Таблица лидеров

Мученичество есть одно из самых сильных доказательств бытия Вечносущего Бога, истинности Христова учения, бессмертия души, будущего всеобщего воскресения. Мученичество, как подобие голгофских страданий Самого Христа, как сопричастие Жертве Христовой и славе Его Воскресения, есть самая действенная проповедь Евангелия. Мученичество есть наиболее совершенное исполнение Евангельских заповедей. Страдание за Христа содержит всю полноту таких добродетелей, как твердая вера, непоколебимое мужество, всецелое покаяние, смирение и послушание даже до смерти, смерти же крестныя (Флп. 2, 8) и, наконец, союз совершенства (Кол. 3, 14) — любовь Божия. Это та совершенная любовь, которая вон изгоняет страх (1Ин. 4, 18), которая николиже отпадает от Истины (1Кор. 13, 8), даже если ей, любви, угрожают смертью. Ибо любовь уже видела смерть, уже победила смерть — смерть человеческого «я». Человек уже не живет сам для себя, но живет в нем Христос. И если человек умрет со Христом, то с Ним и оживет в Жизнь Вечную. Мученичество, подобно упавшему в землю горчичному зерну, становится семенем христианства, принося обильную жатву. Оно становится незыблемым основанием Церкви; и только на мощах Христовых мучеников совершается Божественная Евхаристия... Ныне нет места в России, не освященного кровью новомучеников и исповедников Российских. К концу своей тысячелетней истории Русская Церковь взошла на свою Голгофу. И кровь свидетелей Христовых, новых мучеников, проливается и поныне: ибо со Креста не сходят. Череда священнослужителей, в том числе священноиноков, приняла заклание от руки врагов Христовых в конце истекшего века и в начале нынешнего. Господь и Спаситель наш венчает их наградой мученичества. Сегодняшние страстотерпцы России и Сербии нашего времени соединяют во времени страдальцев за Христа первых веков христианства и будущих великих мучеников, имеющих быть убиенными от антихриста. К предтечам и предвозвестникам последних в истории человечества мучеников относятся и убиенные от руки сатаниста монахи Оптиной Пустыни, отцы Василий, Трофим и Ферапонт. Богоугодность подвига иеромонаха Василия, инока Трофима и инока Ферапонта подтвердилась свидетельствами благодатной помощи по молитвам к ним. Важно отметить, что что наряду со случаями помощи в житейских нуждах и исцеления от тяжелых болезней, отмечены примеры духовного возрождения, благодатного изменения души. Новые Оптинские страстотерпцы, выйдя на духовное единоборство с исконным врагом рода человеческого, разбудили многих от сна уныния. Они жизнью и смертью исполнили заповедь Господню о духовном бодрствовании (Мф. 26, 41; Мк. 13, 35) и напомнили всем нам о необходимости укреплять себя таинствами Церкви и молитвой. Непосредственно к нам обращены слова последней проповеди отца Василия: «И сегодня для нас Господь восходит в Иерусалим. А мы... мятемся и не хотим воззреть на Него. Послужим Ему!» (проповедь на Вход Господень в Иерусалим). Веруем, молимся и надеемся, что Божиим смотрением убиенные братия будут прославлены в лике святых мучеников Христовых. Уповаем на то, что общники Христовых страданий и Его Воскресения станут предстателями и ходатаями за наше многострадальное Отечество и за весь род христиан православных. Из книги «Благословенно воинство (мученичество в жизни Церкви)»

Он родился Тимофеичем. Отец глянул на маленького кукленка в голубой пеленочке и гордо сказал: - Тимофеич! - Какой Тимофеич!? - всплеснула руками жена. - Назовем-то как? - А как хочешь, - отмахнулся муж. Так он Тимофеичем и остался. Только мама и бабушка называли его по имени. Ребятня во дворе признавала его безоговорочный авторитет - он всегда был чуть старше и умнее своих сверстников. К нему по-взрослому шли за советом: "Тимофиеч, тут такое дело..." Он внимательно слушал и выносил свой вердикт - прям истина в последней инстанции. Среди мальчишек фраза "Тимофеич сказал" означала "только так и не иначе". Его уважали. Когда его провожали в армию, пацаны были уверены на все сто - Тимофеич вернется офицером - по другому и быть не может. Он никогда не видел горы, но очень мечтал. В армии Тимофеич насмотрелся на эти горы до изжоги - как и многие его одногодки, он попал в негостеприимную страну, много южнее его родного города. Там была война. Настоящая война со стрельбой, взрывами и смертью. Каждую неделя на родину увозили цинковые гробы - иногда в них и положить было нечего, потому для весу клали личные вещи и всякий мусор. Тимофеичу везло. Лишь однажды его зацепило осколком - царапина, а не ранение. Невдалеке лежало изодранное тело друга - они познакомились в поезде, и не расставались почти год. Тогда он впервые в жизни заплакал и поклялся, что не только выживет, но и будет мстить за всех, кто вернулся домой в цинке... Он стал профессионалом. Один контракт следовал за другим, горячие точки вспыхивали на карте бывшего Союза с завидной регулярностью - такие, как Тимофеич требовались постоянно, текучка была невероятная. Он ему всегда везло. Парни из разведвзвода говорили, что их командир заговоренный, и верили ему безоговорочно - из самых чудовищных ситуаций он выводил их. В своих бесконечных командировках Тимофеич и не заметил, как ушли родители, как вышла замуж и родила двоих детей сестра, как ему самому уже переволило за 35. Приезжая домой в свой старый маленький домик в тихом районе, он ставил на стол бутылку водки и пил. К нему приходили погибшие друзья, мама, дед. Он не пугался этих ведений - он давно относился к смерти без страха. Возможно, поэтому, она сама трусливо обходила его стороной, нещадно отрываясь на тех, кого он любил. Однажды, проснувшись ночью, Тимофеич увидел что-то темное в углу комнаты - на фоне общей темноты это "что-то" было абсолютно черным и пустым. Он приподнялся на локте. - Ну что, пора, - произнесла пустота. - Нет! Еще не время! - это был совсем другой голос - звонкий и теплый. Рядом с зияющей чернотой блеснул свет. Тимофеич четко видел светлую, искрящуюся фигуру человека в легком плаще. - Пора, - прошипела тьма, - он наш! - Нет. Уходи!.. Все исчезло. Тимофеич лежал на кровати, опираясь на локоть, глупо пялясь в угол. "Так, - подумал он, - вот и белочка забежала. Надо выхаживаться." Однажды Тимофеич лежал на койке после очередного задания. К нему подсел его боец: - Слышь, Тимофеич, к нам попы приехали. Будут нас от пуль заговаривать. - И весело хохотнул. - Много ты понимаешь, - Тимофеич отвернулся к стене, - нехристь. - Я-то как раз крещеный, - не унимался боец, - Шевченко приказал всех оповестить, кто креститься хочет. Там уж братва и бочку воды натаскала. Ты-то крещеный, командир? - Где? - Тимофеич повернулся. - Да вон, у штаба... ...Молодой рыжеватый священник читал Символ веры, а несколько крепких загорелых мужиков сбивчиво повторяли за ним. Когда вышли из палатки, служившей храмом, на, затянутом тучами, небе вылезло яркое весеннее солнце. Тимофеич глянул в высь и всей грудью вдохнул разогретый воздух, чистый и легкий, и пахнущий не гарью и смертью, а какими-то неизвестными цветами. «Благодать-то какая!» - подумал он, хотя слова «благодать» никогда не было в его лексиконе, даже, вроде, не читал его нигде, а тут само как-то пришло… Потом был бой, зачистка, стакан водки за тех, кто выжил и за тех, кому не удалось – все как обычно. …Между командировками Тимофеич не сидел дома – подрабатывал в такси на своей старенькой, растрепанной «шестерке». Был праздник, половину центра города перекрыли, потому, на оставшихся проезжих улицах стояли нескончаемые пробки. По тротуарам прогуливались нарядные горожане. Тимофеич только что высадил клиента и потихоньку полз в левом ряду, разглядывая веселый гуляющий народ. Вдруг он увидел своего старинного друга! Резко вильнув вправо, подрезав блестящий черный «нисан», он кое-как ткнул машину на обочине. Он не слышал, как ему вслед сигналили и матерились. Он бежал, расталкивая прохожих и кричал: «Витька! Брат!» Вдалеке в отчетливо видел чуть сутулого парня в черном спортивном костюме: «Ты что, оглох, пройдоха! Витёоок!» - орал Тимофеич. Он подбежал к Витьке, схватил за плечо, резко развернул к себе и уже приготовился сграбастать его в объятиях, как увидел пред собой совершенно постороннее лицо. Чужие глаза испуганно смотрели на Тимофеича: - Вы кто? - Извини, земляк. Обознался я… Около «шестерки» стоял худенький гаишник: - Лейтенант Иванов. Вы припарковались в неположенном месте. Ваши документы. Тимофеич привычным движением сунул ему в лицо удостоверение: - Извини, лейтенант. Показалось, что друга увидел… А ведь он погиб еще… - и обреченно махнул рукой. Лейтенант глянул в глаза нарушителя и похолодел – две черные бездны смотрели на него: - Отдыхать Вам надо, товарищ капитан. У нас в поликлинике сейчас ветеранам путевки дают. Съездили б Вы на море, - и отдал честь. - Мне лучше в горы, - буркнул Тимофеич, влезая в старенькую «шестерку». Твоё имя зарыто под пачкой чужих паспортов, И засыпан твой дом листопадом просроченных виз, Ты наёмный солдат, ты когда-то оставил свой кров, Свою душу наполнив десятками стреляных гильз, Ты наёмный солдат, и тебя породила война, И за ней ты спешишь, словно купленный раб по планете, И ни чёрта, ни ангела помощь тебе не нужна: Льёшь ты кровь по заказу, себя не считая в ответе. И разрежет туманное утро команда «Вперёд!», Оборвётся в рассвет, что мечталось, и что не сбылось, Вновь в чужие долины потащит тебя вертолёт Проповедовать миру холодную, трезвую злость, Но не вечен твой путь. И однажды посмотрит чужак На тебя сквозь прицел. И в тиши огрызнётся затвор, Что ж, - любимцы богов молодыми уходят во мрак, Словно искры, что сеет в ночи погребальный костёр. Тимофеич не любил стихи, считал их бесполезной, никчемной ерундой, а она любила. Ее звали Аля, а по паспорту Ангелина – почти ангел. Он впервые увидел ее на вечеринке, которую друзья устроили для него в честь приезда из очередной командировки. Он как всегда травил забавные байки из своей беспокойной жизни – все хохотали, а она молча смотрела на него. Когда притушили свет, все начали танцевать. Он подошел к ней и пригласил на танец. Она кивнула. Они бестолково топтались посреди комнаты, и вдруг он сказал: - Давай уйдем отсюда, - сам не ожидал от себя такой решительности. - Давайте, - улыбнулась она. Они вышли в теплый летний вечер. Тимофеич, разгоряченный водкой, продолжал свои нескончаемые истории – он умел рассказать не страшно. Она смеялась как-то наигранно, все крепче прижимаясь к его плечу. Когда они подошли к ее подъезду, он внимательно посмотрела в его глаза: - Вы универсальный солдат? - Ну что ты! – хохотнул Тимофеич, - универсальные солдаты в кино, а я простой мент. – и тут же понял, что она ему не верит. - Ведь Вы были на настоящей войне! Это очень страшно. – сдавленным голосом проговорила она. - Не очень. – Серьезно сказал Тимофеич. – Не всегда. Там некогда бояться. В тусклом свете фонаря он увидел, как огромные глаза девушки становятся влажными. Она смотрела прямо на него: - Я не хочу, чтобы Вас убили. Вы хороший. Тимофеич легко подхватил ее за талию и поставил на скамейку, посмотрел на нее снизу вверх: - Ты чего меня на «вы» называешь? Я такой старый? - Нет, не старый. Очень даже молодой. И очень хороший и красивый. Аля тихонько коснулась его коротко остриженных, чуть серебристых волос. Тимофеич на целую минуту забыл как дышать, поймал ее руку, поцеловал маленькую ладошку: - Выходи за меня замуж, - выдохнул он. - Я согласна, - улыбнулась она, а потом рассмеялась звонко, совсем по-детски. Ее глаза сверкнули хитрым огоньком: - Приходите завтра к приемному покою в восемь вечера. То есть, приходи… Я в третьей городской работаю. А сейчас опусти меня на землю, а то я высоты боюсь! …Она убежала в подъезд, а Тимофеич закурил, запрокинув голову вверх. «Благодать-то какая!» - подумал он. На пятом этаже зажегся свет, потом в окне мелькнула тонкая фигурка – Аля припала к стеклу, чтоб лучше видеть его. Он помахал ей рукой. Свет погас, а он еще долго стоял посреди темного двора, утопая в невероятном, неземном счастье. … Он сотни раз обещал ей, что не будет пить. Клялся, что этот раз последний и он больше никогда никуда не поедет – пойдет работать на завод и забудет все как страшный сон. Но ни разу не сдержал ни первое, ни второе обещание. Он тосковал без адреналина, после каждой командировки пил по две недели, будто «снимался» с тяжелого наркотика. Она пыталась лечить его, водила к лучшим врачам, доставала нужные лекарства. Он не сопротивлялся, принимал таблетки, но опять уезжал, а вернувшись, снова пил. Выходя из запоя, испытывал жуткую боль – как он мог причинить страдания этому маленькому, беззащитному человечку, самому главному в его дурацкой жизни?! Он покупал ей цветы и подарки, водил в дорогие рестораны – пытался откупиться, хоть чем-то загладить свою вину. И снова обещал, обещал, обещал! Хотя понимал – он не в силах разорвать этот круг. Лекарства плохо помогали ему – характер, говорят, не лечится. Иногда, в пьяном угаре, он видел рядом с собой не свою маленькую Алю, а вооруженного бородатого мужика в камуфляже, слышал знакомую нерусскую речь… Из забытья его вырывал пронзительный крик жены… Аля стала бояться его. Как только запой Тимофеича доходил до критической точки, она собирала кое-какие вещи и тихонько уходила к маме – понимала, что он может убить, даже не понимая, кто перед ним находится. Ночью, в маминой квартире, она уходила на кухню, ставила на подоконник дешевенькую иконку «Неупиваемая Чаша» и молилась – вычитывала длинный текст Акафиста, подсвечивая книжку тоненькой свечкой. А потом, уже проваливаясь в тяжелый сон, повторяла: «Царица Небесная, спаси моего мужа!» …Тимофеич спал на диване, отвернувшись к стане. Спал в одежде, кинув на пол куртку. Рядом валялись грязные ботинки. Вдруг кто-то аккуратно потряс его за плечо. «Уйди.» - пробормотал он, но незнакомая рука снова коснулась его. «Вставай, сынок. Что же ты делаешь?» - услышал сквозь сон Тимофеич. Он повернул голову и увидел приятную пожилую женщину в светлой вязаной кофте, длинной юбке и белом платочке. Ее лицо светилось любовью: - Что ж ты натворил, сыночек, - печально произнесла старушка, - ты же погибнешь. Так нельзя. Вставай, пожалуйста. Тимофеичу стало ужасно стыдно: - Мать, прости. Я сейчас, сейчас… Он наклонился, нашарил впотьмах ботинки, а когда поднял голову, увидел, что в комнате никого нет. «Видать, на кухню пошла, - подумал Тимофеич, - надо хоть чайник поставить.» Пошел на кухню, заметив, что голова совершенно ясная – никакого похмелья. Но на кухне, как и во всем доме, было темно. И никого. Растерянно побродив по дому, Тимофеич вышел в сени. Дверь на улицу была закрыта на щеколду. Изнутри! - Все. Допился. – Сказал он сам себе. – Глюки начались. Но умом понимал – женщина не была наваждением! Она была настоящая, живая, и рука – о, как он помнил эту руку! – ласковая и теплая. Выйдя на улицу, порылся в карманах – сигарет не было. Нашел какую-то мелочь. «На сигареты хватит. Пойду, хоть до ларька дойду. А потом сразу к Альке… Что же я делаю!!! Бедная девочка! Я же люблю ее больше жизни. Дурак я старый!» Уже возвращаясь по своей улице, Тимофеич увидел странный свет над своим домом и кинулся к воротам – из окна вырывался столб огня. Не помня себя, он распахнул дверь. Сильный взрыв откинул его к забору. Вспышка… Темнота… - Дурак ты старый!!! – сквозь вату он услышал голос Али. – Только не умирай! Я люблю тебя! Тимофеич открыл глаза: - Да живой я, живой. Чего со мной будет. Не плачь… - Что ты наделал! – жена рыдала, ткнувшись лбом в его грудь. Потом начала яростно колотить его маленькими кулачками: - Ненавижу тебя! Где мы жить будем! - Все будет хорошо. Обещаю. – Спокойно сказал он. - Ты столько раз обещал… - Теперь точно будет. __________________________________________________ Мы не виделись с Тимофеичем много лет. Иногда, бесцельно катаясь по городу, проезжая мимо его дома, наблюдали, как по улице встал красивый забор. Потом из-за него вырос кирпичный коттедж с башенками и черепичной крышей. - Видать, продал Тимофеич дом, - говорил муж. - А, может, строиться решил? – я всегда была оптимисткой. - В этом районе участки бешеных денег стоят. Зачем продавать, если земля каждый год дорожает? - Откуда у него деньги? – печально отзывался супруг. – Продал и квартирку себе прикупил. Если жив, конечно. С его-то работой… Однажды, вновь проезжая по Тимофеичевой улице, мы увидели у ворот огромный черный джип. Муж невольно притормозил, залюбовавшись машиной. Тяжелая блестящая дверь открылась, и из нее легко выпрыгнул… Тимофеич! Муж резко затормозил. Старинные друзья сгребли друг друга в объятиях: - Братуха! Сколько зим!!! - Раздавишь! Экий ты бугай! - Как жизня?! - Да нормуль! Вот, домик построил. Дети растут… Из-за машины выглянула Аля. Скромно улыбнулась: - Здравствуйте. Так и будем тут стоять? Пойдемте в дом, чаю попьем. - Пошли-пошли, ребята! – Тимофеич распахнул калитку. – Я вам сейчас такое расскажу – обалдеете!