Мы сами попросили его приехать. Потом все вместе пошли на завтрак. Конечно, и среди исламского духовенства есть антироссийски настроенные радикалы, но мы с такими не общаемся. На Северном Кавказе у меня много друзей из Исламской Уммы, некоторые из них уже, к сожалению, погибли от рук террористов. Никогда у меня никаких проблем в общении с ними не было, потому что мы не стремились к религиозным диспутам. В спорах истина не рождается, она рождается в сердце. За годы моей работы в нашем Синодальном отделе несколько десятков представителей мусульманских народов (в том числе и из религиозных семей) приняли православную веру. И солдаты, и офицеры. Но это их сознательный выбор. Мы в армии не занимаемся прозелитизмом. Священник не заменяет офицера — Может ли священник справиться с дедовщиной? — Это не дело пастыря. Присутствие священника, если оно, как мы уже говорили, не для галочки, косвенно облагораживает коллектив, в том числе и воинский. В части, где работает священник, уменьшается количество ругающихся матом и тех, кому нравится унижать других. Но окормление не отменяет необходимости качественной работы офицеров. Во многих частях нет дедовщины, и это в первую очередь заслуга командиров, в равной степени требующих со всех. — Насколько зависим священник от командира части? — Естественно, в армии очень важен принцип единоначалия. Регламент дня определяет командир. Если в зоне боевых действий он говорит мне, что завтра рано утром придет колонна Центрподвоза, инженерная разведка пойдет ее встречать, а часть подразделения будет задействована в парко-хозяйственном дне по лагерю, мы либо переносим службу на другое время, либо вместо литургии служим краткий молебен. А в остальном степень подчиненности зависит от самого священника. Он не должен превращаться в военного чиновника, который будет придавать божественную легитимность любому дуроломству командира. Но при нынешней системе оплаты военного духовенства вполне может превратиться в зависимого чиновника по духовному ведомству. Пока все надбавки регламентируются командиром части, то есть священник может остаться на более чем скромном окладе, а может регулярно получать надбавку до двухсот процентов: за сложность, секретность и т. д. Конечно, истинный пастырь не соблазнится и будет без лицеприятия отстаивать правду Божию. Но лучше — чтобы таких соблазнов не было — изменить систему надбавок. Именно поэтому мы еще на стадии обсуждения отказались быть просто офицерами (как в странах НАТО). Офицерское звание помогло бы военному священнику материально, но лишило бы его необходимой степени духовной свободы. Мы служим не в армии, а для армии. http://www.nsad.ru/index.php?issue=90&section=10037&article=2015

Лекцию «Современная молодежь и церковь», которая прошла 25 августа в православном клубе «Живой уголок» при Донском монастыре,протоиерей Димитрий Смирнов начал с того, что полностью изменил формат встречи: «Не знаю, что тут сказать. Для Церкви все равно — младенец ты или старец». Вместо чтения лекции («Не угадали вы с лектором», — заметил отец Димитрий) гость предложил ответить на вопросы собравшихся. Мужчина в женском обществе: не мужчина, не женщина, а недоразумение Одной из больших проблем современного общества протоиерей Димитрий Смирнов считает его феминизацию. На вопрос, чем молодежь отличается от всех остальных и как ведется с ней церковная работа, гость ответил: <object width="480" height="360"><param name="movie" value=" name="allowFullScreen" value="true"></param><param name="allowscriptaccess" value="always"></param><embed src=" type="application/x-shockwave-flash" width="480" height="360" allowscriptaccess="always" allowfullscreen="true"></embed></object> - Ничем не отличается. Есть люди, которые в 70 лет фору дадут любой молодежи. Есть у молодых людей определенные психофизические особенности, да и то, часто это результат предыдущих десятилетий. Современная молодежь, в том числе и мужская ее часть, в основном воспитана мамой и учительницей в школе. Это как бы даже и не мужчины. Но и не женщины тоже. Это какое-то недоразумение. Современное государство держится на женщинах. Если женщину изъять из оборота, все расклеится. Вот пример. Я занимаюсь конным спортом. У меня есть своя лошадь, и я раз в две недели хожу заниматься в ветеринарную академию в манеж. Я там один мальчик. Остальные — девочки. Меня спрашивают: «Когда вы к нам придете? Где все мальчики?» А мальчики стоят в подъезде, дымят. Фото: Drop_Dead, photosight.ru Современные молодые люди стали разводиться. Встречаются юноша и девушка, она полна надежд — родила одного, второго, третьего — а на четвертом уже муж ломается и сбегает. Не может прокормить семью. И вообще ничего не может. Каким он был маменьким сынком, таким и остался, таким и умрет. Как с такими работать? Как из безногого сделать футболиста? Одна надежда — если есть кто здоровый, то он женится и воспитает своих детей. Уж не знаю, сколько получится народу в сухом остатке, но по крайней мере, хоть какое-то государство будет… Сто лет назад один русский офицер, казак, обращал в бегство сто вооруженных китайцев. А сейчас что? Армии боится, защитить не может. Дали ему по шее, он стукнулся головой — и насмерть. Это о чем говорит? Что он совсем больной. «Это что ж, есть люди качественные, а есть некачественные?» — иронизировали из зала. - Качественные все, — не поддался на провокацию отец Димитрий. — Просто некоторые — хорошего качества, а некоторые — плохого. И все девушки это знают. «Ага, — продолжали иронизировать, — вот у этого деньги есть, он качественный…». «Деньги на качестве души и ума, к сожалению, не отражаются. Есть некоторые женщины, заточенные под деньги, но это все до свадьбы. Знаю я некоторых жен очень богатых людей — более несчастных не встречал. Одна недавно с ума сошла и в психиатрической больнице лежала», — закрыл тему отец Димитрий. Источник и продолжение : [+Видео] Протоиерей Димитрий Смирнов: «Молодежь, включайте голову!»

http://dl.dropbox.com/u/14810178/605660a16376.mp3 о. Василий... Очень много всего хотелось бы написать и рассказать про Батюшку в этот день. День его рождения. Но после многочисленных неудачных попыток изложить хотя бы один из тех случаев, когда он меня поднимал во времена, когда, как мне казалось, уже встать невозможно, мне на ум пришел отрывок из интервью, которое он дал перед смертью: "- И все это несказанно? - Несказанно, потому что как рассказать о том, как действует Бог? Это невозможно." Наверно, это и есть объяснение тому, что все попытки оказались неудачными)))

Вы пишете, что, приуготовляясь к причастию Святых Тайн Христовых, вы могли молиться с чувством, иногда и со слезами, с начала недели; но потом приезд родных и прочая рассеянность лишили вас сих чувств; и по приезде домой вы не могли уже собрать оных умилительных чувств; и хотя при исповеди и были слезы, но потом к таинству Причащения приступали с каким-то охлаждением, несмотря на усилия возвратить чувства умиления и испросить слезы раскаяния и любви; нет еще той смиренной, совершенной преданности к Спасителю, той горячей любви, которые производили иногда слезы и радость сердечную. Это точные ваши слова; из оных замечаю, как вы высоко парите и мечтаете скоро достигнуть на такую высоту или верх добродетелей, в любовь Божию. Это похоже на то, как бы малого отрока начать учению грамоте, и он, затвердив азбуку, мечтал бы о себе, что достиг уже всей премудрости; или кто, записавшись в службу, вдруг хотел бы быть генералом... Ум тайно увлекается сим и стяжавает высокоумие и гордость и всего оного лишается, а смирения тут и не бывало. Бог показал вам, что есть благодать Его с нами, но и отнял, да не превозносимся; впрочем, не лишил совершенно, но сокрыл от нас, чтобы мы смиренно к Нему припадали. Ему угодно иногда попускать на нас протяженную тьму и мрак духовный, холодность и окаменение, чтобы мы считали себя последнейшими и худшими всех и не искали бы духовных утешений, считая себя оных недостойными; в этом-то состоит и совершенная, смиренная преданность Спасителю. Он шел скорбным путем и даже в молитве Своей к Отцу Своему Небесному произнес: прискорбна есть душа Моя до смерти (Мф. 26, 38), но предавался воле Его, и нам повелел идти путем креста, а не отрады. Вы, думая найти в утешительных чувствах любовь Божию, ищете не Бога, а себя, то есть своего утешения, а прискорбного пути уклоняетесь, считая себя будто погибшим, не имея духовных утешений; напротив, лишение оных нас смиряет, а не возвышает... При духовном утешении и мнимой любви Божией <к Богу>, пока еще не достигли мы смирения, тайно молимся фарисейски, не замечая сего, но мытарево чувство тут далече отстоит от нас... Я даже полагаю, что Господь смотрительно попустил вам в это время уклониться в рассеянность, чтобы вящим увлечением в чувства утешительные не вознеслись и не понесли большего вреда. Из писем прп. Макария Оптинского

Знаю многих людей, которые очень любят Оптину, которые не могут без нее жить: это и мужчины, и женщины, и молодые девушки, и юноши, и у каждого из них своя связь с Оптиной, свои сокровенные отношения и чувства... Для меня Оптина стала верным другом, наставником, помощником, укрепителем, мостиком между землей и небом. Здесь происходят удивительные вещи, открывается Промысл и Воля Божья, здесь заново рождаешься, здесь получаешь заряд сил... Оптина - это мостик в небо... Мужской монастырь. Что может связывать женщину с мужским монастырем? Издревле шутили на эту тему. Но скольких женщин довелось увидеть мне в Оптиной, которых по промыслу Божьему оптинские батюшки укрепляли и готовили к самому светлому и самому главному шагу их жизни - к служению Богу, к монашеству. Скольких они утешали, скольких наставляли и скольких отпускали в мир утешенными и с миром в душе. Бог есть любовь. И эту любовь чистую и радостную, светлую, которую чувствуешь не сердцем, а теплотой в душе, и дарит Оптина... Все здесь величественно и важно и наполнено таким глубоким смыслом и благодатью, что хочется успеть впитать в себя все это.. Прочувствовать единение с этим местом... Очень люблю Оптину в будни. Толпы паломников уезжают, улочки становятся пустыми, в храме становится тихо и спокойно, пропадает суета, появляется особый молитвенный дух... Полуношница, ранняя Литургия, Владимирский, часовня убиенных братьев, обед, послушание, чай, вечерняя, ужин, чтение, молитвы, cон.... Это день ленивого и счастливого паломника. Вспоминаю свои 7 дней отпуска как самое счастливое время своей жизни. Сколько удивительных вещей происходило, сколько открылось, как оттаяли душа и сердце и появились слезы, как появилось покаянное чувство и вспомнились старые грехи... Все в тебе прекрасно, милая Оптина... Одно заставляет меня печалиться - это невозможность соединиться с тобой навеки... Я женщина, и здесь я в гостях, хотя чувствую себя лучше, чем дома...

Спасибо за нужные слова в трудный момент. Обида, как ржавчина, все разъедает . И "чтоб было по-моему"!! - мой любимый "стишок"..

Елизавета Булгакова, духовная дочь протоиерея Сергия Мечева, в 1956 году решила посетить Оптину пустынь, в которой она была, когда ей было всего девять лет, и помолиться на могилках старцев, взыскуя найти утешение в постигших ее в последние годы скорбях. Подходя к Оптиной, она стала горячо молиться, но когда она вошла в пределы разрушенного монастыря, ее охватило чувство печали и даже уныния, и она вдруг совсем перестала осознавать, что перед ней напоенная молитвами старцев Оптина пустынь, в земле которой почивают мощи святых угодников Божиих, но все же она прочла панихиду и, уже возвращаясь в Козельск, намереваясь отправиться домой в Москву, увидела идущих ей навстречу трех монахинь; поравнявшись с ними, она спросила:– Вы матушки? В Оптину идете? Можно я пойду с вами? – Что же, пойдемте – где двое или трое собраны, там и Христос посреди, – ответили они. Елизавета снова, уже вместе с монахинями вошла в пределы разрушенного монастыря и помолилась на могилках старцев. Возвращаясь в Козельск, монахини выяснили, что их спутнице некуда деться, знакомых у нее в городе нет, и они предложили ей зайти к отцу Рафаилу и взять благословение. Елизавета ничего тогда не знала о нем и не верила, что в ком-то из живых мог сохраниться дух Оптиной, надеясь получить облегчение в своих тяжких недугах только от почивших старцев, и почившие в Боге старцы послали ее к своему живому преемнику, иеромонаху Рафаилу; она это поняла далеко не сразу, потому что человек, поглощенный своими заботами и тревогами, не улавливает связи между миром горним и обстоятельствами окружающей его действительности. Узнав, что Елизавета была духовной дочерью священника Сергия Мечева и архимандрита Бориса (Холчева), с которым отец Рафаил познакомился в Оптиной и которого знал по концлагерю, он сказал: «Чувствуйте себя, как у отца». Елизавета исповедовалась, и отец Рафаил, прочитав разрешительную молитву, сказал: «К тому, что ты пришла ко мне, нельзя относиться, как к простому случаю. Это особый Промысл Божий. Божия Матерь и старцы оптинские привели тебя ко мне...» Впоследствии она вспоминала: «Я сказала только свои грехи, и вот я получила именно то, что душе было нужно. Этот человек, не зная меня, дал мне именно то, в чем была нужда. Была живая рана – и вот ее нет, она ушла в прошлое. То, как я к нему попала, было совершено помимо меня. У меня не было ни одной мысли об этом даже в самой глубине... до самой последней минуты. И когда это получилось, мне стало страшно. Я почувствовала ясно, что это мне ответ оптинских старцев... Я не умею передать, как хорошо было около отца Рафаила. Такой любви и простоты я не встречала во всю мою жизнь. Я чувствовала, словно после всей жизни, тяжелых скитаний я попала домой не к отцу, нет – к бабушке ласковой, всю жизнь любившей и ждавшей меня»… Из жития прп. Рафаила (Шейченко)

Для чего Он меня оставил? 21.02.12 Как трудно бывает увидеть, услышать, почувствовать Божие присутствие в своей жизни. Иногда кажется, что Бог совсем отвернулся от человека и не делает никаких шагов навстречу. Почему так? Зачем? Насколько было бы проще, если бы Он не скрывался, если бы не пришлось вечно теряться в догадках, пытаясь понять Его волю. Бог Саваоф, Эскиз росписи Владимирского собора в Киеве, Виктор Васнецов, 1885—1896, Государственная Третьяковская галерея, Москва Самое страшное искушение Христа «Сын мой! если ты приступаешь служить Господу Богу, то приготовь душу твою к искушению, управь сердце твое и будь тверд...» (Сирах. 2: 1, 2). Невозможно идти по жизни без искушений. И они не просто нечто неизбежное, то, чего лучше бы не было, но раз есть — приходится мириться. Искушения, или, говоря привычным современным языком, испытания, — некие трудности, проблемы, опасности, беды и скорби, преодолевая которые, человек растет и обретает нечто новое. Ну а если не преодолевает — что-то утрачивает и, в худшем случае, даже погибает. Краткий и точный ответ на вопрос о смысле искушений дает в своих записях отец Александр Ельчанинов: «Что умножает в нас духовную силу? — спрашивает он и отвечает: Преодоленное искушение». Что ж, если результатом преодоления искушений является умножение силы духа, то переоценить значение их невозможно. Искушениями началось служение миру Господа Иисуса Христа. Сразу же после крещения «...Иисус возведен был Духом в пустыню, для искушения от диавола» (Мф. 4: 1). Те три «ловушки», в которые хотел поймать враг Спасителя, мы хорошо помним. На них, однако, дело не закончилось. «И, окончив все искушение, диавол отошел от Него до времени» (Лк. 4: 13). Отошел, чтобы снова и снова возвращаться с новыми и новыми попытками соблазнить, перехитрить и погубить. И самым тяжелым, самым страшным было последнее искушение Христа. Речь, конечно, не идет о той двусмысленной фантазии, которая легла в основу нашумевшего скандального фильма Скорцезе. Последним искушением Иисуса Христа было ощущение богооставленности. Предсмертный вопль распятого Спасителя: «“Или, Или! лима савахфани?”, то есть: Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» (Мф. 27: 46) всегда будет самым пронзительным и горьким вопросом, который задает человек Богу. Ведь если даже ТАКОЙ Человек ощущал Себя покинутым Богом, удивительно ли, что не удается избежать подобного нам с вами! Так для чего же Он оставляет нас и действительно ли оставляет? Тусклое стекло веры Когда-то меня очень тронуло одно место в воспоминаниях Анастасии Цветаевой. Рассказывая о своей неверующей подруге, которая умерла, Анастасия Цветаева замечает, что теперь-то эта подруга, конечно, уверовала. «Это здесь есть верующие и неверующие, ТАМ — все верующие». Сейчас я понимаю: слова, конечно, прекрасные, но не совсем точные. «Там» действительно неверующих быть не может. Но и верующих нет ни одного. Верить или не верить можно здесь; «там» уже не вера, а знание, одинаково очевидное и для тех и для других. Верующие «там» убедятся в том, что не зря верили, а неверующие — в том, что зря не верили. Ведь, как написано: «Вера же есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом» (Евр.11: 1). «Там», в иной жизни, невидимое и Невидимый станут видимыми даже для слепых. И хочется спросить: «Почему же только там, почему не здесь». «Если Ты есть, Господи, зачем прячешься?» Как бы много проблем — нравственных, политических, всяких иных — разрешилось, если бы для всех без исключения присутствие рядом Судии Праведного было бы не менее очевидно, чем присутствие другого человека. Трудно даже представить себе, какой идеальный порядок царил бы в мире людей, когда бы на месте веры было бы знание. «Теперь, — пишет апостол Павел, — мы видим как бы сквозь тусклое стекло, тогда же лицом к лицу…» (1 Кор. 13: 12). Но «стекло» порой бывает не просто тусклое, а непроницаемое. Зачем же не сделает его Господь прозрачным?! Понятно, если бы Он не хотел, чтобы мы о Нем знали. Вот ведь диавол не желает быть нам известным, он очень заинтересован в том, чтобы люди думали, будто его нет. И это логично. Делать гадости гораздо сподручнее инкогнито. Бог же, наоборот, желает нам блага и спасения и Сам же говорит, что спасение и благо только в Нем. «Да не смущается сердце ваше и да не устрашается. Веруйте в Бога...» (Ин. 14: 1). «Взыщите Меня, и будете живы» (Ам. 4: 5). Но зачем же верить и искать, когда можно бы знать и видеть?! Как прекрасна, безопасна, справедлива стала бы жизнь человечества, будь присутствие Божие зримо и осязаемо в той мере, которая исключает всякое сомнение. Диктатура точного знания Но нет, не прекрасна стала бы наша жизнь и не было бы в этой жизни места никакому добру! Даже то, что мы называем добром, утратило бы право им называться, когда бы на смену вере пришло достоверное знание. Иллюстрируя это, я иногда задаю детям в школе, где преподаю, такой вопрос: «Приведите пример какого-нибудь доброго поступка». Дети обычно рассказывают, как кто-то с кем-нибудь поделился, кому-то помог и проч. «А теперь представьте, что он не хотел этого делать, но кто-то из старших ребят велел это сделать и пригрозил: “Не поделишься — получишь!” Разумеется, тут любой поделится. Будет ли такой поступок добрым?» Даже самые маленькие дети, смеясь, говорят, что нет, конечно, не будет. Но ведь поступок один и тот же. И результат одинаковый! «Нет! — смеются дети. — Он испугался, поэтому поделился». Вот и наши с вами добрые поступки были бы подобными, если бы мы не просто верили, а твердо и опытно знали, что Тот, Кто сказал «не укради, не лжесвидетельствуй, не пожелай чужого, не суди и т. д.», всегда рядом, за всем наблюдает и моментально накажет ослушника. Никакой тоталитарный режим не способен сделать жизнь более невыносимой. Даже если когда-нибудь «в целях безопасности» везде и всюду Поставят камеры видеонаблюдения и каждый сможет получить о нас полную информацию, где, когда, с кем мы были, что делали и что говорили, это будет не так страшно. В душу-то ведь никакая камера не проникнет. Если не могу свободно делать и говорить, могу хотя бы свободно думать и чувствовать! Здесь же все будет под контролем: и мысли, и чувства. И то, что Контролирующий благ и праведен, не очень облегчит ситуацию. Разумеется, случись такое, никто бы произвольно не совершал никаких даже самых мелких грешков, а согрешив нечаянно, умирал бы от страха перед неизбежной карой. Поспешно умолял бы о прощении, но не из раскаяния, а из того же страха возмездия. Хороша бы была жизнь! Абсолютное благополучие и абсолютный страх. Полное отсутствие проблем и еще более полное отсутствие свободы. «Но ведь, — возразят мне, — вы, верующие, так и поступаете, так и живете. Знаете, что находитесь “под постоянным контролем”, и на этом строите свое поведение». Нет, не так! Мы не знаем — мы верим. Вера отличается от знания тем, что не лишает свободы. Знание — лишает. Та реальность, которая открывается верующему, оставляет ему возможность выбора — принять ее или не принять. Знание такой возможности не оставляет. Что выбирать, когда все ясно и очевидно? Бог желает веры нашей, доверия Ему, оставляя возможность не поверить и отвергнуть. Свобода — дар опасный, трудный и ответственный, но не будет ее — не будет и человека. «Там», в жизни будущего века будет уже не вера, а знание, потому что здесь мы созреваем и формируемся, здесь — труд и подвиг, а там — либо «венец правды», для тех, кто «подвигом добрым... подвизался, течение совершил, веру сохранил» (2 Тим. 4), либо вечный стыд и беспросветная горечь от того, что ты не стал тем, кем мог стать и должен был стать. Встреча будет неожиданной Конечно, любая подлинная вера опирается не на те или иные доводы, а на духовный опыт, на ощущение Божественного присутствия. Иногда оно бывает столь сильным, что можно говорить уже о том, что Господь воспринимается нами ощутимее, чем то, что мы видим, слышим, осязаем. Именно так переживал близость Бога псалмопевец Давид, сказавший о себе: «Всегда видел я пред собою Господа, ибо Он одесную меня; не поколеблюсь» (Пс. 15: 8). Но, даже ощущая присутствие Господа, мы не всегда можем быть уверены, Его ли это присутствие. Так легко принять за Бога собственную фантазию, чисто психологическое воодушевление, все то, что на языке Церкви называется «прелесть». Митрополит Антоний Сурожский рассказывал, как к нему обратилась женщина, которая утратила ощущение присутствия Бога, которое раньше не покидало ее. Она боялась, что ощущение близости Божией не вернется, но еще больше — что примет за посещение Господа переживание, которое никакого отношения к Богу не имеет. «Лучше вообще ничего не чувствовать, чем это!» Очень честный и трезвый подход. Не стоит искать никаких возвышенных переживаний. Доверимся во всем Господу. Он Сам знает, когда и с какой силой напомнить о Себе, в чем и каким образом обнаружить свое присутствие. Одна закономерность все же, кажется, известна. Бог чаще всего являет Себя человеку неожиданно, любая встреча с Ним происходит по Его инициативе и при таких обстоятельствах, о которых мы и не предполагаем. Нам же неуместно торопить Его и показывать нетерпение. Двухтысячелетний опыт Церкви говорит нам, как возделывать почву своего сердца, чтобы оно было способно отзываться на голос Божий и не перепутать его с любым другим голосом. «Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам; ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят» (Мф.7: 7,8). А то, что стучаться порой приходится долго, пусть не охладит веру. Тот, Кто обещал отворить, слово сдержит. Одной из первых книг о вере, которые мне довелось прочитать, была книга архимандрита Софрония Сахарова «Старец Силуан». Прочитав ее начало, я уже не мог оторваться до конца, и когда дочитал, не сомневался: истина во Христе и в Его Церкви. Пусть же начало этой книги и будет окончанием нашего разговора о кажущейся богооставленности человека: «Жил на земле человек, муж гигантской силы духа, имя его Симеон. Он долго молился с неудержимым плачем: “Помилуй меня”; но не слушал его Бог. Прошло много месяцев такой молитвы, и силы души его истощились; он дошел до отчаяния и воскликнул: “Ты неумолим!” И когда с этими словами в его изнемогшей от отчаяния душе еще что-то надорвалось, он вдруг на мгновение увидел живого Христа: огонь исполнил сердце его и все тело с такой силой, что, если бы видение продлилось еще мгновение, он умер бы. После он уже никогда не мог забыть невыразимо кроткий, беспредельно любящий, радостный, непостижимого мира исполненный взгляд Христа, и последующие долгие годы своей жизни неустанно свидетельствовал, что Бог есть любовь, любовь безмерная, непостижимая». протоиерей Игорь ГАГАРИН http://www.nsad.ru/index.php?issue=90&section=10014&article=2013

Знаете дорогие, сестренки, когда бываешь в Оптиной, видишь и чувствуешь ее благодать, почему-то сразу вспоминаются те, кто стоял у истоков возрождения обители.В то время все было совсем не так, разруха, холод, голод и не початый край работы.Думается, особое благословение Божие, поданое в помощь самоотверженному труду человеческому, с любовью и верой совершаемому и создало то не повторимое и благостное, что досталось нам сегодня. Конечно, меня никто не зовет в число братии обители, но, даже если бы это стало возможным, до конца своих дней испытывал бы,отсутствие права быть здесь и неизреченную благодарность Богу и тем труженикам живым и усопшим, монахам и мирянам,которые своими кровью и потом выстрадали благополучие Оптиной пустыни. Низкий им поклон, с молитвенным упованием на то, что Господь не оставит их без награды за труды праведные.

Татиана, сама все время, когда рассказываю, чуть не плачу Оленька, да, слава Богу, что Ксеньюшка не оставляет нас!!! Очень скорая она помощница, с тех пор, как мама мне об этом рассказала, я всегда читаю блаж. Ксении акафист, если с мамой что-то не так, или мы ссоримся, и все разрешается сразу же!

Небольшого роста, слегка сгорбленный отец Анатолий (Потапов) у всех, кому доводилось бывать в Оптиной Пустыни в начале XX в., оставлял впечатление радостное, светлое. Протоиерей Сергей Четвериков, побывав у старца несколько раз, отмечал в своих записках: «Около него создалась та особенная духовная атмосфера любви и почитания, которая окружает истинных старцев и в которой нет ни ханжества, ни истеричности… В нем чувствовался дух и сила первых оптинских старцев». На фотографиях тех лет его можно увидеть среди братии в обыкновенной поношенной ряске, без каких-либо признаков величия или особой аскетической сосредоточенности. Маленький, ясный с детской непосредственной улыбкой он воплощал в себе народность притекавших к нему из окрестных губерний орловских, тульских, белевских и калужских крестьян. В Оптиной батюшку так и прозвали – «Маленький», чтобы отличать его от о. Анатолия (Зерцалова) – начальника скита. Но с годами «Маленький» вырос в истинно всероссийского старца, утешавшего и укреплявшего народ перед ожидавшими Россию потрясениями. Невеста или «маму надо слушаться» Как часто порывы, по-видимому, благие, продиктованные лучшими намерениями, могут оказаться опасными. Особенно это случается в молодости, когда нет еще ни достаточного опыта, ни связанной с ним осторожности. Казалось бы, чего проще: поделись со старшими, поступи сообразно их совету, но самые простые решения тому, кто увлечен, кажутся не приводящими к цели. …Молоденькая девушка, воодушевленная примером самоотверженного служения сестер милосердия, изо всех сил стремится на фронт. Идет Первая мировая…А для нее мечта о подвиге соединилась с мотивом личным: там, на фронте, он, тот, ради кого она готова оставить своих родных. Дорогой в Оптину, обдумывая предстоящий разговор со старцем, она со всей серьезностью подбирает доводы в пользу того, чтобы ехать. И как хорошо, что к батюшке она отправиться без мамы: он, конечно же, поймет и благословит ее, а мать должна будет подчиниться слову старца. Ехала, и улыбалась своим мечтам. В приемной старца Анатолия народу видимо-невидимо. Кого тут только нет! Крестьяне и военные, сановитые дамы с заплаканными глазами и монашечки…Время-то какое! Война… Мысленно повторяла все, что собиралась сказать батюшке, как вдруг приоткрылась дверь, и из кельи в приемную вышел старичок-монах, и прямо к ней: «А ну-ка иди ко мне». И куда только делась вся смелость: душа в пятки ушла. Улыбка у о. Анатолия ласковая, сам он – благость и добродушие, а девица наша словно дар речи потеряла от того, что поняла: батюшка видит ее насквозь. В келье молчание прервал о. Анатолий: «А ты почему маму не слушаешься?» – «Вот, что я тебе скажу: мать твоя лучше тебя знает, тебе на войне не место, там не одни солдаты, там и офицеры; это тебе не по характеру. Когда я был молод, я хотел быть монахом, а мать не пустила, не хотела, и я ушел в монастырь тогда, когда она умерла. Теперь ты вот что мне скажи: замуж хочешь?» Видя, что девушка молчит от того, что ее затея оказалась напрасна, старец продолжал: «Ты сейчас любишь его за красоту! Выходи за него замуж, когда почувствуешь, что жить без него не сможешь. Я знаю случай такой: муж был на войне, когда его убили. Жена в этот же час умирает дома. Вот тогда только и выходи». Благословив гостью Казанской иконой Божией Матери, батюшка ободрил ее:«Когда приедешь в Петроград, не думай, что тебе нечего будет делать – будешь занята». Вот так, несколькими словами было остановлено ребячливое стремление, последствия которого могли быть непоправимыми. И, удивительно, ни разочарования, ни протеста, ни досады на батюшку, неожиданно принявшего сторону матери, девушка не чувствовала. Все растворила, заполнила собой исходившая от старца теплота. Пришло и новое, незнакомое прежде чувство: все подаст Господь в свое время, надо только иметь терпение и доверие к Его святому промыслу. А слова о. Анатолия полностью подтвердились: по возвращении его посетительницы в столицу, ей тут же предложили работать в госпитале, а замуж она вышла за адъютанта штаба дивизии. Такое вот простое, но опытно пройденное, напоминание о важности родительского благословения. На пути к старчеству Кто знает, стал ли бы о. Анатолий великим старцем, ели бы он тогда поступил вопреки желанию матери? Вехи, значимые в глазах людей: приход в монастырь, облечение в подрясник, в мантию, могут и не совпадать с теми, что установил Господь для своих избранников. Александру Потапову, – так батюшку звали прежде, – был задан урок послушания в мирской жизни. И он по-христиански подклонил главу, не стал искать своего, исполнил родительское пожелание. Но тем легче было проходить послушание потом, в монашеской семье, ведь оно должно быть не наружным, не показательным. За неложное смирение при поступлении в братию Оптиной Пустыни Александру была даровала милость. Подготовленного послушника выделил и взял к себе келейником сам батюшка Амвросий. Под его руководством проходил Александр школу внутреннего делания. Годы прошли, прежде чем он приступил к аскетическим подвигам: сугубому посту, усиленной ночной молитве. До своего выхода к людям уже в качестве духовного наставника, батюшка немалое время провел в Иоанно-Предтеченском скиту, бывшем центром, средоточием духовной жизни Оптиной Пустыни. Физический труд сочетался там с молитвенным и обязательным для начинающих чтением святоотеческой литературы. Недостатка в книгах не было. Уже в середине XIX века монастырь превратился в один из самых известных в России центров православного просвещения. Оптинская библиотека, по праву считавшаяся одной из лучших, насчитывала около 7000 наименований книг, преимущественно духовного содержания. Известно, что из всего прочитанного в годы обучения и подготовки к монашеству, о. Анатолий превыше всего ценил труды Святителя Тихона Задонского. В 1921 г. предвидя, насколько затруднительно, если вообще возможно, будет в ближайшее время непосредственное общение священников и передача духовного опыта, старец советовал одному из своих воспитанников, которого благословлял на пастырство: «Возьми «Истинное Христианство» Тихона Задонского и живи по его указаниям». Так старец заботился о том, чтобы в те годы, когда великие обители подвергнутся разорению, молодые духовники через труды святителей и подвижников обрели учителей и наставников. Взгляд с иной стороны Душевная чистота о. Анатолия позволяла ему увидеть некоторые ситуации в несколько ином свете, чем это представлялось не только мирянам, но и священникам. Узнаваемая домашняя ситуация: муж трудится, не покладая рук, над строительством храма, спешит закончить быстрее, на радость людям, а дома немирно – супруга чинит препятствия, и все недовольна его опозданиями – то обед простыл, то ужин передержала, и вся жизнь идет вразлад. Обращаются к батюшке с просьбой помолиться об умирении строптивого женского сердца. А батюшка, вопреки всем прогнозам, благословляет…уступить жене. Ведь, если распадется семья священника, не больший ли это будет вред для церкви, чем небольшая задержка строительства? За мотивом благим и внешне добрым старец в миг угадывает действие притаившегося в мудровании греха: к благому делу примешалось тщеславие, забота о том, чтобы показаться перед людьми, позабыв о самых близких… Мудрость, растворенная в простоте, у о. Анатолия переходила в пророческое предвидение. Одним он предсказывал будущее священство, другим – монашество, известны и случаи, когда он с точностью до дня определял время разрешения различных житейских неурядиц. Так, одному крестьянину, оказавшемуся на улице вместе с семьей и пришедшему к батюшке в отчаянии от того, что при скудости средств, он не может найти себе угол, старец предсказал, что через три недели они заживут в своем собственном доме. И хотя никаких видимых предпосылок к тому не было, крестьянин ушел успокоенный отеческим благословением. А вскоре ему, действительно, предложили купить готовый сруб по самой сходной цене, да еще в рассрочку, а там появилась и возможность подкупить недорого бревна для завершения строительства. По молитвам о. Анатолия все исполнилось в точности: на четвертую неделю крестьянская семья входила под крышу нового просторного дома. В годы I-ой мировой войны старец многих своих чад оберегал от опасности, благословляя ехать туда, куда не докатилось впоследствии эхо войны, бывали и случаи, когда он открывал людям судьбу без вести пропавших родственников. И, читая его жизнеописание, понимаешь, что так щедро одаренный и помогавший другим, он без труда мог бы «помочь и себе», ведь в конце пути его ожидали тяжелейшие испытания: в болезни, немощи – арест, тюрьма, жестокость и глумление красноармейцев… Что стоило ему скрыться, исчезнуть, уйти от преследователей? Однако этого не произошло. Почему? – Вероятно, по той же причине, по какой апостол Павел направился в Иерусалим, зная через откровения, что наверняка окажется в узах. О. Анатолий добровольно принял на себя Крест Христов. Один из духовных воспитанников о. Анатолия вспоминал о своеобразном завещании батюшки: «Бойся Господа, сын мой, бойся потерять уготованный тебе венец, стой в вере, терпи изгнание и другие скорби, ибо с тобой будет Господь». Все это старец и сам исполнил делом. …Он оставался в Оптиной, пока это было возможно, разделяя с братией страдания, выпавшие на долю монастыря. И только, когда 29 июля 1922 г. в Оптину Пустынь нагрянула комиссия ГПУ и ему объявили о новом аресте, батюшка смиренно попросил у своих истязателей время для того, чтобы приготовиться в путь. Молился всю ночь. Можно только догадываться, какова была эта молитва немощного старца! А утром келейник батюшки о. Варнава на вопрос комиссии, готов ли старец, ответил утвердительно… Того, кто подготовил себя к жизни со Христом, здесь, на земле, Господь в эту же ночь принял в обители вечные. Одно из пророчеств отца Анатолия (Потапова) относилось к периоду революции, но достигает и нашего времени: «Будет шторм. И русский корабль будет разбит. Но ведь и на щепках, и на обломках люди спасаются. Не все погибнут… А потом будет явлено великое чудо Божие, и все щепки и обломки соберутся и соединятся, и снова явится великий корабль во всей своей красе! И пойдет он путем, Богом предназначенным!» Так старец предсказывал возрождение России именно как страны христианской, православной.