SergNata

Протоиерей Феодор Соколов (10.01.1959 — †21.02.2000) Отец Феодор покинул земную жизнь в день памяти своего небесного покровителя великомученика Феодора Стратилата, и это вовсе не случайное совпадение, ибо очи Господни обращены на праведников (Пс 33:16), а нам выпадает нелегкая задача осмысливать пути Промысла. Решить ее можно только обращаясь ко Христу со смирением и любовью. Должно быть, отец Феодор был готов принять волю Божию, потому что всю неделю перед праздником был особенно добр со всеми, а после богослужения проникновенно простился с паствой и клиром. Вся его жизнь была пламенным горением любви ко Господу и людям. О. Феодор родился в семье, глубоко укорененной в православной вере. Его отец, священник Владимир Соколов, с 1952 г. служил в храме мучеников Адриана и Наталии, настоятелем которого он пребывал в течение долгих лет, а мать, Наталия Николаевна Соколова, была дочерью профессора Н. Е. Пестова, пользовавшегося уважением в кругах людей, хранивших веру при всех гонениях, автора ряда трудов, увидевших свет уже в наши дни, а до этого десятилетиями распространявшихся в машинописи. О. Феодор был самым младшим и горячо желанным ребенком в этой многодетной семье, потому и нарекли его родители Божиим даром. В 1979 г. Ф. Соколов окончил школу, в 1977–79 гг. проходил военную службу, был десантником. В 1979 г. он поступил в Духовную семинарию, в 1982 — в Академию, в 1986 г. стал кандидатом богословия; с 1979 по 1990 г. был референтом Святейшего Патриарха Пимена. 7 августа 1982 г. он был рукоположен во диакона, а 6 января 1983 г. — во иерея. Первым храмом, где служил о. Феодор, был храм Успения Пресвятой Богородицы в Гончарах. 21 мая 1990 г. протоиерей Феодор Соколов был назначен настоятелем в храм Преображения Господня в Тушине. В это время от храма оставались одни стены, а на территории были склад и свалка. Но богослужения начались сразу же; через 20 дней о. Феодор отслужил заупокойную службу сорокового дня по Святейшему Патриарху Пимену и молебен на начало благого дела, а 17 августа храм освятил Святейший Патриарх Алексий II. За время своего служения о. Феодор не только полностью восстановил храм, но и сделал его поистине центром духовного притяжения: за Великий пост здесь принимает причастие 10 000 человек, на обычных воскресных службах к Святой Чаше подходят сотни причастников. С 1995 г. о. Феодор был заместителем председателя Синодального отдела Московского Патриархата по взаимодействию с вооруженными силами и правоохранительными учреждениями. Свою последнюю церковную награду — наперсный крест с украшениями — он получил 7 апреля 1999 г. Девятый ребенок о. Феодора появился на свет 5 января 2000 г., когда он сопровождал Святейшего Патриарха в его поездке по Святой Земле. Девочку назвали Анной. А в день своего святого, полтора месяца спустя, о. Феодор после богослужения отправился в однодневную командировку по линии МВД в г. Плесс Ивановской области. Машину вел друг и водитель о. Феодора Георгий. До Плесса оставалось 40 км, когда произошло столкновение, в котором не было виновных... Отпевал протоиерея Феодора архиепископ Красногорский Савва в сослужении десяти архиереев и почти двухсот священников. Отца настоятеля похоронили за алтарем его храма, а рядом с ним — раба Божиего Георгия. О. Феодор часто сетовал на то, что Господь не дает ему креста. На самом деле свой крест он нес, но не ощущал его тяжести; это бремя было ему легко (Мф 11:30), потому что он возлюбил Господа всем сердцем своим, и всею душею своею, и всем разумением своим, и всею крепостию своею (Мк 12:30). Любовь Христова, горевшая в сердце батюшки, зажигала сердца тех, кто к нему приходил, и тех, кто помогал ему в служении. В храме Преображения Господня происходило чудесное преображение душ человеческих. Мир и радость духовная светились в глазах о. Феодора; никакое резкое или грубое слово никогда не слетало с его уст, и окружающие его воочию видели исполнение слов преподобного Серафима: “Стяжи дух мирен и тысячи вокруг тебя спасутся”. Церковное послушание о. Феодора приводило его к общению со многими людьми, как охраняющими закон, так и закон преступившими, и для всех он находил нужное, доброе слово, видя в каждом человеке Образ Божий, достойный уважения невзирая на несовершенства человеческой природы. Мы верим, что Господь, призвавший к Себе Своего верного служителя, упокоевает его душу с праведными, и что ныне он у престола Божия молится за своих ближних и дальних, — за всех, кто нуждается в его молитвах. (с) АиО № 1(23) 2000

Т. МИЛЛЕР МАТУШКА НАТАЛИЯ СТРАНИЦЫ ЖИЗНИ ПРАВОСЛАВНОЙ МОСКВЫ 20-90-х ГОДОВ ХХ в. <Н. Н. СОКОЛОВА. ПОД КРОВОМ ВСЕВЫШНЕГО. НОВОСИБИРСК, 1998> " На северо-восточной окраине Москвы, в Лосинке, на обочине Ярославского шоссе стоит храм во имя святых мучеников Адриана и Наталии. В этом храме в течение 40 лет (1953–1994) служил добрый пастырь отец Владимир Соколов, которого с теплой признательностью по сей день вспоминают прихожане. Батюшка всецело принадлежал храму, весь лик священника светился радостью, своим великолепным тенором он возносил ликующую песнь хвалы Господу, будучи настоятелем, за ранней обедней читал “Апостола”, а когда не служил всенощную, то читал и пел с певчими. Вместе с отцом Владимиром клиросное послушание несла его матушка, Наталия Николаевна. Те, кто бывал тогда в храме, единогласно свидетельствуют: “Так, как читала часы Наталия Николаевна, никто не читал”. Слово читала тут неуместно: из глубины ее сердца лилась молитва, полная любви, благодарности и умиления, вся душа матушки как бы распахивалась перед Спасителем мира. Казалось, так молиться можно только в глухом скиту, порвав все связи с миром, а Наталия Николаевна жила в Москве, была матерью многочисленного семейства. Автобиографическая повесть матушки Наталии делает понятным феномен семьи Соколовых и приоткрывает завесу над будничной жизнью народа Божиего в советскую эпоху. Н. Н. Соколова родилась 8 сентября 1925 года в семье Пестовых. В жизни ее отца, Николая Евграфовича Пестова (1892–1982) сбылись провидческие слова отца Алексия Мечева, сказанные им на допросе в ГПУ: “Верующими не родятся, а становятся. Вот, может быть, пройдет время, и Вы уверуете в Бога, захотите стать священником, придете ко мне”[1]. Далекий от христианства, член коммунистической партии, начальник Всеобуча приуральского Военного округа (1919–1921), окружной военный комиссар Н. Е. Пестов пережил в начале 1921 года глубокое внутреннее потрясение, после чего уволился из рядов РККА, в скором времени нашел свой путь к Богу, познакомился с отцом Алексеем Мечевым и стал ревностным членом Маросейской общины. Позднее Николай Евграфович рассказывал в своем дневнике о том событии, которое переломило его жизнь: “В ночь на 1 марта я увидел отчетливый сон: Какое-то полутемное обширное подземелье с земляными стенами и сводами. С левой стороны вижу в стене вход в коридор, ведущий куда-то вниз... Я стою в стороне от этого входа... И вот у входа появляется светящаяся фигура Христа... Лицо Его светилось от какого-то внутреннего света. Оно было так прекрасно, как никогда в жизни я не видел на земле... ...Проходя мимо меня, Он обернулся и посмотрел на меня. Во взоре была необычайная серьезность, глубина, проникновенность и строгость; не только всепокоряющая Сила и Величие, но Огонь могущества, святости и бесконечно снисходящая любовь... Я падаю на колени и поклоняюсь Ему до земли... Я проснулся мгновенно. Полное ощущение явственности виденного сна. Сердце бешено колотится, готовое вырваться из груди. Все мое существо было потрясено до основания. Ум не может вместить, что же произошло? Я — комиссар, и вдруг Христос? Почему? Зачем? Полное смятение всех чувств... В ту ночь Господь вошел в мое сердце, и с тех пор, что бы я ни делал, ни чувствовал, я знаю, что Христос всегда был рядом со мной, всегда пребывал рядом со мной и никогда не покидал меня”[2]. Наташа Пестова родилась, когда ее родители уже окончили МВТУ. В последние годы Николай Евграфович вел педагогическую и научную работу в вузах Москвы, в январе 1941 года защитил диссертацию на степень доктора химических наук[3]. Детей в семье Пестовых воспитывали с любовью, учили молиться и прививали им радостное восприятие мира. Вот как вспоминает Наталия Николаевна свои младенческие годы, любовь отца к детям: “Я помню отца с первых лет моей жизни, то есть с 1927–28 годов. От папы всегда веяло лаской, тишиной и покоем. Его любили не только родные, но абсолютно все: и соседи, и сослуживцы, и знакомые — все, кто его знал... если ему случалось раздражаться (а детская резвость кого не выведет из терпения), то папа спешил уйти в свой кабинет. Он выходил только успокоившись, помолившись, и тогда только начинал внимательно разбирать наши детские ссоры и жалобы. Папа подолгу беседовал с нами, тремя детьми, но вообще предпочитал разговаривать с собеседником один на один... Отец никогда не уклонялся от нашего воспитания, никогда не отговаривался занятиями и работой и уделял детям много времени, борясь за наши души, как и за свою собственную... Я была готова просидеть на коленях у отца целый вечер. До чего же мне было с ним хорошо! Через ласку отца я познала Божественную Любовь — бесконечную, терпеливую, нежную, заботливую. Мои чувства к отцу с годами перешли в чувство к Богу: чувство полного доверия, чувство счастия быть с любимым, чувство надежды, что все уладится, все будет хорошо, чувство покоя и умиротворения души, находящейся в сильных и могучих руках Любимого... Папа нас никогда не наказывал, мама говорила: «Дети из тебя веревки вьют!». Но папа отвечал: «Где действует любовь, там строгость не нужна»”[4]. Супруги Пестовы не омрачали жизнь своих детей рассказами об ужасах тех лет. Наташу с братьями отвозили летом на дачу, где они дружно и весело проводили время в обществе знакомых верующих семей. Вместе с тем в доме Николая Евграфовича находили приют возвращавшиеся из ссылок исповедники. “Я спала в одной комнате с мамой, — вспоминает Наталия Николаевна. — Но очень часто мама уступала свою кровать неожиданным гостям, женщинам, жившим у нас по неделе, по две, а то и дольше. Мама ухаживала за ними, как за святыми, пострадавшими за веру, даже часто шила что-то для них. Я спала с этими «тайными» монахинями в те дни в одной комнате, в углу на своем сундуке. Но никто никогда не рассказывал нам об ужасах тюрем и ссылок, видно, щадили наше детское воображение”[5]. Фундаментом быта семьи была молитва. Утром и вечером читалось молитвенное правило, под праздники вычитывали уставное богослужение, а днем Зоя Вениаминовна возносила молитву своими словами. “Мама научила нас молиться от души и своими словами, — пишет дочь Николая Евграфовича. — Когда папа болел или задерживался на работе, мама вставала вместе с нами и горячо выпрашивала у Бога благополучие нашему семейству. Для меня это был пример настоящей искренней молитвы. Мы повторяли за матерью простые понятные слова, обращенные к Богу: «Господи, дай папе нашему здоровье!». Поклон. «Господи, сохрани нашу семью от беды!». Поклон. Или: «Господи, прости нас, прими за все наше благодарение»”. А о том, какой плод приносило семя, посеянное родителями в душе ребенка, говорит эпизод предвоенного времени: “Уехав на работу после выходного дня, папа мой забыл в нашей избе на подоконнике свой маленький карманный молитвослов. Я знала, что отец с этой книжечкой не расстается. Я решила до папиного приезда спрятать молитвенничек в свой карман, чтобы не попал он к неверующим людям. Я спустилась по крутому берегу к реке, спряталась за высоким кустарником. Передо мною расстилалась зеркальная гладь, противоположный берег был далек и безлюден, кругом царила тишина. Тут я достала из кармана папин молитвенничек, начала искать в нем что-нибудь новое. Утренние и вечерние правила мы уже читали наизусть с одиннадцати-двенадцати лет, так что молитвенник никогда раньше я в руки не брала. Акафисты святым у нас были в отдельных книжечках, а о существовании акафиста Иисусу Христу я никогда не слышала. Тут он открылся мне. Я впилась в него, как голодная в хлеб: «Иисусе, желание мое — не отрини меня!.. Иисусе, Пастырю мой — взыщи меня...» — шептала я. Я как будто нашла ключ в комнату, где могла теперь быть с моим Спасителем. Я без храма в деревне тосковала по Нем, не находила слов для беседы с Господом, не знала, что сказать Ему. А тут знакомые евангельские события вставали перед моим мысленным взором и образы сопровождались обращением ко Христу. Я целовала крохотную потрепанную книжечку, прижимала ее к сердцу. Через нее я нашла общение с Богом, я стала счастлива”[6]. Первым серьезным испытанием для девочки-подростка стали суровые годы Великой Отечественной войны. Наташа оказалась на трудфронте без хлебной карточки. Предстояло вернуться за ней в Москву, что было почти невозможно без особого пропуска. Вера и молитва вывели школьницу из тупика, трудфронт сделал ее взрослой с четким и осознанным ориентиром в жизни. Вот что читаем мы об этом в ее книге: “Все эти дни я про себя все время молилась, читала правила, призывала святых на помощь. А тут уж не молитва пошла, а слезный вопль ко Господу: «Господи! Помоги добраться до дому!». Иду с рюкзаком напрямик через лес, чтобы поскорее выйти на Волоколамское шоссе... А силы на исходе. Я опустилась на землю у обочины дороги и стала ждать — не проедет ли какая машина. А шли они с фронта редко-редко... Я сижу, жду... Новые непривычные чувства охватили меня. Я одна, никто не знает, где я. Умру тут, и никто не найдет. В ушах звучат слова псалма: «Отец мой и мать моя оставили меня, но Господь мой приимет меня». Вот тут я оценила свою близость к Богу. «Зачем мне теперь знание языков, физики, математики, истории и тому подобного? Все это суета, все ни к чему. Вот вера в помощь святых, знание их милосердия — это мне нужно. Значит, папа больше всех был прав, когда давал мне священные книги...». И я начала поочередно просить помощи у преподобного Серафима, преподобного Сергия, святителя Николая: «Ну, останови мне, батюшка, машину! Посади меня! Помоги мне добраться домой без пропуска! Ведь я изнемогаю, сил нет. Помощи только свыше жду. О Царица Небесная! Не оставь меня здесь одну погибнуть». Остановилась машина. — Что тебе, девочка? — До Москвы, до метро довезите, пожалуйста. — А пропуск есть? На заставе тебя проверят. — Нет. Но у меня нет сил идти. Посадите меня. — Ну, ложись на дно кузова, да не поднимайся... ........................................... — Сходи, девочка! — Спасибо. Тут уж мне все знакомо, и я через час дома. Еле дошла, упала на мамину постель и плачу, плачу... Это потрясение изменило мой характер, мою душу. Я проболела двадцать дней. А когда поправилась, снова вернулась на трудфронт, но уже другая... Вместо предполагаемых трех недель я проработала на трудфронте почти все лето. Лишь в августе я снова взялась за книги, но уже 10-го класса. «Что с тобой? Как ты изменилась?» — говорили мне учителя. Да я и сама чувствовала, что детство прошло, что я стала серьезнее, задумчивее. Больше я не интересовалась светской литературой. Что может она дать душе? Я теперь поняла, что жизнь наша в руках Господа, что Он волен взять ее, когда захочет, а потому надо беречь каждый час. Он не повторится, а вечность близка...”[7]. Окончив среднюю школу, дочь Николая Евграфовича поступила в полиграфический институт, затем перешла в художественную школу, а после нее — в Строгановский художественный институт. Наташа прилежно занималась, но верующей девушке трудно было вписаться в студенческую среду: светская жизнь была ей чужда, ее душа любила Бога, а не мир. “Однажды, — вспоминает Наталия Николаевна, — под Новый год я была в институте: гремела музыка, появились гости — военные, девушки в зале танцевали, все вокруг было увешано бумажными фонариками и другими украшениями, где-то угощались... «Как хорошо, как весело!» — ликовали мои подружки, пробегая мимо меня. А я стояла у стенки, как чужая, мне тоже хотелось танцевать, но я не умела, да меня никто и не приглашал. Какая-то тоска наполнила мое сердце, а молиться тут было стыдно, ведь пост Рождественский, война, а я пришла на веселье. Голос совести превозмог — я надела пальто и ушла. О, как хороша показалась мне эта морозная звездная темная ночь! Пустые тихие улицы, и я — одна. Но со мной — Бог, и так отрадно Ему молиться. Вот счастье-то!”[8]. Будучи студенткой второго курса, Наташа Пестова в январе 1948 года рассталась со Строгановкой и восьмого февраля обвенчалась с Владимиром Соколовым, псаломщиком подмосковной Гребневской церкви, сыном служившего в этой церкви и умершего в тюрьме диакона Петра. 14 февраля Владимир Соколов был рукоположен во диакона в свой родной приход. Господь поставил теперь Наталию Николаевну на то поприще служения Богу и людям, к которому в начале века отец Валентин Амфитеатров и отец Алексей Мечев готовили своих духовных чад, называя это служение “монастырем в миру”. Чистое, целомудренное чувство юной девушки переживалось ею как готовность на самопожертвование ради блага церкви. Вот как она сама рассказывает об этом: “С амвона быстрым легким шагом шел ко мне юноша. Я застыла с мокрыми вещами в руках, а юноша, проходя мимо, слегка кивнул головой и сказал: «Здравствуйте». Взгляд его, приветливый и веселый, как стрела из сказки пронзил мое сердце... От отца Бориса я узнала, что тот молодой человек — псаломщик, он только что демобилизовался из армии, что живет рядом с храмом, службу знает прекрасно от отца, который служил здесь тридцать лет в сане диакона, пока не был арестован и умер в тюрьме. Только тогда я узнала, что можно было бы рукоположить псаломщика во диаконы, если бы он был женат. «Но Володя на девушек и не смотрит, слишком скромный, стеснительный», — говорил отец Борис... А у меня появилась мысль: «Хотя я и мечтаю попасть куда-нибудь в монастырь, но мама об этом и слушать не хочет. А без благословения родителей — нельзя. А вот пожертвовать своим девством, чтобы открыть дорогу к престолу Божиему человеку, на это я бы согласилась». Понятно, что в храм меня теперь тянуло как магнитом, и я не пропускала уже церковных служб... По дороге через поле Володя рассказывал мне о своей матери, о ее переживаниях за прошедшие годы. Он помнил, как у них отобрали участок земли, как увели лошадь, корову. Детей не принимали в школу. Родители вынуждены были отправлять детей на зиму к родственникам в Москву или в другие поселки, скрывая при этом, чьи они дети. А перед войной арестовали отца Володи, потому что он не согласился закрыть храм... Началась война. Братья — Борис, Василий и Володя были на фронте, отец их — в тюрьме... Мать Володи Елизавета Семеновна осталась с одним старшим сыном Виктором, который работал на местном военном заводе... Неожиданно пришла милиция и арестовала Виктора... Мать осталась одна. Весной она так нуждалась, что ходила по избам и просила дать ей хоть одну картошину... — Вот сколько пережила моя мама, — сказал Володя, — в какие времена мы живем... Но мама моя не упала духом, молилась; верила и жила надеждой... А Вы смогли бы пережить такие испытания? — Очень тяжелые испытания веры, — отвечала я, — только с Божией помощью это возможно. Но я знаю, что Господь никогда не пошлет нам страданий выше наших сил, Он всегда укрепит и поможет. — Тогда нам с Вами можно будет идти по одному пути, — радостно сказал Володя. И мы пошли молча, пока не поймали машину, на которой я уехала, пожав жениху руку. От избытка чувств не говорят, но молча открывают свои сердца перед Господом. И Господь, всегда пребывающий с нами, наполняет души вверившихся Ему неизреченной радостью, блаженством... Так было и со мной. Видно, такой радостью сияло мое лицо, когда я, до смерти голодная, вернулась домой. Мама моя дивилась моему аппетиту... Ей все хотелось знать, что у нас было: «объяснение в любви» или «предложение», как это бывает в романах. А у нас с Володей ничего не было. Было одно желание — исполнить волю Божию”[9]. После свадьбы в Москве молодые едут в более чем скромное жилище Соколовых в Гребневе. Душа Наташи поет хвалу Господу: “Вот я и ушла из суетного мира. Теперь здесь, в тишине лесов и полей, под сводами храма мы с Володей будем воспевать хвалу Господу. Но, кажется, всей жизни нашей будет недостаточно, чтобы воздать Тебе, Боже, должное благодарение”[10]. Вскоре наступает Великий пост, Страстная неделя, юная матушка всем существом своим впитывает красоту уставных служб: “...Не сравнимо ни с чем богослужение с Великой Пятницы на Великую Субботу! Тихо, молитвенно звучат слова канона, умильно, печально поет хор, все стоят со свечами, как на похоронах. Духовенство поднимает Плащаницу и несет ее над собой. В широко открытые двери храма все тихо выходят под звездное небо... Замолкло пение канона «Волною морскою», все проходят под Плащаницей. А там уже гремит пророчество о всеобщем воскресении. В сердце звучат слова Господа: «Печаль ваша в радость будет». Проходит несколько часов и начинается торжественная обедня Великой Субботы. Я любила сама читать пятнадцать паремий, которые, как обычно, подготавливают к чуду Воскресения. Читала я четко, не спеша, с выражением, стараясь, чтобы все было понятно... Как же радуется сердце, когда начинается «перекличка» хоров: «Господа пойте и превозносите во веки», «Славно бо прославися!». Потом трио перед Царскими вратами тоскует по Воскресению, как бы прося Христа: «Воскресни, Боже...», «Воскресни, яко Ты царствуеши вовеки!»... ...В храме до вечера стоит шум, говор, беспорядок. Наконец, на улице темнеет, освящение куличей окончено, двери храма закрываются... Мы с Володей остались вдвоем, перед нами святая Плащаница. А на полу беспорядок, бумаги, скользкая грязь... Володенька приносит ведра с водой, тряпки и начинает мыть полы. Я следую его примеру. Еле успели прибраться, заперли храм, спешим домой переодеться к службе”[11]. Наталия Николаевна навсегда сохранила в своем сердце пасхальную радость и вдохновение юности. Господь благословил ее чадородием, даровав трех сынов и двух дочек, которых родители вместе с дедушкой и бабушкой вырастили для служения Церкви. Основой воспитания неизменно оставались вера, любовь и непрекращающаяся молитва к Богу. Промыслом Божиим все три мальчика Соколовы в раннем младенчестве побывали у самых врат смерти, но их удержала молитва отца и матери. Вот как рассказывает матушка Наталия об угрозе, нависавшей над младшим сыном Федей: “В апреле, когда болезнь утихала, около двенадцати часов дня я услышала Федин кашель. Я прибежала на второй этаж, взяла на руки двухмесячного младенца и вдруг... Я позвала мужа: «Володя! Федя умирает!». Отец схватил меня за локоть и высунул мою руку с ребенком за окно. Там был еще мороз. Головка Феди в чепчике лежала на моей ладони. «Постоим, может быть отдышится», — сказал отец. Он поддерживал мою руку с ребенком и меня саму. Мы молча стояли несколько минут, мы молились. Личико Феди было бело как снег, и спокойно, недвижимо; безжизненные глазки широко открыты... Я почувствовала, что душа Феденьки улетела, а это безжизненное тельце стало мне вдруг как чужое: «Господи, Господи!» — без слов стучали наши сердца. И Господь явил Свою силу: личико ребенка вдруг стало подергиваться, глазки закрылись, бледность стала пропадать. Отец тут же втянул через форточку мою руку с сыном... Мы поцеловались и душой возблагодарили Господа, мы почувствовали, что Бог слышит нашу молитву”[12]. Родительская любовь не отпустила чистые младенческие души уйти безгрешными к Престолу Божию, они остались на земле как бы в долгу у Бога, Божиими людьми, и всю жизнь слышали зов Божий в сердце. “Мы видели следующее, — пишет Наталия Николаевна, — ребенок едва ходить начал, еще не умеет говорить, не понимает речи взрослых, а уже «служит» Богу. Он держит в ручонке вертикально карандаш или палочку, заменяющую ему свечку, встает перед иконами и серьезно, сосредоточенно, не обращая внимания на членов семьи, начинает петь, или, вернее, гудеть что-то похожее на «аллилуйя» или «помилуй»... Рядом с Колей неизменно становился Сима и повторял все движения братца. И никогда ни одной улыбки при этом, ни баловства. Мы с отцом только радовались: дети изливают, как умеют, свои чувства перед Господом... Убежит Федя, бывало, утром, вернется только к обеду. — Ты где, сынок, пропадал? — Батюшке помогал. У него целый мешок поминаний, где же ему все прочесть? Я ему читать помогал. — Да ведь ты читать не умеешь, букв даже не знаешь! — А разве надо буквы знать, чтобы Богу молиться? Я перебираю записочки, вожу по строчкам пальцем, губами шевелю, крещусь, кланяюсь. Все делаю, как батюшка. Они мною довольны, говорят мне: «Читай, Федя, читай, твои молитвы скорее всех наших до Бога дойдут»[13]. С четырех лет мальчики прислуживали в храме. Все трое стали священнослужителями. Раскрыв подчас в весьма мелких подробностях свою жизнь в родительском доме и в семье отца Владимира, матушка Наталия подводит читателя к главному итогу пройденного ею пути и накопленного опыта: “За свою семидесятилетнюю жизнь я убедилась в том, что Христос желает Сам быть Другом души человеческой. И Он ведет каждую душу такими жизненными путями, на которых постепенно отсекаются от сердца человека привязанности к миру. Благо тому, кто открывает Небесному Отцу свое сердце, в скорби зовет Его, просит утешения, и Господь приходит все чаще и чаще, наполняя душу, вверившуюся Ему, не земной, но духовной радостью. Однако общение с Богом не быстро, не в короткое время начинается. Запавшее в душу зерно благодарности, как семя, медленно прорастает. Об этом Спаситель говорит нам в Евангелии. Но можно духовный рост души изобразить и образно, как постройку дома, который строится медленно: сначала фундамент, потом стены, потом крыша... А под конец штукатурка, внутренняя отделка, чтобы приятно было жить в комнатах. Так и в душе человеческой происходит. Закладывается фундамент: это детство, понятия о жизни, первые чувства, первые впечатления, первые умственные выводы. Хорошо, если фундамент крепкий, построенный на вере в Бога, а то стены в дальнейшем дадут трещины... Но вот и крыша над головой — теперь непогода и ветер, и буря житейская не страшны. Ну, строитель, вешай дверь и зови почаще к себе Небесного Гостя. Но найдет ли Он у тебя уют и чистоту? Так украшай же, друг, свою душу добродетелями. А главное — с любовью принимай почаще Небесного Гостя. Спаситель сказал: «Принимающий того, кого Я пошлю — Меня принимает». Это тот период, когда мы принимаем близких уже любящим сердцем: кому-то на улице (при встрече) посочувствуем, о ком-то перед Богом вздохнем от души... Принимать в дом души своей скорбь ближнего — это уже наш последний период, когда дом души уже построен. Сами-то мы помочь человеку в его горе не можем, так нам остается одно: «Войти в комнату свою, помолиться Отцу своему». Открывай Ему свои мысли, открой боль сердца своего... Не следует считать, что Господь всегда исполнит просимое нами, исполнит быстро наши желания. Но утешить нас — Он всегда утешит, и быстро. Скорбь пройдет, ибо душа почувствует себя в сильных, любвеобильных руках Отца Небесного. Он украсит дом души, призывающей Его, Своим Посещением. И Свет, и Тепло, и Чистота, и даже Милосердие Святого Духа — все это дары Его, все он несет с Собою. Но не сразу и не всем одинаково... Одни люди в торжественном пении церковного хора возносятся душою к Небесам. А другой человек в тишине, среди величественной природы чует своего Бога. Он один, но дары Его различны, и пути к Нему тоже различны. Господь их Сам указывает, Сам ведет душу человека ко спасению... Своей работой я старалась убедить читателя в истине слов Спасителя: «Не оставлю вас сиротами, приду к вам» и «Я с вами во все дни до скончания века». Буду рада, если прочитавшие мой труд поймут, что Господь близко, что Он всегда нас слышит и не оставит без Своей помощи. А потому смело идите за Господом, сказавшим: «Не бойся, малое стадо, ибо Отец благоволил дать вам Царство»”[14]. За эту книгу хочется в ноги поклониться матушке Наталии, а ее внукам пожелать, чтобы и они сумели приумножить духовное наследство, скопленное для них трудами приснопамятных отца Владимира и Николая Евграфовича. Вечная память этим рабам Божиим!" © Т. А. Миллер, 1999

Пантелеимон, епископ Орехово-Зуевский, викарий Московской епархии (Шатов Аркадий Викторович) Протоиерей АРКАДИЙ ШАТОВ ОТЦЫ, МАТЕРИ, ДЕТИ* " Сейчас очень любят громкие названия: у нас уже не институты какие-нибудь, а университет или академия, не ПТУ, а какой-нибудь колледж... Так что сегодня — не родительское собрание, а педагогическая конференция. И поскольку это конференция, то я свой доклад назвал тоже очень серьезно: “Цели православной педагогики и пути их достижения”. Но боюсь, что получится, как всегда в постсоветское время: заявлено много, а сказано мало.

Митрополит Антоний Сурожский О ЕДИНЕНИИ ХРИСТИАН “…И О СОЕДИНЕНИИ ВСЕХ ГОСПОДУ ПОМОЛИМСЯ” " На каждой службе мы молимся “о соединении всех” в Церкви Бога Живого. О каком это единстве мы молимся, и почему нужно именно молиться о нем? Мы молимся, потому что единство, которое разрушил человек, вос-становить может только Бог: критерии его слишком высоки, мерки его не человеческие, а Божии. Такое единство — тайна по природе, чудо по существу. Христианское единство нельзя определить в категориях содружества, сообщества.Это не “совместность”, это “единство”: Да будут они едины, как и Мы — едино, — обращался Господь в Своей последней молитве к Отцу (см. Ин 17:22). Это славный и трепетный призыв и образец, потому что в нем заложено державное повеление для всего рода человеческого: достигнуть подобия Святой Троице, быть Ее образом и Ее откровением; а это и обещание, но также и ответственность. И мы легко забываем и то, и другое. Опыт этого славного и страшно-трепетного единства и есть само бытие, существо Церкви, ее природа: Церковь есть само это единство; Церковь есть едина и нераздельна, хотя христианский мир разбит на части нашими грехами. Просите мира Иерусалиму, граду слитому в одно… (см. Пс 121). Слишком часто Церковь мыслится как самое наисвященное общество людей, объединенных и связанных между собой общей верой и общей надеждой на одного и того же Бога, их любовью к одному и тому же Господу; многим представляется, что единство Самого Бога, к Которому разделенные и сопротивостоящие христиане прибегают, — хотя и исключительный, но достаточный якорь их единства. Такой критерий слишком мелок; и также слишком мелок лежащий в его основе опыт о природе и о жизни Церкви. Церковь не есть просто человеческое объединение. Это не объединение, но организм, и его члены — не “составные части” коллективного целого, но подлинные, живые члены сложного, но единого тела (1 Кор 12:27): не существует такого явления как христианский индивид. И тело это, одновременно и равно, человеческое и Божественное. Человеческое — потому что мы — его члены; и не только мы, а также и все почившие верующие, потому что “Бог не есть Бог мертвых, но живых” (Мф 22:32), и все для Него живы. Но Церковь также и Божественна: Сам Господь, истинный Человек и истинный Бог, есть ее Глава, Первенец среди усопших, один из ее членов; в день Пятидесятницы Дух Святой вселился в нее и пребывает в каждом из ее убежденных членов; и наша жизнь сокрыта со Христом в Боге Отце; мы — сыновья и дочери по приобщению. Церковь есть место и средство, способ соединения Бога с Его тварями. Это — новое творение; Царство, уже пришедшее в силе; единство, вос-созданное с Богом и в Боге — в любви и свободе. Слова, которые кажутся такими жесткими: “нет спасения вне Церкви”, глубоко справедливы, потому что Церковь и есть спасение: место встречи Бога с человеком, но также, по существу, самая тайна их соединения. В Церкви Бог оделяет Свою тварь Своей Божественной жизнью, отдает Себя свободно, в любви; человек становится причастником Божественной природы (2 Петр 1:4) и в любви, свободно принимает Бога, становится Богом по приобщению, когда его человеческая природа пронизывается благодатью, Божественной и нетварной, как железо может быть пронизано огнем. Бог, принятый любовью, больше не чужд Своей твари, как и человек больше не чужак в Царстве Божием. И это новое взаимоотношение вырастает в подлинную молитву единства, которая есть поклоняющаяся любовь и преданное служение. Церковь не ищет единства и полноты; она есть полнота и единство уже данные и принятые. И это единство есть образ Святой Троицы, подобие Божественной жизни, славный и страшный и животворящий опыт, переживание для самой Церкви, — и тоже откровение всему творению: “Да будут все едино <…> да уверует мир, что Ты послал Меня” (Ин 17:21), и имели бы жизнь вечную, потому что “сия есть жизнь вечная, да знают Тебя, единого истинного Бога, и посланного Тобою Иисуса Христа” (Ин 17:3). Знать Бога — это глубинный и неизъяснимый словами опыт Церкви, ведомый только ей самой. Быть откровением Божиим — ее задача и ответственность; будучи Его откровением, она тем самым есть свидетельница своего Бога, потому что обезбоженный мир видит Бога только в его Церкви и через нее, судит Христа по Его Церкви; и прозревает Троичную тайну и тайну Божественной жизни, познавая истинное призвание человечества по образу и явлению этой новой жизни — которая есть Церковь в единстве ее познания, ее поклонения и ее любви. И это явление должно быть откровением тайны жизни не только на словах, но славной жизнью единства с Богом и в Боге. И мы верим, что все еще существует, несмотря на разделения и среди них, единая, нераздельная Церковь — потому что иначе нет Церкви вообще, нет новой твари, нет Царства, пришедшего в силе, и наш Господь и Бог потерпел провал в Своем деле сотворить все новым и единым: Се, творю все новое… Мы не можем обходить стороной христианские разделения; мы должны сознавать, что расколы являются зачатком скрытого богоотступничества — отречения от воли Божией, разрушением Его дела. Если мы действительно понимаем, что означает и что есть единство, мы не можем мириться с нашими разделениями, нашим замаскированным отступничеством в поступках и жизни. Мы должны сделать эту отвергнутую волю Божию своей заботой, и всем сердцем приступить к делу. Две воли управляют историей: воля Божия, всемогущая, которая может создать все из ничего и обновить обветшавшее, и воля человека, слабая, неспособная создать и обновить, но обладающая страшной силой воспротивиться воле Божией. Она может разрушить, но не может воссоздать. И человек может только переломить себя и молиться. И мы это сделаем: будем молиться Богу, чтобы Его воля восстановила наше вселенское единство. Но, как говорит святой Ефрем Сирин: Не заключай молитву свою в слова, но преврати в молитву всю свою жизнь… Будем молиться о единстве в тайниках наших сердец, в тесном кругу наших семей, в содружестве наших общин — но и соединимся вместе в молитве, приобщаясь к нашей общей тоске по единству. Вкусим горечь нашей разделенности — с болью, не стараясь избежать этой горечи, неся крест своего позора. Осознаем свою нужду и свою ответственность — и откроем свои сердца любви и смирению, приходя к нашим разделенным братьям не как господа, а как служители, поистине — как рабы. Мы должны широко распахнуть наш ум, расширить наши познания, углубить наше понимание — научиться различать грешника от его греха, заблуждающегося от заблуждения и все более осознавать наличие подлинной духовной жизни в различных христианских обществах (см. Ин 14:2). Мы должны встречаться, учиться и молиться вместе… Но сделаем и нечто большее: “единство” тождественно единению с Богом, и раньше, чем где бы то ни было, единство начинается в глубине наших сердец: Блаженны чистые сердцем, потому что они узрят Бога. Путь, ведущий ко всеобщему единству, есть наша личная святость; путь этот очень прост: Сыне, — говорит Господь, — дай Мне твое сердце, и Я сотворю все, — всесердечная, деятельная самоотдача, позволяющая нам взывать к Богу, называя Отцом Небесным Бога. И Он услышит наш зов, как услышал молитву Своего Единородного Сына, и дарует нам это единство, приятное Его воле, ибо сказано: Блаженны миротворцы, ибо они нарекутся сынами Божиими." Выступление русского православного духовного руководителя Содружества св. мч. Албания и преп. Сергия иеромонаха Антония на собрании, посвященном христианскому единству, 19 января 1950 г. в Какстон Холл, Вестминстер. Перевод с английского Перепечатка с разрешения издателей из “Соборного вестника” за янв. 1992, № 246.

Протоиерей АЛЕКСАНДР ШМЕМАН О ХРИСТИАНСКОЙ ЛЮБВИ* Мы так привыкли к словосочетанию “христианская любовь”, мы столько раз слышали проповеди о ней и призывы к ней, что нам трудно бывает постичь вечную новизну, необычность того, что заключено в этих словах. На новизну эту указывает Сам Господь в Своей прощальной беседе с учениками: “Заповедь новую даю вам, да любите друг друга” (Ин 13:34; здесь и далее жирный шрифт в цитатах принадлежит автору статьи). Но ведь о любви, о ценности и высоте любви мир знал и до Христа, и разве не в Ветхом Завете находим мы те две заповеди — о любви к Богу (Втор 6:5) и о любви к ближнему (Лев 19:18), про которые Господь сказал, что на них утверждаются закон и пророки (Мф 22:40)? И в чем же тогда новизна этой заповеди, новизна, притом не только в момент произнесения этих слов Спасителем, но и для всех времен, для всех людей, новизна, которая никогда не перестает быть новизной? Чтобы ответить на этот вопрос, достаточно вспомнить один из основных признаков христианской любви, как он указан в Евангелии: “любите врагов ваших”. Помним ли мы, что слова эти заключают в себе не иное что, как неслыханное требование любви к тем, кого мы как раз не любим? И потому они не перестают потрясать, пугать и, главное, судить нас. Правда, именно потому что заповедь эта неслыханно нова, мы часто подменяем ее нашим лукавым, человеческим истолкованием ее — мы говорим о терпении, об уважении к чужому мнению, о незлопамятстве и прощении. Но как бы ни были сами по себе велики все эти добродетели, даже совокупность их не есть еще любовь. И новую заповедь, возвещенную в Евангелии, мы поэтому все время подменяем старой — любовью к тем, кого мы уже и так по-человечески любим, любовью к родным, к друзьям, к единомышленникам. Но мы забываем при этом, что про эту — только природную, человеческую любовь в Евангелии сказано: “кто любит отца или мать <...> сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня” (Мф 10:37) и “кто приходит ко Мне и не возненавидит отца своего и матери, и жены и детей, и братьев и сестер <...> тот не может быть Моим учеником” (Лк 14:26). А если придти ко Христу и означает исполнение Его заповедей, то, очевидно, христианская любовь не только есть простое усиление, распространение и “увенчание” любви природной, но коренным образом от нее отличается и даже противопоставляется ей. Она есть действительно новая любовь, подобной которой нет в этом мире.

Папа едет в лифте с средней дочерью сегодня: - Папа, а как ты думаешь, машину времени изобретут или нет? С одной стороны, ведь все люди у Боженьки на небесах, а с другой- ведь техника не стоит на месте? (6лет)

Георгий МАЛКОВ ЗАВЕТА ПРЕМУДРЫЕ КАМНИ В Страстной Четверг А. Рогову Отцы-пустынники нам руку подают, Среди безвременья — во времени едином, И снова слов единственных поют Простой напев — забытым нами чином. Где давних слез иссякнувший родник? Прибоя речь на скалах четверговых? — Когда и я, прозревший ученик, Вдруг был омыт ко мне сошедшим Словом? ...Такая ширь не терпит пелены, И сей огонь не держится под спудом, Но все, как прежде, мы удивлены И жаждем вновь — пред налитым сосудом! 1976 В Страстную Субботу Когда в тиши позванивает строго Кадило легкое и тает спелый дым, И певчие толпятся у порога Под фонарем и стягом золотым, У Всех Святых весь век ли свой оплакать И память жечь — как пальцы о свечу? И вновь очнуться, воском пол закапав, Едва заденет кто-то по плечу? Опять не там, не так и не по чину — Какой судьбой в субботу занесло Бессмертия угадывать причину Сквозь пурпурное темное стекло? Но, как и прежде, горько благодарен Я всей нелепице своих календарей И свечке тоненькой, чей сладок и угарен Последний вздох великопостных дней. 1977 Зрея речью За окном все та же слякоть, Долгих сумерек настой, — Не устанут капли капать, Мерзлой крадучись листвой. Только в полночь в перелесках Ледяной прольется звон, — Чуть колыша занавески, По стеклу стекает он. И звучаньем незнакомым Льется с ним, едва слышна, В тишину уснувших комнат Всей вселенной тишина. Что сказать и что ответить На вопрос ее немой? — На ресницах виснет, светел, Отблеск тайны мировой. Подними мне веки круче, Ночи жаркая рука — Вечным Вием очи мучит Речь, незрячая пока. Истин высохшие русла Оживит ли жизни ток? Он опять ломает с хрустом Полуистин всех ледок. И опять рассвет колышет Неуступчивую тьму — Человечье ль слово ищет, Словно истину саму? Твари ль сызнова названья Прорастают из щелей? Копошится мирозданье В жадной памяти своей. В ней ли смысл могучей ночи Точным звуком облачен? В умолчаньях многоточий — Мир еще едва прочтен. С ним еще куда как трудно, — Зрея речью до зари, И слова, зардевшись чудно, Озаряют словари! 1978, 1986 Там, внизу... Заблудились и ангелы в полночь в небесных стропилах — здесь под гулкою кровлей и щебета звездного нет, и послушные крылья на миг шевельнуться не в силах, вдруг застыв на мгновенье — как будто на тысячу лет. То ли в сутолке лиц вдруг почудится кто-то знакомый, то ли кто-то зовет, чьим призывам покорны они — необъятною бездной все глубже и глубже влекомы, где в пещере, как в чаще, то вспыхнут, то гаснут огни. Там, внизу — голоса, и проста суета человечья; пахнет хлебом и хлевом, и плотничий слышится стук; и, вздыхая во сне, копошится отара овечья, и расходятся тени, и снова все сходятся в круг. До рассвета дожить — словно взор распахнуть с перевала и натруженной грудью, — как воздух, — пространство вдохнуть. Вол солому в закуте жует так блаженно-устало, и торопится ночь после долгого дня отдохнуть. ...Вдруг, — как будто в ожоге, — вся тьма устремилась к застрехам: из окна протянулся расщелиной светлою луч, рассчитавший себя по часам и векам, как по вехам, чтобы вспыхнуть звездой средь волхвами распахнутых туч. И в прекрасном смешеньи зверинца и рая земного, — как во сне, улыбаясь над чудными яслями, Мать видит вдруг пред собою Дитя Человечье и Слово — так исполнена слов, что и слова не смеет сказать. Лишь крылатому клиру без меры даруя прозренье, чуть сияет пещера, и тварь, узнавая творца, вся — пока лишь испуг, вся без звука пока, без движенья, и лишь всходят волхвы по скрипучим ступеням крыльца. 1981, 1982 На погосте Словно в душу хлынул алый холод, Но еще не гаснет небосвод — Для заката тоже нужен повод, Тайный смысл и точный жизни ход. На закате — чище жить и проще, И стократ прекраснее черты Дрожью листьев шевелящей рощи, Где правдиво ляжем — я и ты... 1984 Псалом слово ль измучит? заблудишься ль в строчках ночных? ах, пастушок мой, погонщик отары словесной, — слышишь, Давид, этот цокот глаголов ручных над пустотою безгласной, на скалах отвесных? в ночь ли такую любая овчарня годна — чтоб, вдруг проснувшись, услышать, как кто-то у входа только и скажет: "Еще покатилась одна чья-то звезда — словно плошка с замшелого свода..." только и ждешь — вот опять колокольчик замрет, чтоб, чуть помедлив, в испуге поведать нам снова то, как на травы иссохшие с шелестом льет свет свой луна да на сердце шевелится слово; или напрасно — в отместку крылатой тоске — вновь серафим псалмопевцу дарует прозренье: в полуслепом человечьем нелепом ростке — благословить эту жаркую тяжесть творенья? благословить эту душ наболевшую тишь средь соловьиных Двуречий дремучего свиста — только бы музыки ливень над стойбищем крыш хлынул из бездны в пещеру пастушью арфиста! о, как невмочь еще слуху словесный разлом, и не найти на небесного стража управы: по сердцу — как против шерсти — проводит крылом, и — как косою — звенит среди строчек кудрявых; смертный ли звук — так прижизненно красноречив — заживо словом ложится в посмертные руны, клинопись глин — с глинобитною песней сличив, с трелью курчавою — простоволосые струны? или и впрямь лишь правдивее то — что немей? и непомерно — сиянье незримое мрака? пусть полуправдою — правда незримых корней — но прорастает тростинкой упрямого злака! может и нам — где Евфратом полощет кусты — за руки взявшись в святой наготе мирозданья, в пышные кущи, в звенящего лета листы — всей немотою упасть в Пятикнижий сказанья? может и нам — эта слова сладчайшая дрожь? чтоб возопили Завета премудрые камни — поодиночке мы ляжем под песнь, как под нож, словно на плахи — скрижали: о, Господи, дай нам! дай — о припасть к тем истокам могучим, где ночь исподволь жаждет зачатья и звука и цвета, и в слепоте оставаться вселенной невмочь — наедине со всевидящим оком поэта; пусть лишь на миг, но средь райской еще тишины, где — ни свирели, ни лиры, ни трубного зова, так беззащитны, так хрупких имен лишены травы и твари — о даруй же снова и снова! — то, как с улыбкой младенца блаженно-чужой сладостно уст чуть коснуться хоть призраком речи — там, где у вод первозданных, не тронутых ржой, хищных хвощей распрямляются нежные плечи; то, как еще с пуповиной божественных пут первопроходцы любого глухого Эдема с чудного древа впервые украдкою рвут яблоки слов — в ожиданьи грядущего Брэма... 1986, 1988 © Ю. Г. Малков, 1996

Какая радость!!! Часть статей из "Альфа и Омега" доступна в электронном виде. У нас есть часть журналов в библиотеке.Одними из любимых стали рассказы Н.Шаховской-Шик "О детях". Текст рассказов Еще до рождения первой дочери, мы начали собирать детскую библиотеку, которую после работы с мужем перечитывали. Мы даже экслибрис семейный на детских книжках сделали радостным - красным. Нашла письмо свмч. Михаила Шика сестре жены. Е. ШИК "ВОСПОМИНАНИЯ ОБ ОТЦЕ" Хочется привести выдержки из одного письма о. М. к той же Анне Дмитриевне — маминой сестре:

Здоровский текст. Даже мне посчастливилось впрыгнуть в "последний вагон" такого детства. В военных городках никогда не закрывались двери, все родители были молоды, у всех были дети, все со всеми дружили. Мы,дети, плавно перетекали из одних "гостей" в "другие". Мне иногда в воспоминаниях и "трава кажется зеленее". Мы целыми днями носились одни. Вечерами со всех балконов начиналась "перекличка" наших имен в попытках загнать нас домой. Когда отца перевели служить в город, я со всеми прохожими здоровалась. Все было по-другому.

Воспоминания диакона Ю.Малкова об о. Иоанне Крестьянкине. В соавторстве с сыном П. Малковым позже была издана книга У"пещер Богом зданных" Печерские подвижники благочестия xx века. Эта книга - живая школа Православия, школа мудрости и веры. Архимандрит Иоанн (Крестьянкин) Впервые отца Иоанна я увидел в монастыре и услышал его проповеди году в 69–70-м. Он сразу произвел на меня впечатление человека одновременно и очень спокойного, сосредоточенного, и в то же время чрезвычайно энергичного, бодрого и духовно целеустремленного. Поблескивая и очками, и глазами (иногда даже чуть лукаво, но очень ласково щурясь), он, когда его можно было видеть быстро идущим по монастырскому двору, производил впечатление даже не идущего, а как бы летящего, но все время налетающего на преграду из устремлявшихся к нему богомольцев, только что не хватавших его за полы — так привлекал он всех своей вдумчивой и как бы заботливой и терпеливой добротой. Сам же я познакомился с ним поближе, когда тогдашний наместник отец Алипий дал мне послушание сопровождать его на машине из Печор в Псков и помочь сесть в псковском аэропорту на самолет в Великие Луки, куда отец Иоанн срочно был направлен на отпевание местного городского священника и, насколько я помню, временно заменить его на приходе. По дороге в машине он живо расспрашивал меня о моей жизни, намерениях, о том, как я попал в монастырь и чем занимаюсь в Москве, об МГУ (который я тогда закончил и где некоторое время работал) и о степени религиозности в среде его преподавателей — и из замечаний его по этому поводу складывалось впечатление, что он смотрит на всю нашу современную жизнь как-то двойственно: и с прискорбием, с жалостью, и одновременно, несмотря ни на что, с удивительно твердым, можно сказать — несокрушимым оптимизмом. В этом он оказался для меня чрезвычайно схож с наместником отцом Алипием (умершим в 1975 году), который, когда я докладывал потом ему о благополучном отлете отца Иоанна и своем ярком впечатлении о нем, сказал: да у меня таких, как он, и трех-то монахов не наберется! Уже годом-двумя позже, бывая в обители по редакционным заданиям от “Журнала Московской Патриархии”, я изредка посещал отца Иоанна в его келье вместе с жившим по соседству с ним моим добрым знакомым печерским монахом — впоследствии архимандритом, уже тоже скончавшимся отцом Агафангелом (Догадиным), очень батюшку любившим. Посещения эти всегда бывали очень краткими: только получить благословение, попросить помолиться. Отец Иоанн, встречая нас, своим бодрым говорком почти что журчал всегда что-то очень теплое и благожелательное и обязательно в итоге не призывал, а с искренней радостью буквально тащил меня в красный угол. Здесь он непременно доставал пузырек какого-нибудь особенного елея — из Иерусалима, из Америки (чаще — от каких-нибудь русских особочтимых богородичных икон) и тут же, почти нежно пришептывая, начинал быстро-быстро помазывать — как обычно — и лоб, и глаза, и руки, при этом сам же порой и расстегивая у меня поосновательнее пуговицы у ворота, залезая кисточкой с елеем поглубже и приговаривая: “Вот и сердечко помажем, сердечко, чтобы в нем злых помыслов уж никак бы не было, никак не было!”. Даже и в такие краткие посещения от его искренней пастырской ласки всегда было как-то горячо-радостно на душе. Достаточно близкие и доверительные отношения сложились уже гораздо позже, когда после значительного перерыва я вновь стал относительно постоянно бывать в Печерах. В преддверии празднования 1000-летия Крещения Руси я осмелился — под присмотром и с благословения одного из московских священников — составить службу Собору Псковских святых и почти готовый уже текст вознамерился показать именно в монастыре — то есть, по сути, на своей духовной родине. И тут, естественно, дело не обошлось без отца Иоанна. Он, слава Богу, текст одобрил и со свойственной ему всегда решительностью тут же это дело и продвинул. По монастырской линии со службой все было в порядке (ее рассмотрел и одобрил, особенно в данном случае доверяя положительному мнению отца Иоанна, тогдашний монастырский наместник архимандрит Гавриил (ныне архиепископ Благовещенский и Тындинский). Однако на местном епархиальном уровне необходимо еще было благословение правящего псковского архиерея. Им в то время был владыка Иоанн (Разумов), совсем немощный старец, с которым подобные дела было делать уже не просто. И вот я помню, что по счастливому совпадению — или же по промыслу Божию, судить не берусь — как раз в эти дни в монастырь на какой-то праздник прибыл Владыка, и отец Иоанн просто-напросто “отловил” его на внутренней, гостевой лестнице трапезной, по которой все мы тогда после праздничного обеда спускались. И, пробираясь к архиерею сквозь иноков и монастырских гостей, отец Иоанн скороговоркой шептал мне “вот сейчас, сейчас мы его и поймаем!”. И уже через мгновение Владыка, в растерянности от такого напора отца Иоанна, буквально оказался зажат им в угол. Выслушав несколько кратких слов батюшки о сути дела — с просьбой о благословении на дальнейшее утверждение текста в Москве, Владыка тут же, как бы в некоем доброжелательном изумлении и полностью доверяя отцу Иоанну, дал необходимое благословение. И уже через несколько месяцев служба, утвержденная Патриархом (чему к тому же способствовали положительный отзыв Издательского отдела Патриархата и добрая поддержка владыки Филарета, ныне Митрополита Минского), была впервые совершена в Псковской епархии — и в Печерской обители, и в псковском Свято-Троицком кафедральном соборе. Однако на этом подобное литургическое творчество, поддержанное тогда монастырем, не остановилось. Вскоре же отец Иоанн пригласил меня к себе в келью и объявил: “Ну, слава Богу, для всей Псковской земли вы потрудились, теперь нужно то же самое сделать и для нашей обители: пишите, друже, службу всем Печерским святым — обитель вас на это благословляет”. Мне, естественно, ничего другого не оставалось: я с радостью, но и с некоторой тревогой — получится ли — согласился. Так отец Иоанн своей благой волей направил меня еще на один труд для обители. При этом, замечу, он и тут, причем удивительно просто и естественно, проявил столь свойственные ему два качества: жизненную трезвость и духовную дерзновенность. Дело в том, что еще при самом первом своем посещении Печерской обители (а было это в 1959 году), оказавшись в монастырских пещерах, я почему-то особенно был привлечен одним захоронением — при самом входе, с большой каменной плитой-надгробием, с древними висящими веригами в изголовье. Это — место упокоения старца рубежа XVIII–XIX веков Лазаря, издавна, как я потом узнал, почитавшегося в монастыре. Уже гораздо позже нашел я литературно-исторические материалы о нем, вполне подтвердившие правомерность такого его почитания. В ту же пору я ничего о нем не знал, но могилка его как-то “за­стряла” в сердце. И вот, когда я занялся написанием службы, передо мной настоятельно встал вопрос: а не написать ли и Лазарю соответствующие тропари в каноне, то есть не утвердить ли полуторавековое народное почитание его неумирающей памяти письменно и богослужебно? И тут я обратился к отцу Иоанну. Внимательно выслушав мои соображения, он просто сказал: “Пишите. У нас в монастыре его давно почитают как святого, да и народная память в таких делах никогда не лжет. Святой он — нисколько не сомневайтесь. А на соборе наших старцев мы их об этом так прямо и спросим. Все согласятся — так и оставим… Что нам московских-то архиереев зря беспокоить? Всю службу в Москве разом подпишут — так и Лазаря при этом справедливо прославим…”. В результате собор старцев единогласно принял решение о желательности включения праведного Лазаря в Собор монастырских святых. И, по молитвам отца Иоанна и печерских иноков, в дальнейшем все так и произошло: Святейший Патриарх по представлению Богослужебной комиссии утвердил как самый состав Собора Псково-печерских святых, так и текст службы! Вообще необходимо подчеркнуть, что отец Иоанн удивительным образом, в силу неизменно присущей ему широты, совмещал в себе чрезвычайную духовную свободу со столь же предельным церковным послушанием. Я испытал это и на своем личном опыте. Он всегда учил именно церковному пониманию канонически утвержденной дисциплины в Церкви. И если я в свое время по неофитскому легкомыслию (а крестился я и начал воцерковляться только на 25-м году жизни) порой позволял се­бе вполне, так сказать, еще “по-мирски” и весьма иногда злопыхательски критиковать вынужденный в то советское время известный сервилизм церковной власти по отношению к сильным мира сего, он мягко, но самым строгим и определенным образом пресекал мои диссидентские настроения, уча тому, что без дисциплины и духовно осмысленного почитания церковной иерархии может наступить только всеобщее разорение Церкви. При этом он особенно настаивал на том, что как бы мы критически порой ни относились к действиям отдельных носителей этой власти, подчиняться им все равно остается нашим непременным духовным долгом. И если такое здравое, без ненужных страстей отношение к церковной власти мы сохраним, то Господь Сам в конце концов все выправит и приведет церковный корабль, несмотря даже на все немощи кормчих, в гавань Своего Царства. В противном же случае пределов нашему критиканству не будет, а будет в итоге только сплошной грех своеволия и полный развал церковной жизни. И в этом отношении он всегда был очень строг, и если я порой в беседе с ним по наивности своей ненароком увлекался излишним критиканством, он просто затворял мне рот ладонью, и на этом я иссякал. Вообще он часто говорил: “Осуждать других гораздо проще, чем самого себя. Смотрите на себя и следите только за собой — это гораздо важней. И если бы мы все это поняли и все это делали, то у нас бы уже почти рай наступил, и критиковать-то было бы уже и некого. Всегда осуждайте только себя, только себя, а поводов у нас для этого — несть числа, несть числа”. В то же время он мог порой бывать и очень снисходителен и даже широк в оценке тех или иных обстоятельств церковной жизни. Показательный пример: в монастыре иногда начинали — более среди молодых монахов, еще склонных по недостаточной духовной опытности к зилотскому “супер-православию”, — звучать отдельные обвинения в излишнем якобы либерализме глубоко почитавшегося отцом Иоанном владыки Антония Сурожского: что мол он в парижском Нотр-Даме проповедует... Но когда такую критику по отношению к владыке Антонию слышал отец Иоанн, он прикладывал палец к губам — и говорил: “Тсс… Ни-ни, ни слова…”. И добавлял: “…Нам нельзя, а ему можно!”. Незабываема и его радостная широта в добром отношении к людям… Как хорошо было у него находиться, когда он — еще тогда бодрый и относительно здоровый — принимал на благословение у себя в келье всю нашу семью, как любил он порой и пошутить, усаживая нас с сыном на диванчик, устраиваясь при этом сам на низеньком, кажется, детском стульчике у наших ног и приговаривая: “Ну вот, и я тут, как малый Ванечка, Жанчик, Гансик, пристроюсь… Рассказывайте, что там у вас…”. И, наконец, хочу сказать еще несколько слов о том, какую роль — можно сказать, пророческую — сыграл отец Иоанн в моей жизни как будущего священнослужителя. Еще весной 1988 года я говорил с ним о возможности моего рукоположения. Он тогда довольно подробно беседовал со мной, принял исповедь за всю предшествующую жизнь и сказал, в частности, о грехах, совершенных мной еще до крещения, так: “Это все делал, по сути, человек, который в вас уже умер, и хотя память о том покойнике нужно с печалью и сожалением неизменно хранить, но в то же время — и забыть! Я вас на принятие сана благословляю, но думаю, что это будет еще не скоро. При этом сами свою судьбу тут не пытайтесь решать и ничего для этого не делайте. Когда можно и нужно будет, Господь все Сам устроит…”. Я ушел тогда от него и с радостным, и со смущенным сердцем… Когда же все это еще произойдет? После той беседы-напутствия прошло немало лет… Причем батюшка, по-видимому, помнил о том как бы двойном итоге нашего разговора. И потому, с одной стороны, он и позже мог, увидев вдруг в монастырском коридоре меня, только что приехавшего в обитель и направляющегося к его келье, раскрыть широко руки и еще издали шутливо приветствовать: “А вот и наш отец-протопресвитер идет!”. А с другой — продолжать утверждать, что все, все будет только впереди... Как-то году в 95-м я вновь напомнил ему о своем внутреннем стремлении к рукоположению, на что он ответил: “Нет, нет… Пока нельзя. Вы еще не все ведь и о монастыре написали. Пишите, пишите!.. Потом, потом…”. Наконец жизнь как-то определеннее стала подводить меня к исполнению давнего желания. Но дело складывалось так, что все же кое-какие усилия, так сказать, заявительного характера и определенные волевые конкретные шаги требовались в ту пору и от меня. Я написал батюшке письмо, на которое он, ответил, касаясь, в частности, этого вопроса, следующим образом: “Дорогой Юрий Григорьевич… продвигать процесс рукоположения со своей стороны внешними хлопотами я бы Вам не советовал. У Бога все бывает вовремя для тех, кто умеет ждать. Молюсь о вас и помню”. И здесь отец Иоанн поистине оказался всеведущ — во всяком случае конкретно в отношении моей церковной судьбы. Прошло еще несколько лет (а с того самого первого разговора — лет пятнадцать!), и мне, без каких-либо поползновений с моей стороны, иереем Борисом Михайловым было предложено служить диаконом в окормляемом им храме Покрова Пресвятой Богородицы в Филях. Он сам же и ходатайствовал об этом перед владыкой Арсением. Благословение было дано, и весной 2003 года я был рукоположен в сан диакона. Отец Иоанн и тут, как и во многих других случаях, оказался прав! Вечная ему память. 9 апреля 2006 г. Алфа и Омега №48 2007 © Ю. Г. Малков, 2007

Спасибо, Ольга. Нашла воспоминания, написанные дочерью свмч.Михаила Шика. Е. ШИК ПУТЬ (О моем отце — Михаиле Владимировиче Шике — отце Михаиле)* ....Начинается новый путь. Первая веха на нём — принятие крещения в том же 1918 году и за этим — женитьба. Через три года Наталия Дмитриевна — уже его жена — напишет: И Ты припал к купели очищенья В преддверьи таинства иного. Христово имя Ты принес мне раньше, Чем отдал обручальное кольцо. Крест, подаренный в 1915 году “вместо кольца”, теперь возвращается вместе с кольцом. Знаменательно, что при крещении, избирая себе небесного покровителя, Михаил Владимирович останавливает свой выбор не на Архистратиге Небесных Сил — Архангеле Михаиле, а на мученике и исповеднике Михаиле — князе Черниговском, пострадавшем в Орде за свою веру, — ему, по его словам, был близок образ этого русского князя. Здесь, как кажется, не только преклонение перед жертвой, но и выражение собственного отношения М. В. к России, “принявшей его в сыновство”, как он пишет в одном из своих писем. Крещение состоялось в июне, в Киеве, а в июле того же года Михаил Владимирович и Наталия Дмитриевна обвенчались в одном из подмосковных монастырей. Н. Д. вспоминает: ...И Бога славили, качая головами, Волшебные Влахернские леса... В тот день, Ты знаешь ли? Я два дала обета: Тебе — один Другой — Распятому Христу. Теперь они идут за Христом вместе. Но гладких путей в жизни не бывает. Христианский брак — это всегда необходимость и труд — соразмерять любовь земную и любовь небесную. И когда в 1921 году, после трех лет брака, у них всё ещё нет детей, когда Н. Д. оказывается в тюрьме (во время разгона властями кооперативного движения, в котором Н. Д. принимала активное участие), она тревожно спрашивает: Любя Тебя — могу ль Христа любить? Любя Христа — могу ль Твоею быть? На это М. В. твердо отвечает: И ведаю, что путь нам не двоится, Любовь не застит нам Христа, Любовь очищенная, та, что не боится Тяготы друга несть к подножию Креста. До принятия первого священного сана — диакона — пройдут ещё годы, но сердце М. В. уже действительно “у подножия Креста”, раз оно диктует ему строки, полные сопереживания Страстей Господних и готовности разделить их: Крестное древо уже взнесено. Слава страстям Твоим, Господи! Выше всего, что земле суждено, Выше всех чаяний мира оно, Слава страстям Твоим, Господи! Славят пророки из ветхих гробов, Славят народы всех стран и веков. Грешники ада сквозь пламень грехов Славят превыше вознесшийся звезд Страшного таинства крест. Слава страстям Твоим, Господи! Это — из цикла стихов “В Страстную Седмицу”, написанных М. В. в начале 20-х годов, может быть в том же 1921-м. И ещё там же: Сына Своего Единородного На кресте покинувший Бог Дал нам пути свободного И предельной жертвы залог. Только там, где Бог отступился, Человеку дано явить, Что затем он в Духе родился, Чтобы чашу Христа испить. В отличие от тяжёлых фронтовых колебаний, когда жертва кажется то необходимой, то бессмысленной, здесь, в лучах Креста, в окружении единомышленников, которых он был лишён в армии, жертва приобретает глубокий смысл. М. В. считает, что в это время, в условиях всё ужесточающихся репрессий против Церкви, к жертве ведёт не легкомыслие и гордыня, как думают некоторые, а “логика первого решения” и “логика исторического момента” (так вспоминает его слова В. Г. Мирович[7] — его крестная мать и близкий друг). А круг единомышленников и друзей, собравшихся вокруг Троице-Сергиевой Лавры в Сергиевом Посаде, где поселились молодые супруги — М. В. и Н. Д. — очень велик и значителен. Это и отец Павел Флоренский[8], и С. П. Мансуров[9], и Ю. А. Ол­суфьев[10], с которыми М. В. трудится в “Комиссии по охране памятников старины и искусства Троице-Сергиевой Лавры”, и отец Сергий Сидоров[11], с которым, как и с его женой Татьяной Петровной, М. В. и Н. Д. связывает тесная дружба, и чета Фаворских[12], и многие другие. Появляется и духовный наставник — старец Зосимовой пустыни иеросхимонах Алексий[13] (ныне прославленный). С его благословения и по его рекомендации М. В. делает свой решительный шаг на сегодняшний фронт — фронт активной борьбы с обновленчеством — орудием советской власти в войне против Православной Церкви. Этот шаг — принятие сана диакона. Однако сразу после рукоположения, которое совершает в июле 1925 года митрополит Петр (Полянский)[14] — местоблюститель Патриаршего престола — возникают проблемы, связанные с национальностью М. В. Кому нужен диакон-ев­рей? Потребовалось вмешательство старца отца Алексия и помощь отца Сергия Сидорова — тогда настоятеля храма святых апостолов Петра и Павла в Сергиевом Посаде. Отец Сергий вспоминает об этом так: “Меня вызвал к себе старец (отец Алексий — Е. Ш.) и сказал: — Вот вам мой приказ. Исполните его, если меня любите. Возьмите к себе Михаила Владимировича Шика в заштатные диаконы, вы его знаете. — Знаю, — отвечал я, — и горячо люблю и уважаю, но он еврей, и я боюсь, что мои прихожане, заражённые ненавистью к евреям, не захотят его принять. Но старец настаивает: — ...Не скрою от вас: это желание моё видеть Михаила Владимировича диаконом у вас, а впоследствии священником явилось мне вчера в часы чтения мною акафиста Божией Матери. Я попросил благословения старца и вышел от него с несколько тревожными думами <...> Церковный совет сперва отказался принять Михаила Владимировича сверхштатным диаконом, но после того, как я пригрозил ему отставкой и созывом общего собрания верующих, согласился”[15]. На этот раз жертва принята. Уже в декабре того же 1925 года отца Михаила арестовывают “по делу митрополита Петра”, арестованного раньше, и после полугодового тюремного заключения высылают этапом в г. Турткуль (тогда Кара-Калпакской автономной области Туркестана). Дома остаётся жена с тремя маленькими детьми (третий ребенок — автор этих строк — родился, когда отец Михаил уже был в тюрьме). И этап, и жизнь в Турткуле проходят под знаком Креста. Крест и защищает и ободряет. В дневнике, который отец Михаил вёл во время этапа, есть такая запись (от 6/19 июля 1926 г.): «С нами этапом пришла и вместе была заперта в “школе”[16] группа бывших начальствующих лиц из изолятора с остр. Возрождение на Аральском море. Шпана порывалась свести счеты с этой компанией. Когда в первый день я пошёл в уборную без подрясника, ко мне подошли двое молодцов и стали допрашивать, не я ли начальник “острова”. Я показал свою косицу, обличающую моё духовное звание. Они отошли, но через минуту, не совсем убеждённые, вернулись с вопросом: “а крест носишь?”. Я указал на свой вырезанный в Бутырках из фанеры крест. Недоверие ещё не было побеждено: “почему самодельный?”. Объяснил, что в ГПУ кресты снимают. “Да, верно, они против религии идут”. Таким образом, святой Крест оградил меня от побоев». Этот самодельный крест, уже прибыв на место, отец Михаил укрепил у себя над кроватью, украсив его маленьким венком из сухих ветвей терновника, которым уколол себе ногу, гуляя вдоль арыка. “Вот оно, палестинское терние, которое впивалось в пречистое тело Спасителя нашего”, — пишет он Анне Дмитриевне, сестре жены. Две награды ожидают отца диакона Михаила на этом “ма­лом” крестном пути. Первая (по времени) — в мае 1927 года, после полуторагодовой разлуки, приезжает на побывку жена со старшим сыном — пятилетним Серёжей. И другая — главная — 12 июня, на Троицу, отца Михаила рукополагает во иерея архиепископ Симферопольский и Таврический Никодим (Кротков)[17], священномученик, отбывавший ссылку там же. К рукоположению отца Михаила рекомендовал епископ Волоколамский Герман (Ряшенцев)[18], также священномученик, знавший отца Михаила по Сергиеву и по совместному этапу, а с Наталией Дмитриевной владыка Герман близко познакомился в тюрьме в 1921 году. Скоро и освобождение. В декабре 1927 года отец Михаил возвращается в Сергиев, недолгое время служит в храме святых Петра и Павла, где начинал диаконом, а затем Сергиев приходится покинуть — там опять начинаются аресты. Семья — уже с четырьмя детьми — живёт в ближнем Подмосковье; отец Михаил служит в разных храмах Москвы. Наконец сливается воедино его служение людям и Богу. Реализуются его пастырские способности, его философское образование. Вокруг него много духовных детей, он входит в “Маросейский кружок”, известен в Москве как “замечательный проповедник и вдумчивый философ”[19]. О том, как он служил в эти годы, пишет в своих записках об отце Михаиле упоминавшаяся уже В. Г. Мирович: «Один из приятелей М. В., тоже священник, однажды сказал: “Когда М. В. в алтаре, он не так, как мы, русские, служит, — он ходит перед Богом, предстоит перед Ним, как будто Бог на расстоянии пяти шагов от него. Когда он кадит у престола, он отступает в священном ужасе, чтобы не задеть касанием кадила Адонаи, на Которого чины ангельские взирать не смеют. С таким лицом, какое я видел у М. В., Авраам беседовал под дубом Мамврийскиим со Святой Троицей, явившейся ему в виде трёх Архистратигов небесных сил. Мне жалко, — прибавил этот священник, — что вы не видели этого лица Михаила Владимировича, и поэтому можно сказать, что вы вообще его не видели”. О себе могу сказать, что я это лицо видела у Михаила в день его крещения. И ещё несколько раз в жизни». Отец Михаил считает недостойным как-то маскироваться, хотя время уже непростое; утверждает, что конспирация уместна в политике, а к вере не имеет никакого отношения. Но наступает время и для конспирации... В 1930 году он вместе с отцом Владимиром Амбарцумовым[20] (ныне прославленным) вынужден уйти за штат с последнего места их служения — церкви святителя Николая у Соломенной сторожки. Они считали неканоничным поминовение митрополита Сергия (Страгородского) в качестве Патриаршего местоблюстителя в то время, когда был жив митрополит Петр (По­лянский), находившийся в заключении. А если до этого в разных храмах было возможно поминовение во время Великого входа в качестве Предстоятеля того или другого иерарха, то с 1930 года стало строго обязательным для официально служащих священников поминать митрополита Сергия. Здесь прошла ещё одна “линия фронта” — между официальной Церковью и “не­по­минающими”, которые не могли согласиться с грубым вмешательством советской власти в церковные дела. “Непоми­на­ю­щими” стали многие архиереи, в том числе священномученик Серафим (Звездинский)[21], епископ Дмитровский, и владыка Арсений (Жадановский)[22], епископ Серпуховской — оба близкие к нашей семье. С их благословения отец Михаил стал служить тайно, на имевшемся у него антиминсе (вероятно, от епископа Серафима), в купленном к тому времени с помощью родителей отца Михаила доме в Малоярославце, в 120 км от Москвы. Туда приезжали из Москвы его духовные дети — “участники контрреволюционной организации церковников”, как будет потом сказано в обвинительном заключении. Печально знаменитый в истории нашей страны и нашей Церкви год ознаменовался и арестом отца Михаила в Малоярославце (25 февраля 1937 г.). Вероятно, он ясно представлял себе, что его ожидает. Во всяком случае, когда на второй день после ареста отца Михаила под конвоем везли в Москву в общем вагоне пассажирского поезда и в том же вагоне оказалась его жена — Н. Д. (ехавшая сообщить родственникам и друзьям о случившемся), они писали друг другу знаками на запотевшем стекле, и отец Михаил начертил на стекле крест — видимо, и как своё последнее благословение, и как знак принятия своего креста. О том, что он был расстрелян “по делу епископа Арсения” с ним и с другими священниками 27 сентября 1937 года родные узнали лишь в 1991 году, а о месте казни — Бутовском полигоне — в 1994. То, что жизнь отца Михаила оборвалась на 50-м году жизни именно в праздник Воздвижения Креста Господня — мне (и многим моим друзьям и близким) представляется весьма символичным. Хочется верить, что это — не простое совпадение, а Промысел. И не перестают звучать в моей душе строчки, написанные отцом за 15 лет до кончины — строчки из того же “Страстного” цикла, приложимые, как мы теперь знаем, и к его судьбе, и ко многим, многим судьбам: Девятый час искупленья, Последний вздох на Кресте — Да будет вам весть воскресенья Вкусившие смерть во Христе.....

" Непрестанная молитва приходит от ЛЮБВИ, а теряется за осуждение, за празднословие и невоздержание. Кто любит Бога, тот может помышлять о Нем день и ночь, потому что ЛЮБИТЬ Бога НИКАКИЕ ДЕЛА НЕ МЕШАЮТ." Преподобный Силуан Афонский.

Катехизис для родителей.Моя ссылка автор: Митрополит Сурожский Антоний Предлагаем прослушать запись беседы митрополита Антония (Сурожского) о воспитании ребенка в православной семье. Митрополит Антоний отвечает на вопросы: когда в жизни ребенка должно начаться православное воспитание? Как сами родители должны быть подготовлены к этому? Для вашего удобства, запись беседы разделена на две части. Формат MP3. [ Часть 1 (6MB). Часть 2 (7MB)]. http:///media.pravmir.ru/mp3/mant/catechism1.mp3

По итогам конкурсной программы Гран-При кинофестиваля "Лучезарный Ангел" удостоен лауреат премии "Оскар" А. Петров за анимационный фильм "Моя любовь". Мы поздравляем Александра Константиновича с заслуженной наградой и предлагаем посетителям сайта перечитать интервью с ним, появившееся в летнем номере "НС" Журнал Нескучный сад Моя ссылка Аниматор Александр ПЕТРОВ -- кинематографист мировой величины. И одновременно почти ни кому не известный. В России его фильмы мало кто видел. Когда в новостях сообщали о премии «Оскар», полученной за картину «Старик и море», люди удивлялись: «Откуда он взялся, этот Петров?» А награжденный опять исчез. Корреспондент «НС» Стелла АРУТЮНОВА обнаружила знаменитого незнакомца на студии «Панорама» в Ярославле. Александр Константинович Петров родился в 1957 г. в с. Пречистое Ярославской обл. Окончил Ярославское художественное училище, анимационное отделение художественного факультета ВГИКа, отделение режиссуры анимационного кино ВКСР. Своими главными учителями называет аниматоров Ф. Хитрука, Ю. Норштейна, Э. Назарова и учителя живописи Б. Неменского. В 1995 г. организовал в Ярославле студию анимационных фильмов «Панорама». Автор сценария, режиссер и художник-аниматор фильмов: "Корова" 1989 г., "Сон смешного человека" 1992 г., "Русалка" 1996 г., "Старик и море" 1999 г., "Моя любовь" 2006 г. В 2000 г. получил премию «Оскар» за фильм «Старик и море» по повести Хемингуэя. Дважды лауреат Государственной премии России. Его работы неоднократно номинировались на «Оскар», получали престижные призы на российских и международных фестивалях. Член Союза кинематографистов России, Международной ассоциации аниматоров (АСИФА), Американской киноакадемии. Сколько нужно времени, чтобы нарисовать закат на Карибском море Мои знакомые интересовались: «Ну и как, ты видела «Оскар»?» Видела, стоит на полочке, рядом с прочими призами и коллекцией Дедов Морозов советского времени. (В полумраке кинозала у них, кстати, на вид схожая конфигурация). При студии есть небольшой кинозал, и перед интервью Александр Петров предложил мне посмотреть его работы. Что знают о них российские зрители? Большинство припомнят разве что несколько секунд, показанных в теленовостях, когда Петров получил американскую награду. За 17 лет им создано пять фильмов общей длительностью час тридцать две минуты. Невольно вспоминаются слова старика Сантьяго из повести Хемингуэя: «Завтра я обязательно выловлю Большую Рыбу, так что лучше мне пока ничего не ловить, чтобы Рыба была по-настоящему Большая». «Корова» лучше! На премию Американской киноакадемии номинировались и две более ранние работы Петрова, в том числе замечательная лента «Корова», но победа оба раза доставалась другим. -- Не был уверен, что и за «Старика» дадут! То, что этот фильм получил награду -- отчасти случай, -- говорит сам режиссер. -- Мне кажется, «Корова» лучше -- по своей эмоциональной, психологической составляющей. Это пронзительная история пробирает до самых глубин души и больше трогает, чем даже, объективно говоря, хорошо сделанная история о старике и рыбе. Первый свой фильм как режиссер Александр Петров создавал на Свердловской киностудии, когда учился на Высших курсах режиссеров и сценаристов. Было задание -- одноминутный сюжет. Петров пытался за минуту рассказать про корову, которую завтра зарежут, как она вспоминает свою жизнь. Снимал на остатках пленки в свободное от работы других режиссеров и операторов время. Ему казалось, что ничего не получилось, но руководители мастерских Хитрук (автора фильмов о Винни-Пухе, «Каникулы Бонифация», «Остров», «Фильм, фильм, фильм!») и Норштейн («Ежик в тумане», «Сказка сказок») вдруг увидели в его опытах заявку на что-то большее. Предложили развивать идею. Результат -- дипломная десятиминутная лента «Корова» по рассказу А. Платонова. Это фильм о мальчике Васе, семья которого живет около железной дороги. И о «серой степной корове черкасской породы», очеловеченной добрым Васиным сердцем. У коровы сначала отняли теленка, а потом она, как написал мальчик в школьном сочинении, «умерла от поезда». «Корова отдала нам все, то есть молоко, сына, мясо... Она была доброй. Я помню нашу корову и не забуду». Как создается анимация Александра Петрова? Прежде всего основная идея, сценарий, затем разработка ключевых эпизодов -- раскадровка. На этапе поиска персонажей -- работа с натурщиками, причем, прототипами для героев часто служат близкие режиссера. С сына рисовался мальчик, герой мультфильма «Корова», с тестя -- рыбак-неудачник Сантьяго. Тот факт, что прототипы -- реальные люди, а не выдуманные, собирательные образы, усиливает впечатление от фильмов. Художник делает множество карандашных набросков, портретов в цвете и только потом переходит к детальной проработке эпизодов. Фигуру героя или пейзажный план рисуют на матовом стекле прозрачной масляной краской, которая пропускает свет. Художники пишут не только кистью, но и непосредственно рукой, что придает живописи этюдную легкость и свежесть. На том же стекле изображение будет по ходу действия меняться, фиксироваться камерой и, наконец, застынет в последней фазе движения. Александр Петров не очень разговорчив и предпочитает не рассказывать, а показывать: «Видите: чтобы создать движение, нужно стереть предыдущий рисунок и на его месте создать новый. И так кадр за кадром». Похоже на рисунки на песке. И на жизнь -- лучшие моменты необратимы. Во время съемки стекло с нанесенным изображением, подобно витражу, подсвечивается с оборотной стороны. При каждом шаге или жесте персонажа стирают прилегающее цветное пятно на фоновом плане. Работа ювелирная. Малейшие неточности в работе аниматора недопустимы -- в масштабе фильма они «разгонятся» на всю величину экрана. Что касается компьютера, то Петров использует его лишь как вспомогательный технический, но никак не творческий инструмент. Художник и герои -- на расстоянии вытянутой руки, на кончиках пальцев, это близкие люди, какой тут компьютер! Сквозь катастрофы Недавно Петров закончил новую картину-- «Моя любовь» (по роману Ивана Шмелева «История любовная»). Это светлая, весенняя 26-минутная лента -- о чувствах юноши-гимназиста, о разных лицах любви и о спасительном даре чистоты. В фильме необычно много персонажей. «Чуть не все Замоскворечье 19 века», -- говорит режиссер. Главный герой, гимназист Тоня, проходит через любовные коллизии как через опыт смерти и воскресения. От чувственной любви до того, как он говорит, «нектара, который на небесах пить». Когда Тоня выжил после тяжелой болезни, то узнал, что его первая любовь, горничная Паша, ушла по обету в монастырь. Фильмы ярославца называют ожившей реалистической живописью. Но это не механический реализм внешнего подобия. В них ощутимы теплота парного молока, и трепет мотылька, бьющегося о стекло, и сырость петербургских подворотен. Чувствуешь, что автор очень любит своих героев, да и как можно не любить их, если живешь годами рядом с ними, отмечаешь собственной рукой повороты их судеб. Его персонажей роднит то, что все они проходят через очищающие катастрофы, и в каждом из фильмов ощущается обостренное соприсутствие в мире двух сил: невинности и греха, чистоты и тьмы. Так в картине «Сон смешного человека», снятой по фантастическому рассказу Ф.Достоевского, зыбкий раздел между сном и явью уподобляется тонкой грани между раем и грехопадением. «Сон? Что такое сон? А наша-то жизнь не сон?» -- восклицает Смешной человек.

Наверное, очень здорово, если в семьях существует традиция поздравлять в день рождения супруга ( супруги ) их родителей. Как в случае с поздравлениями мамочек-папочек, пока дите маленькое. Слова благодарности родителям взрослых уже давно "недетей". Если, конечно, родители живы. Катерина, Вы так написали, что просто +++++++ Мне кажется, что людям,ищущим чуда в жизни, достаточно провести один день в роддоме, в детской. Акушерки- счастливейшие люди, это живые свидетели непрекращающегося Чуда Рождения.

Александр Константинович Петров – известный аниматор, режиссер и художник Александр Константинович Петров – известный аниматор, режиссер и художник. Член союза кинематографистов России, член международной ассоциации аниматоров АСИФА, член Американской киноакадемии, почетный член Российской Академии художеств. Лауреат двух государственных премий (1990, 1995). Талант автора был отмечен премией Американской киноакадемии «Оскар» в 2000 году за фильм «Старик и море». Александр Петров создает свои уникальные фильмы в технике масляной живописи по стеклу. В 1992 году в Ярославле А. К. Петров создал анимационную студию «Панорама», в настоящее время – Ярославская региональная общественная организация развития анимации «Мастерская Александра Петрова». В 2007 году в Ярославском художественном музее на выставке «Моя любовь. Сотворение фильма» художник объявил о наборе в свою студию учеников. Фильм «Ещё раз!» стал дипломной работой молодых аниматоров. Его авторы – Алина Яхьяева, Екатерина Овчинникова, Татьяна Окружнова – в течение полутора лет создавали фильм под руководством и в сотворчестве с учителем. Каждая из них отвечала за образ и характер своего персонажа. Фильм длится 2 мин. 45 сек. Важно заметить, что только на 1 секунду анимационного фильма нужно не менее 12 рисунков!.. Несложные вычисления дают ошеломляющую цифру – фильм вместил более 2 000 произведений. Фильм «Ещё раз!» – это фильм-воспоминание о самой прекрасной поре каждого человека – о беззаботном детстве. Действие разворачивается в Ярославле 1930-х годов. Авторам удалось с большой точностью передать атмосферу города этого времени. Дебютная работа сразу была оценена кинокритиками. В 2010 году на Международном фестивале анимационных фильмов «Крок» фильм «Ещё раз!» был удостоен особого приза имени Александра Татарского «Пластилиновая ворона» «За высший пилотаж».

Спичечный теремок Моя ссылка

Нашла книгу в инете, о которой упоминала раньше. Нам очень понравилась. ПОВЕСТЬ О ПРАВОСЛАВНОМ ВОСПИТАНИИ. ДВЕ МОИХ СВЕЧИ. ДОЧЬ ИЕРУСАЛИМА. Александра Соколова Читать книгу

Пять путей к сердцу ребенка Чепмен Гери "Проблема воспитания детей волнует многих, потому что дела в этой области не всегда обстоят благополучно. Перед родителями часто встает вопрос, как найти подход к ребенку, подобрать ключик к его душе? Ключик очень простой - это любить ребенка. Само собой разумеется, что большинство родителей любит своих детей. Однако не всем родителям удается естественным образом проявить сердечную привязанность к своим детям, главным образом потому, что они не знают, как это делать. В результате многие дети не чувствуют, что их искренне, безоговорочно любят и принимают такими, какие они есть. А любовь родителей необходима детям. Ребенок - это цветок, а питает его любовь родителей. Ребенок не чувствующий родительской любви, напоминает слабенький росток или колючий кустарник в пустыне. Даже если родители любят ребенка и проявляют каким-то образом свою любовь, ребенок может не чувствовать этой любви. Дело в том, что у детей разные характеры, и любовь они понимают по-разному. Авторы книги «Пять путей к сердцу ребенка» Г. Чепмен и Р.Кемпбелл рассматривают пять способов выразить свою любовь к ребенку, пять путей к его сердцу, пять «языков» любви. Один «язык» для вашего ребенка родной, он понимает его лучше остальных. Поэтому, если Вы хотите удовлетворить потребность ребенка в любви, определите именно тот способ, который понятен ему лучше всего. Пять способов, которыми мы можем проявить свою любовь - это прикосновения, слова поощрения, подарки, время, помощь. Для каждого человека, в том числе и ребенка, один из этих способов является наибольшим выражением любви. Вот что говорит ребенок, для которого родной «язык любви» - время: «Мама и папа очень меня любят. Мы часто куда-нибудь ходим всей семьей, даже маленького брата берем. На прошлой недели папа взял меня на рыбалку. Удить рыбу не очень интересно, но я люблю ездить с папой». Прикосновения - один из самых громких голосов любви. Иногда, вместо слов: «Я тебя люблю» - достаточно просто прикоснуться к человеку. Детям необходима ласка, причем ласка одинаково нужна и мальчикам и девочкам. Некоторые родители опасаются, что ласка сделает их мальчиков изнеженными женоподобными созданиями. Это заблуждения. Факты доказывают, что если ребенок уверен в любви окружающих, к него формируется здоровая самооценка и правильная сексуальная ориентация. В зависимости от возраста и ситуации формы прикосновений могут быть разными. Можно ребенка поцеловать, обнять, поправить волосы, погладить по голове, дотронуться до плеча, похлопать по спине, прибавить несколько одобряющих слов. Все это поможет Вам выразить свою любовь к ребенку. Слова поощрения - еще один способ выражения любви. Похвала, благодарность, ласковая поддержка, ободряющие слова выражают любовь и заботу. Они дадут ребенку уверенность в себе, помогут почувствовать в себе собственную значимость. Постарайтесь хвалить ребенка хотя бы 3 раза в день. Время - следующий способ выразить свою любовь к ребенку. Проводить время вместе - значит отдать ребенку все внимание целиком. Если «родной язык любви» вашего ребенка время и, если Вы не уделяете ему достаточно времени и внимания, ваш ребенок решит, что Вы на самом деле не любите его. Беседы, совместные чтения, прогулки, семейные обеды помогут ребенку чувствовать себя любимым и желанным. Если у Вас не один ребенок, необходимо найти время на каждого. Это не легко, но возможно. Мать, воспитывающая 10 детей, составила расписание и беседовала с каждым ребенком наедине по часу в неделю. Когда Вы вместе старайтесь чаще смотреть в глаза ребенку. Добрый, заботливый взгляд поможет донести до сердца ребенка Вашу любовь. Для некоторых детей единственный верный путь к их сердцу - подарки. Однако подарок становится символом любви именно тогда, когда ребенок видит, что родители действительно заботятся о нем. Поэтому говорить только на «языке подарков» нельзя, необходимо сочетать его с остальными способами. В книге «Пять путей к сердцу ребенка» авторы подробно рассматривают, как и что дарить, чтобы подарок не стал способом манипулирования, отблагодарить или подкупить. Если «язык любви» Вашего ребенка подарки - ребенок дорожит им, потому что видит в нем любовь. Когда он смотрит на подарок, он вспоминает, что его любят. Ему не так уж важно - дорогая это веешь или безделица. Главное - Вы подумали о нем. Еще один способ выражения любви - помощь. Помогать детям - не значит полностью обслуживать их. Делайте за него только то, чего он сам делать еще не может. Если родителя помогают детям только тогда, когда они довольны их поведением, это - помощь, но она не говорит о любви. Глядя на таких родителей, дети понимают: человек помогает другому, только когда ему это выгодно. Помощь, выражающая любовь должна быть без каких-либо условий. Когда ребенок просит Вас починить велосипед или куклу, ему не просто хочется, чтобы игрушка вновь была целой, ему нужна Ваша любовь. Задача родителей - услышать эти просьбы и ответить на них. Если мы помогаем ребенку и делаем это с радостью, стараемся от всей души, его душа наполняется любовью. Если мы говорим на «языке любви», понятному ребенку, он чувствует нашу заботу, его сердце наполняется любовью. Он становится послушнее, реже капризничает. Он уважает родителей, их слово для него закон. Если для доказательства любви использовать все пять способов, ребенок научится дарить свою любовь людям. Он должен уметь это. Только так он вырастет гармоничной личностью и сможет легко адаптироваться в обществе, он станет отзывчивым и заботливым, удовлетворяя свои собственные эмоциональные потребности и потребности окружающих. Чем больше способов выражения любви он знает, тем легче ему будет общаться с будущим супругом, детьми, друзьями, коллегами по работе." (с)Гери Чепмен

Как любить ребенка. Януш Корчак. Врач-педиатр. "Педагог Януш Корчак, основатель и руководитель знаменитого «Дома Сирот», автор книг по педагогике, во время Великой Отечественной войны погиб в газовой камере вместе со своими воспитанниками из школы-интерната "Дом сирот" в Варшаве в лагере уничтожения Треблинка. По легенде, ему подготовили побег, но он предпочел остаться вместе со своими подопечными. Об этой книге невозможно писать без пафоса, ее трудно цитировать фрагментами. Ее просто надо читать - читать всем. Будущим и состоявшимся родителям, людям, ищущим в себе родительские инстинкты, сомневающимся в правильности своих взглядов на воспитание и любовь к детям. Трудно сказать одной фразой, о чем же книга «Как любить ребенка». В ней охвачены все периоды от зачатия до становления взрослой личности: беременность, ранний возраст, переходный возраст, свод родительских заблуждений. Интересны и заметки с точки зрения врача, того самого врача, о котором не устают мечтать молодые мамы всех времен и народов. В одной из своих книг он писал: «Одна из грубейших ошибок - считать, что педагогика считается наукой о ребенке, а не о человеке… В области чувств ребенок превосходит взрослых силой, ибо не отработано торможение… В области интеллекта, по меньшей мере, равен им, недостает лишь опыта». Слишком высокий уровень понимания, недосягаемая глубина души. Разве так возможно любить? А может быть, только так и нужно? " (с)Катя777 Я далеко не со всем согласна . Но в то же время в книге много ценных наблюдений, мыслей и рекомендаций. текст книги

протоиерей Николай Соколов Если дети уходят из Церкви автор: Анна Кастарнова На вопросы корреспондента портала "Православие и мир" отвечает протоиерей Николай Соколов Отец Николай, Вы воспитывались в православной семье. Довольно часто дети, которые растут в православии, в какой-то момент отходят от Церкви. Были ли у Вас сомнения, сложности, искушения? Как поступать родителям в подобной ситуации? Сейчас вопрос, который вы поставили, очень остро стоит во многих православных семьях, так как дети, получая, православное образование и церковное воспитание, видят Церковь несколько однобоко, не так, как родителям хотелось бы. И конечно, когда дети возрастают, у них получается свое видение мира. Естественно, они проявляют свою свободную волю, которая часто не совпадает с мнением родителей, с мнением Церкви. Почти каждый ребенок, я считаю (не хочу говорить за всех), должен пройти этот период испытаний, искушений, без них не бывает жизни. И не стоит ужасаться тому, что ребенок на какое-то время охладевает к церковной жизни, к исполнению церковных правил, к послушанию родителям, которые заставляют его ходить в церковь. Этот период неизбежен почти для каждого человека. В большинстве случаев, если в основу воспитания положено истинно христианское миросозерцание, если ребенка научили общаться с Богом не формально, а именно как с любящим Творцом, как с самым близким существом на свете, то тогда этот период рано или поздно заканчивается. Детские желания, юношеские вольности уходят на второй план, встают серьезные жизненные проблемы, и человек понимает, как говорит русская поговорка, без Бога не до порога. И он вновь возвращается к тем истокам, которые были даны ему в детстве: в воспитании, в образовании, в духовном развитии. Иногда это случается гораздо позже, когда человек уже прошел какой-то жизненный путь. Господь сказал такие слова: не вы Меня избрали, Я вас избрал. Поэтому в любом сердце человеческом можно увидеть Промысел Божий. Не следует никого осуждать, если человек живет хорошей, светлой жизнью, если он служит добру, старается делать добро, живет не для себя, а для других, то так или иначе Господь приводит его к себе. Другой вопрос, когда человек уходит от Церкви через греховную жизнь, через искушения, через соблазны и ему трудно вернуться обратно, так как он не готов расстаться с порочной жизнью. Это тоже очень важный жизненный вопрос, который подчас решается трагически для человека. Он зависит не только от воспитания, но и от того, как человек отвечает на вопрос: для чего он живет на этой земле. Людей, которые не грешат, нет. Все святые часто считали себя великими грешниками. И чем выше человек поднимается по духовной лестнице, тем ясней он видит, насколько несовершенен. Но это не дает ему повода ему отчаиваться. Важно, чтобы человек не отчаялся и люди его сами не оттолкнули от духовной жизни, от своего общества. Часто близкие люди, те же отец и мать, видя грехи человека, отворачиваются от него, и этим они еще больше отворачивают его от Бога, от Церкви, от того спасительного мира, к которому он в детстве получил прививку. И тут от Промысла Божьего очень много зависит. Если за человека молятся, то очень часто бывает, он уходит от греховной жизни и возвращается на светлый путь покаяния, спасения. В моей жизни такие вещи тоже бывали, когда мне было лет 14-15. Из Церкви я милостью Божьей никогда не уходил, всегда у меня были очень мудрые духовные отцы, наставники: протоиерей Александр Егоров, протоиерей Владимир Смирнов. Все эти батюшки давно умерли. Когда я к ним приходил, они, видя, мое юношеское несовершенство, мою определенную греховность, никогда не говорили: столько-то раз причащайся, столько-то раз ходи в церковь, столько-то поклонов клади. Важно, что они могли выслушать меня и действовали большой любовью. Когда чувствуешь, что тебя принимают с любовью, хотя ты не был несколько месяцев в церкви и пропустил какие-то дни, знают, что ты пришел неподготовленный, и относятся со снисхождением к твоей немощи, это заставляет тебя вновь вернуться как блудному сыну. И, конечно, эти периоды проходили: сначала юношеский, потом студенческий, были и увлечения и падения, как у любого человека в жизни бывает. Слава Богу, если человек проходит по жизни как святой. Но бывает, что человек через какие-то ошибки свои учится, старается их больше не делать. Опять-таки здесь многое зависело от того, что мои родители с пониманием относились к этому охлаждению. Будучи из семьи священнослужителя, я видел переживания отца, матери, но они не были связаны со злобой, с ненавистью, с каким-то прещениями, с отторжением от любящего родительского сердца, наоборот, – с увещеванием, с любовью, с лаской, со слезами, с молитвой. И вот такое отношение всегда заставляло пересмотреть себя и милостью Божьей по молитвам родителей, своих духовных отцов, становиться опять на путь покаяния, исправления. Со временем, когда человек возрастает, он понимает, для чего живет, к чему стремится. И тут-то духовное воспитание, полученное в детстве, должно сыграть свою роль.

Святые отцы о воспитании детей Свт. Иоанн Златоуст. Считай себя царем, имеющим подчиненный тебе город - душу ребенка, ибо душа действительно город. И подобно тому, как в городе одни воруют, а другие ведут себя честно, одни трудятся, а другие занимаются тем, что попадается под руку, так же ведут себя в душе рассудок и помыслы: одни сражаются против преступников, как в городе воины, другие заботятся обо всем, что относится к телу и к дому, как граждане в городах, третьи же отдают приказания, как городские власти. Научи его быть приветливым и человеколюбивым. Пусть рот у него будет зашит для всякого злословия. Если увидишь, что он бранит кого-либо, заставь его замолчать и переведи речь на его собственные проступки. Хотя бы у нас все наше было благоустроенно, мы подвергнемся крайнему наказанию, если нерадим о спасении детей. Развращение детей происходит не от чего другого, как от безумной привязанности (родителей) к житейскому. Обращая внимание только на это одно и ничего не желая считать выше этого, они необходимо уже нерадят о детях с их душою. О таких родителях я сказал бы, что они хуже даже детоубийц: те отделяют тело от души, а эти то и другое вместе ввергают в огонь гееннский. Нет нам извинения, когда дети у нас развратны. Возраст (детский) нежный, он скоро усвояет себе то, что ему говорят, и, как печать на воске, в душе детей отпечатлевается то, что они слышат. А между тем и жизнь их тогда уже начинает склоняться или к пороку, или к добродетели. Потому, если в самом начале и, так сказать, в преддверии отклонить их от порока и направить на лучший путь, то на будущее время это уже обратится им в навык и как бы в природу, и они уже не так удобно по своей воле будут уклоняться к худшему, потому что навык будет привлекать их к добрым делам. Старайся, чтобы научить (сына) презирать славу настоящей жизни; от этого он будет славнее и знаменитее. Если вы воспитаете своих сыновей, то они в свою очередь воспитают своих, а эти опять научат своих; продолжаясь таким образом до пришествия Христова, дело это доставит всю награду тому, кто послужил корнем. Святые отцы о воспитании детей

о. Владимир Воробьев , ректор Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета в Москве О детской исповеди Говоря об исповеди, нужно сказать, что разные грехи, разные страсти требуют совсем разного лечения и разного подхода. И здесь уместно будет сказать о том, что называют типологией грешников. Никогда нельзя схематизировать людей и нельзя всех людей разделить на какие-то точные группы: тот такой, тот сякой, пытаясь расставить всех по полочкам. Но все-таки, как можно систематизировать болезни, так можно и здесь найти какие-то градации, которые будут помогать пастырю ориентироваться в том людском море, которое очень часто грозит его поглотить. Итак, имея в виду типологию грешников, можно сказать: совершенно особенную часть в пастырской работе представляют собой дети. Многие из вас имеют своих детей, некоторые из вас являются педагогами, вы сами понимаете, что к детям нужно иметь особенный подход, особенный опыт работы с детьми. Дети на исповеди – явление радостное и в то же время очень трудное. Радостное, потому что у них, слава Богу, нет тяжелых грехов, как правило, у маленьких детей нет еще таких сильных страстей, хотя очень часто бывают уже весьма развитые страсти. Даже если у них уже очевидно действуют какие-то страсти, все-таки проступки иногда больше вызывают улыбку: ребеночек подходит и кается, говорит, что он тяжко согрешил, маму не послушал, что-то такое сделал "не то". Иногда после ужасных исповедей, которые приходится слышать, приходит чувство облегчения и радости, что есть еще такие чистые детские души, в которых, в общем, все хорошо. Но ведь нельзя же ребенку это сказать. Нельзя сказать: "Ты, милый, иди, все у тебя хорошо, исповедоваться тебе не в чем". Нужно найти с ребенком общий язык, это не так-то просто. Очень часто люди начинают притворяться, разговаривать с ребенком на каком-то фальшивом "детском" языке, начинают как-то подделываться под детскую психологию и стараются таким образом создать иллюзию взаимопонимания. Дети же, имея чистую душу, очень чутки ко всякой фальши. И священника, который фальшивит, они не примут. Такой священник этому ребенку не поможет. Он не внушит ему доверия. Или создаст в его душе образ чего-то совершенно неправильного, лживого, образ очень опасный и вредный в дальнейшем. Священник должен быть всегда простым, должен быть всегда самим собой со всеми людьми. Но с детьми в особенности. Он должен не подделываться под какого-то товарища, не заигрывать с маленькими, как это бывает во время детских игр. Он должен быть совершенно серьезным, он должен быть отцом или дедушкой, должен говорить с ребенком, как взрослый с маленьким. Но говорить понятные для ребенка вещи. Ребенку не нужно никакое умствование, ему не нужны какие-то очень сложные объяснения, но ему нужно просто и серьезно объяснить, что плохо в его жизни, нужно чтобы он почувствовал, понял, что так поступать плохо. Но еще важнее гораздо, чтобы он почувствовал в священнике, духовнике, любовь, почувствовал то тепло, тот свет, который дает благодать Божия. Умом он этого не поймет, но если сразу почувствует, то для него священник станет любимым существом, и он всегда захочет прийти и сказать все, что плохого он сделал, и все сердцем своим почувствует, хотя ничего, может быть, и не осознает. Тогда ребенок будет каяться со слезами, и будет исправляться, и будет трудиться, и будет стремиться к тому, кто к его душе прикоснулся теплой и любящей рукой. С ребенком в этом смысле гораздо проще, чем со взрослым. Тут не нужно много объяснять, если есть настоящая любовь. Если же нет любви, если же нет у священника возможности войти в жизнь ребенка, то ничего не выйдет. Тогда исповедь будет напрасной и, возможно, вредной тратой времени. Все может превратиться в формальность и ребенок не поймет, но почувствует, что в церкви от него требуется какой-то формализм. Он будет относиться к этому, как в школе дети относятся к надоедливой "училке": ну нужно арифметику сделать, урок какой-то ответить… На самом деле этот ребенок убежден, что никакая арифметика ему не нужна, потому, что это убеждение вселил в него учитель, потому что он учителю не нужен. А раз он учителю не нужен, то значит ему не нужно и все то, что этот учитель с собой приносит. Пусть это будет арифметика, пусть это будет чтение или рисование, все равно, все не нужно. Такая схема действует и здесь. Если ребенок не почувствует, что он священнику нужен, что он священнику дорог, что священник его любит, тогда все, что священник будет говорить, или делать, даже церковь, храм будут не нужны ему. Сейчас особенные трудности с детьми, потому что есть дети, которые приходят в церковь из неверующих семей. Они с рождения воспитывались без веры в Бога. Нужно их всему научить, и очень часто оказывается, что ребенок в своей семье совершенно одинок. Он в семье не может ничего ни у кого узнать, ни у кого ничего спросить, а потом, подрастая, он начинает учить своих родителей вере. Это бывает сейчас очень и очень часто. И, конечно, такого ребенка священник должен в особенности укрепить, ибо он один перед взрослыми. Вот и папа, мама и бабушки с дедушками его отпускают в церковь. Но, когда он приходит из церкви и говорит, что нужно поститься, а они не понимают зачем, когда он говорит, что нужно молиться, или начинает молиться, эти бабушки или родители смотрят на него, как на сумасшедшего и начинают: "Больше не будешь ходить туда, что ты делаешь?" Как ребенок устоит перед взрослыми, перед авторитетом родителей? Как он устоит, как он отстоит свою веру, то, что он принес из церкви? Только в том случае, если священник поддержит его, если войдет в его жизнь и даст ему свою силу, даст ему необходимый авторитет, если он внушит ему доверие, веру, если ребенок сможет сказать: "Нет, вы не знаете, а вот батюшка лучше вас знает". Вот если он это сможет почувствовать и сказать, то тогда он выдержит. Священник Должен ему в этом помочь своим поведением, своей любовью. Но гораздо более трудные проблемы встают в другом случае: когда дети вырастают в семье верующей. Вот это проблема, с которой я не умею справиться. Это, возможно, самое трудное и актуальное для нас. Детям, воспитанным в верующих семьях, со временем надоедает то, что им предлагают родители. Родители и священник должны быть к этому готовы. Привыкнув ко всему церковному, как к обычному, обыденному, как к тому, что навязывается старшими наравне со многим другим, что делать неприятно, неинтересно, но нужно, они начинают не вполне осознанно отвергать все это. У таких детей начинает проявляться какая-то центробежная энергия. Они хотят чего-то нового для себя, они хотят постичь какие-то неизведанные ими способы жизни, а все, что говорит мама, или бабушка, или отец, – все это уже кажется пресным. Такие дети очень легко находят недостатки у церковных людей, которые начинают казаться им ханжами, скучными моралистами. Они очень часто в церковной жизни уже не видят ничего достаточно светлого. Такой вектор, такая направленность из церкви делает их по существу не способными воспринимать благодать Божию. Участвуя в таинствах, даже в причащении Святых Христовых Тайн, по существу говоря, они ничего не переживают, они оказываются, как это ни странно, в детском возрасте малоспособными переживать причащение Святых Христовых Тайн как соединение с Богом, как встречу с Богом. Для них это одно из привычных, воскресных, праздничных состояний. Для них церковь часто становится клубом, где можно встретиться и поговорить друг с другом. Они могут здесь о чем-то интересном сговориться, дождаться с нетерпением, когда же кончится служба и они вместе побегут куда-то по секрету от родителей в мир окружающий, во всяком случае не церковный. Иногда бывает хуже: им нравится шалить в церкви, даже и такое бывает, или подсмеиваться над разными людьми, которые здесь в церкви находятся, иногда даже над священниками. Если они что-то умеют, если занимаются в церковном хоре, то они с большим удовольствием будут обсуждать, как поют сегодня и – без конца и края всякие насмешки над хорами, над разными певчими, кто как поет, кто что-то слышит, кто что может, кто что понимает. Они всегда чувствуют себя маленькими профессионалами, которые способны оценить все это. И в таком зубоскальстве, у них может пройти вся литургия и вся всенощная. Они совершенно могут перестать чувствовать святость Евхаристического канона. Но это не помешает, когда вынесут Чашу, стать первыми, или, может быть, не первыми, наоборот пропустить маленьких вперед и очень чинно подойти к Чаше, причаститься, потом так же чинно отойти, и через три минуты они уже свободны, все уже забыли и опять предаются тому, что интересно по-настоящему. А момент причащения Святых Христовых Тайн… это все для них привычно, все известно, все это мало интересно. Легко научить детей выглядеть всегда православными: ходить на службы, сначала к Чаше пропустить младших, уступить место. Они все это могут делать, и это, конечно, хорошо. Приятно видеть таких воспитанных детей. Но это совершенно не означает, что они при этом живут духовной жизнью, что они по-настоящему молятся Богу, что они ищут общения с Богом. Это совершенно не означает устремления к реальному соединению с благодатью Божией. Соответственно такому их образу жизни возникают трудности на исповеди. Ребенок, который с малолетнего возраста (с семи лет обычно), приходит на исповедь, причащается очень часто по традиции. Скажем, в нашем храме дети причащаются на каждой литургии, на которую их приводят или на которую они приходят сами. Фактически получается раз в неделю, иногда чаще. Исповедь для них бывает сначала очень интересной и вожделенной, потому что им кажется, что когда они будут исповедоваться, то это означает их некую взрослость, что они уже стали большими. И пятилетний ребенок очень хочет скорее начать исповедоваться. И первые его исповеди будут очень серьезными. Он придет и скажет, что он не слушается маму, что он побил сестренку, или что плохо сделал уроки, или плохо помолился Богу, и скажет это все весьма умилительно, серьезно. Но очень скоро, буквально через месяц или два, окажется, что он к этому совершенно привык, и дальше идут целые годы, когда он подходит и говорит: "Я не слушаюсь, я грублю, я ленюсь". Таков короткий набор обычных детских грехов, весьма обобщенных. Он выпаливает их мгновенно священнику. Священник, который замучен исповедью свыше всякой меры, естественно, прощает и разрешает его за полминуты, и все это превращается в ужасающую формальность, которая, конечно, ребенку больше вредит, чем помогает. По прошествии нескольких лет оказывается, что для такого церковного ребенка уже вообще непонятно, что он должен над собой как-то работать. Он даже не способен испытывать настоящего чувства покаяния на исповеди. Для него не составляет никакого затруднения сказать, что он плохо сделал. Он это говорит совершенно легко. Так же, как если ребенка привести в поликлинику в первый раз и заставить его раздеваться перед врачом, то он будет стесняться, ему будет неприятно. Но, если он лежит в больнице и каждый день он должен поднимать рубашку, чтоб его слушал доктор, то через неделю он это будет делать совершенно автоматически. У него это не будет вызывать никаких эмоций. Так и здесь. Исповедь уже не вызывает никаких переживаний у ребенка. Священник, видя это, оказывается в очень трудном положении. Он не знает, как с этим бороться, что сделать для того, чтобы ребенок пришел в себя. Бывают некоторые очень яркие примеры, когда ребенок уже не просто не слушается, ленится и обижает младших, – он вопиющим образом безобразничает. Скажем, в школе мешает заниматься всему классу, в семье он является живым примером отрицательным для всех младших детей и семью терроризирует просто откровенно. Потом начинает вести себя безобразно в обществе: ругаться, курить. То есть, у него появляются грехи, для церковных семей совершенно необычные. Тем не менее, как его привести в чувство, священник не знает. Он пытается с ним говорить, пытается ему объяснять: - Ты же знаешь, что это нехорошо, это же грех. Да, он давно все это хорошо знает, прекрасно знает, что это грех. Он даже на пять минут способен напрячься и сказать: - Да, да я постараюсь, я больше не буду… И нельзя сказать, что он лжет. Нет, он не лжет. Он на самом деле произнесет это привычным образом, так же, как перед обедом он может "Отче наш" прочитать более менее серьезно за одну минуту, но не больше. После того, как прошло это привычное "Отче наш", он опять живет вне молитвы. Так и здесь. Он может сказать что-то такое, чтобы потом его допустили к причастию, А через день, через два он возвращается на свои рельсы и продолжает жить так же, как и жил. Ни исповедь, ни причастие не дают плодов в его жизни. Кроме того, священник замечает, что чем больше он, приходя в волнение, начинает разговаривать с этим ребенком более внимательно, более серьезно, тем быстрее исчерпываются его средства. И он выложит почти все, что может, а цели не достигнет. Ребенок все это "скушает" очень быстро и дальше живет так же, как и жил. Мы ему даем более сильные лекарства, он их все поглощает, но они не действуют на него. Он не чувствителен к этим лекарствам, он не воспринимает ничего. Это такая степень окаменения совести, которая просто поражает. Отказывается, с верующим ребенком священник уже не может найти никакого адекватного языка. Он начинает искать другой путь, он сердится на ребенка. Но как только он начинает сердиться, теряется контакт с ним вовсе. И такой ребенок часто говорит: "Я больше к нему не пойду, к этому отцу Ивану. Ну что он все время сердится и тут на меня сердятся и там на меня сердятся"… Видите, эта проблема является одной из самых трудных для духовника. Здесь нужно очень крепко подумать, чего же тут требуется достичь, к чему надо стремиться. Мне кажется, что нужно стремиться к тому, чтобы как можно дольше оттянуть начало исповеди. Некоторые наивные мамы (таких очень много), если ребенок плохо себя ведет в шесть лет, говорят: - Батюшка, поисповедуйте его, чтобы он уже начал каяться, может будет лучше. На самом деле, чем раньше мы начнем его исповедовать, тем это хуже для него. Нужно помнить, что не зря Церковь детям не вменяет их грехи до семи лет (а раньше это было гораздо дольше). Дети не могут быть вполне ответственны за все так же, как взрослые. Тем более что их грехи, как правило, не смертные. Просто они плохо себя ведут. И лучше их допускать к причастию без исповеди, чем профанировать таинство покаяния, которое они не способны воспринять в силу маленького возраста по-настоящему. Можно поисповедовать такого грешника один раз в семь лет, а потом в восемь лет, и еще раз – в девять. И как можно дольше оттянуть начало регулярной частой исповеди, чтобы исповедь ни в коем случае не становилась привычной для ребенка. Это не только мое мнение, это мнение многих опытных духовников. Есть и другое очень важное ограничение. Может быть, таких детей, которые явным образом страдают привыканием к святыне, нужно ограничить и в таинстве причащения. В таком случае лучше, чтобы дети причащались не каждую неделю, тогда причащение для ребенка станет событием. Я скажу вам о своем личном опыте. Когда я был маленьким (было еще сталинское время), вопрос стоял так: если я буду ходить в церковь постоянно, то меня обязательно увидят школьники, которые живут рядом, мои одноклассники, об этом сообщат в школу, и тогда, скорее всего, посадят моих родителей, а меня выгонят из школы. Я вырос в верующей семье, и мои родители были верующими с рождения, среди наших родственников почти все сидели в тюрьмах, дед мой три раза сидел в тюрьме, в тюрьме и скончался: так что была реальная опасность, ходить в церковь часто было невозможно. И я помню каждый мой приход в церковь. Это было для меня великим событием. И, конечно, речи быть не могло о том, чтобы там шалить… Если хотите, я считанные разы в детстве ходил в церковь. Это было очень трудно, поэтому это был всегда огромный праздник. Я прекрасно помню, каким великим событием была для меня первая исповедь. Потом вторая (наверное, через год), в общем, за все свое детство я исповедовался несколько раз, как и причащался несколько раз за все свое детство. Много лет я просто не причащался или причащался крайне редко, каждый раз это нужно было выстрадать. Причастие Святых Христовых Тайн и во взрослом возрасте я переживаю как событие для себя великое. И никогда иначе не было. И, конечно, я благодарю Бога, что Господь не дал мне привыкнуть к святыне, привыкнуть к церкви, к церковной жизни. Как это ни странно, условия гонений, которые помешали очень многим быть верующими, были более благоприятны для тех, кто все-таки был в церкви. Сейчас не так. Скажу, что меня мама приучила молиться с самого рождения, как только я себя помню, я помню, что молился Богу каждый день утром и вечером. Я помню, что она учила меня читать "Отче наш" и "Богородице Дево", и я читают эти молитвы почти до взрослого возраста. А потом еще "Верую" добавилось и несколько слов своих, когда я поминал близких, родных. Но вот такого: утренних молитв и вечерних – я не читал в детстве до довольно позднего времени, То есть, я стал их читать, когда захотел это сам делать, когда мне показалось, что моей молитвы недостаточно, захотелось посмотреть книги церковные, и я увидел там утренние и вечерние молитвы и сам их для себя открыл, нашел и стал читать по собственному желанию. Я знаю, что сейчас во многих семьях все не так. Сейчас наоборот родители как можно раньше стараются своих детей заставить как можно больше молиться. И отвращение к молитве возникает в удивительно быстрые сроки. Я знаю, как один замечательный старец, прямо писал по этому случаю уже большому ребенку: "Не нужно столько молитв тебе читать, читай только "Отче наш" и "Богородице Дево, радуйся", а больше ничего не читай, больше ничего не нужно". Нужно, чтобы ребенок святое, великое получал в таком объеме, в каком он способен переварить. В чем тут причина? Мою мать воспитывали в верующей семье. И она учила меня так, как учили ее. Она помнила свое детство и учила своих детей по памяти. Как это обычно бывает в жизни. А потом произошел разрыв непрерывности духовного опыта и несколько поколений выпало из церковной жизни. Потом они обретают церковную жизнь уже во взрослом возрасте. Когда приходят взрослые девушки или женщины, то им уже дают, естественно, правила большие, они каются по-настоящему. И когда они выходят замуж, и появляются у них дети, – они своим детям дают все то, что когда-то дали им, когда они пришли в церковь. Очевидно, так происходит. Они не знают, как воспитывать детей, потому что их в детском возрасте никто не воспитывал в жизни церковной. Они стараются детей воспитать так, как воспитывают взрослых. И это роковая ошибка, которая приводит к самым плачевным результатам. Я прекрасно помню одну знакомую моей матери из близкой церковной семьи, у которой было много детей. И помню, что она своих детей с самого детства водила в церковь. Но как? Она приводила детей обычно к моменту причастия, или совсем незадолго до причастия. Они входили в церковь, где они должны были вести себя абсолютно благоговейно, там нужно было на цыпочках пройти, сложивши ручки, причаститься и сразу из церкви уходить. Она не давала им в церкви ни одного поворота головы сделать, ни одного слова сказать. Это святыня, это святая святых. Вот это она прививала своим детям и они все выросли глубоко верующими людьми. У нас теперь не так делается. У нас мамы хотят молиться Богу, хотят простоять всю всенощную, а детей некуда деть. Поэтому они приходят в церковь с детьми, здесь отпускают их, а сами молятся Богу. И думают, что детьми должен заниматься кто-то другой. И дети бегают по храму, вокруг церкви, безобразничают, дерутся в самом храме. Мамы молятся Богу. В результате получается атеистическое воспитание. Такие дети легко вырастут революционерами, атеистами, людьми безнравственными, потому что у них убито чувство святыни, благоговения у них нет. Они не знают, что это такое. Причем у них выбили самое высокое – святыню в самом ее высоком выражении. Даже церковь, даже литургия, даже причастие Св. Христовых Таин – уже ничто для них не свято. Каким еще авторитетом можно будет их потом поворотить к церкви, – неизвестно. Вот поэтому, мне кажется, что очень важно детей ограничивать в их посещении Церкви, в количестве посещений, и во времени посещений. И, может, в причащении, в исповеди. Но это очень трудно, потому что как только мы начнем детей причащать без исповеди, поднимется возмущение, скажут: "Как это, разве можно без исповеди причащаться после семи лет?" И вот дисциплинарная норма, которая введена была для взрослых, и которая тоже имеет в себе некоторую неправильность, для детей оказывается губительной. Нужно так повернуть жизнь детей, чтобы они свою церковную жизнь заслужили. Если уж не выстрадать, то заслужить. Нужно как-то потрудиться для того, чтобы было можно пойти в церковь. Очень часто бывает так, что ребенок в церковь идти не хочет, но мама хватает его за руку и тянет его за собой: - Нет, пойдешь в церковь! Он говорит: - Я не хочу причащаться. - Нет, ты будешь причащаться! И вызывает этим уже полное отвращение ко всему у ребенка. Ребенок начинает кощунствовать и богохульствовать прямо перед Чашей и бить мать руками и ногами и рваться от Чаши. А должно быть как раз наоборот. Ребенок говорит: - Я хочу причащаться! А мать говорит: - Нет, ты не будешь причащаться, ты не готов, ты плохо вел себя эту неделю. Он говорит: - Я хочу поисповедоваться. А она говорит: - Нет, я тебе не позволяю, ты не можешь идти в церковь, ты должен это заслужить. Бывает, детей берут из школы, чтобы они пошли на праздник церковный. И вроде бы это хорошо и хочется, чтоб они приобщились к празднику и благодати Божией. У меня у самого дети, я сам так делаю, поэтому очень хорошо это понимаю. Но здесь есть опять-таки очень большая проблема. Это только тогда хорошо, когда ребенок это заслужит. А если он всегда может пропустить школу и идти на праздник, то для него этот праздник уже делается праздником потому, что он школу прогуливает, а не потому, что это, скажем, Благовещение, или Рождество, или Крещение, потому что ему сегодня не нужно идти в школу и готовить уроки. То есть это все девальвируется и профанируется беспредельно. И это недопустимо. Может быть, лучше, полезнее для души человека, для души ребенка, сказать: - Нет, ты не будешь на празднике, ты пойдешь в школу и будешь учиться. Пусть он лучше в своей школе плачет о том, что он не попал на Благовещение в храм. Это будет полезнее для него, чем прийти в храм и в храме совершенно ничего не ценить, ничего не чувствовать. Все должно в жизни ребенка быть переосмыслено с этой точки зрения. И исповедь должна быть не столько уговорами, священник не столько должен стыдить, сколько он должен поставить все на свои места. Ему нужно брать на себя смелость вопреки родителям, сказать: - Нет, пусть ваш ребенок в церковь пока не ходит. Спокойно, не сердиться, не уговаривать, но сказать: - Такие дети нам в церкви мешают. Пусть Ваш ребенок приходит в церковь, причащается раз в несколько месяцев… Когда молодой человек хочет уклониться от армии, то и родители всячески пытаются его уберечь, спасти. А духовник говорит: - Нет, пусть идет служить. Это для него будет полезнее. Так и здесь. Ребенку нужно поставить суровые условия, чтобы он понял, что церковь для него – труднодостижимая цель. На исповеди духовнику следует общаться с ребенком с большой любовью. Не быть занудным, строгим воспитателем, постараться донести до ребенка, что он его понимает, понимает все его трудности, должен ему сказать: - Это все, конечно, так. Действительно тебе трудно, действительно ты не справляешься. Но это что значит? Это значит, что тебе не нужно причащаться каждую неделю. А раз так, то приходи через месяц или через два. Может быть, ты придешь по-другому. Нужно с ребенком поговорить совершенно серьезно и заставить родителей все это поставить на свои места. Церковь может быть лишь великим, радостным, праздничным и трудным переживанием. Церковная жизнь и исповедь должны стать для ребенка вожделенными, чтобы ребенок общение со своим духовным отцом воспринимал как нечто очень-очень для него важное, радостное и труднодостижимое, очень долгожданное. Это будет так, если священник сумеет в нужный момент найти с ребенком личный контакт. Очень часто приходится пережидать переходный возраст, приходится дотягивать до 14, до 15, до 16 лет. Не всегда, но бывает так. Особенно с мальчиками, они бывают невозможными шалопаями, и с ними серьезно говорить просто невозможно. Нужно разумно ограничивать их пребывание в церкви и участие в таинствах. А потом наступит время, когда можно будет сказать: - Ну вот ты теперь большой, ты вырос, давай поговорим серьезно… И складывается какая-то общая жизнь с духовником, личные отношения на серьезном уровне, которые для подростка становятся очень ценными. Все вышесказанное о детях можно резюмировать очень кратко. Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы исповедь становилась для детей просто частью церковного быта. Если так случится, то это профанация, это очень трудно исправимая беда. Владимир Воробьев, протоиерей Православие и современность - 25.03.2009. Моя ссылка

Письма о.Павла Флоренского из заключения своим детям. Постараюсь найти в инете. Нашла. Семья >> Воспитание детей Воспитание любящего отца. Письма священника Павла Флоренского из лагерей к семье. Священник П.А.Флоренский - выдающийся богослов, философ и ученый, один из замечательных представителей русской культуры "серебряного века". Совмещая служение Богу с занятиями наукой и философией, о. Павел обращал свое творчество к секуляризованному миру, раскрывая ему Истину через собственный духовный опыт и подвиг. После 1917 года о.Павел работает в комиссии по охране памятников старины Троице-Сергиевой Лавры: он ученый секретарь и хранитель Ризницы, спасает от разграбления сокровища Лавры. В 1921 г. избран профессором ВХУТЕМАСа по кафедре пространственности в художественных произведениях. Один из редакторов "Технической энциклопедии". В 1928 г. - в ссылке в Нижнем Новгороде работает в радиолаборатории. Вернувшись из ссылки, продолжал работать в ГЭЭИ, где стал помощником директора по научной части. Все эти годы он не снимал с себя священнического сана и ходил в подряснике, что и было основной причиной его ареста и последующего убийства. Арестован в 1933 г. по ложному обвинению и отправлен в ссылку на Дальний Восток в Сковородино, где работал на мерзлотоведческой станции. С 1934 г. - на Соловках, где занимался вопросами добычи йода и агар-агар из водорослей. Расстрелян 8 декабря 1937 г. В книге “Все думы – о вас. Письма семье из лагерей и тюрем 1933-1937 гг.” звучит голос о. Павла Флоренского. Из предисловия: “Письма к семье <…> можно рассматривать как последний этап творчества священника Павла Флоренского. В них он передает накопленное знание детям, а через них – всем людям”. Жене. Как живет моя Тикулька? Как Мик? Что делает Оля? Приехали ли мальчики и как они себя чувствуют? Хоть бы вы все были веселы и радостны, только этого хочу. Сейчас не успею написать каждому, но скажи им всем, как я их люблю и как страдаю, что ничем не могу помочь им в жизни. Жене. Скажи Мику и Тике, чтобы они нашли на карте все места, где я проезжал и где нахожусь теперь и постараются что-нибудь узнать о географии этих мест. Я нарочно стараюсь писать разные подробности о природе, чтобы они понемногу знакомились с географией, возможно наглядно и жизненно; мне хочется наполнить географические названия живым содержанием, чтобы появилось представление о том, что же такое наш Север, что такое Белое море и другие места. М.б. от моего заключения будет хоть та польза детям, что они приобретут таким образом кое-какие сведения и впечатления о своей родине. Жене. Мне жаль, и было и есть, что дети мало восприняли от крупных людей, с которыми я был связан, и не научились от них тому, что обогатило бы лучше книг. Вот почему я писал, чтобы Вася и Кира постарались научиться чему-нибудь от Вл<адимира> Ив<ановича>, т.к. такой опыт в жизни едва ли повторится. Но нужно уметь брать от людей то, что в них есть и что они могут дать, и уметь не требовать от них того, чего в них нет и чего дать они не могут. Боюсь, дети часто подходят к людям как раз наоборот и поэтому получают мало, или ничего не остается от общения. Жене. Но следовало бы приучать детей к карте, чтобы они отыскивали на ней места, о которых слышат и, кроме того, вычерчивали бы все проделанные каждым пути. Пусть у каждого будет свой цвет, тогда картина путешествий будет наглядной. Поэтому же мне хотелось бы насадить в садике растений всех мест, где бывали и о которых слышали дети и ты, — как живую память о местах. Жене. Не беспокойся, что Мик делает ошибки, это пройдет; но при случае отмечай ему, что написал он неправильно и почему. Его грубиянство тоже пройдет, я в Мике уверен, поэтому потерпи, не раздражайся и не огорчайся. Старайся приучать их играть побольше, пусть играют в 2, в 3, в 4 руки, пусть фантазирует, пусть прислушивается к чужой игре, все это разовьет его и вызовет интерес. Дочери Оле. Советую тебе собирать генеалогические сведения; когда прочтешь где-нибудь или услышишь, то записывай отрывочные сведения. Лучше всего записывать на лоскутках, но чернилом, а не карандашом, и складывать их сперва по алфавиту. А более связанные сведения следует сразу же переводить в схемы и потом постепенно достраивать эти схемы и дополнять подробностями. Это очень обогащает понимание жизни, а кроме того постепенно накопляется материал весьма ценный, который всегда пригодится. Жене. На Олино письмо уже не отвечаю, негде. Надо Олю беречь, она находится в таком возрасте, когда бывают особенно чувствительны ко всяким толчкам жизни, поэтому старайся не сердится на нее, когда она делает что не так, как надо. Кириллу. Но дело вашей активности восстанавливать конкретные штрихи ото всех понемногу, чтобы сделать дедов близкими себе и живо представлять их и почаще вспоминать. Это и ваш долг и ваш расчет, ибо жить пустотою в прошлом скучно и некультурно. Дорогая Олечка, я пишу тебе совершенно серьезно и требую, чтобы ты была благоразумна и заботилась о своем здоровье, все же прочее — второй очереди. Ты должна верить опыту жизни не только моему, но и целого рода, родов, т.к. именно неблагоразумие в этом отношении было уже не раз причиною гибели и глубокой раны в сердцах близких. В твоем возрасте бравирование неблагоразумием кажется возвышенным. Но оно не возвышенно, а просто объясняется незнанием природы и неумением рассчитывать, что более и что менее важно. Жене. Вот Васюшка, бедный, дожил до 24 лет, а не видел спокойной жизни и радости. Если может хотя бы некоторое время порадоваться, то старайся радоваться за него и с ним. Другие — тоже. Тика, пишешь, болезненно застенчива. Как ясно я понимаю ее состояние: это и наследственное, и благоприобретенное, от постоянных ударов. Я рос в иных условиях, да и то не могу справиться с таким же чувством, только стараюсь носить маску, как будто застенчивости нет. Старайся же вовлечь ее в какие-нибудь занятия и игры, чтобы она не так ощущала свое одиночество, пусть в ней разовьется немного уверенности в себе. Ты ошибаешься, что у нее нет памяти: это растерянность в мире, от постоянной неуверенности в себе и в окружающем. Как только она почувствует свои силы, так и беспамятство пройдет. А для этого надо добиться, чтобы хоть что-нибудь маленькое она усвоила настолько твердо, чтобы неуверенности быть уже не могло. Ей непременно надо помогать в уроках, хотя бы часть делать за нее. Стоит ей заработать 2-3 поощрения, как она развернется и дальше дело пойдет само собою гладко. Попробуй взяться за какую-нибудь из ее ошибок в арифметике или в орфографии и множество раз, невзначай, спрашивать ее на эту тему, чтобы правильный ход она усвоила досконально, совсем твердо. Затем возьми еще что-нибудь. Когда у нее образуются в сознании отдельные твердые точки, опоры, появится и уверенность, и она дальше сама станет укреплять также другие слабые места. И тебе надо быть активнее. Постарайся вовлечь детей в игру — припоминать немецкие слова и фразы, мотивы, сравнивать и т.д., например, кто вспомнит больше слов на такую-то букву или с таким-то окончанием, кто вспомнит и подберет больше мотивов и т.д., если будут делать ошибки, это неважно, пусть поправляют друг друга и даже пусть остаются с ошибками. Главное — это развить привычку, главное — постоянное упражнение, и это в любой области. Одним натиском ничего не сделаешь. Пусть Вася и Кира показывают детям минералы, называют их и характеризуют; очень важно характеризовать со стороны применения или каких-нибудь ярких особенностей. То же — с растениями и т.д. И Тику обязательно вовлекать сюда же, сообщая ей то, что ей может быть интересно и доступно. Жене. С Тикой, да и прочими также, старайся как можно чаще писать диктанты, каждый день, хотя бы по нескольку строк, и потом разбирай ошибки. В короткое время грамотность придет, если будешь делать так. Я уверен, что у Тики не неспособность и не беспамятство, а неуверенность в себе и отсутствие настоящей школы. Музыка, изобразительное искусство, архитектура могут стать прочными элементами образования, если произведения не просто воспринимать, но и активно продумывать. Для неподготовленных потому очень полезно обсуждать совместно (хотя бы даже делая ошибки), анализируя вещь, находя слова для охарактеризования тех или других моментов, усваивая терминологию и строя различные схемы произведения, как целого. Это относится ко всем отраслям: надо научиться охватывать целое, а для этого надо научиться характеризовать его, как целое, в первом приближении, затем во втором и т.д., детализируя и осложняя свое высказывание дополнительными моментами. Даже такие примитивные ответы, как “роман состоит из вступления, изложения и заключения”, по-видимому, пустые, уже дают нечто, ибо заставляют подумать о каком-то, хотя бы в самом первом приближении, расчленении. Тике. Напиши, прорастут ли посаженные растения — ландыши, майники, орхидеи, папоротники? Не погибли ли в грунте зимою примулы? Когда будете ходить гулять, то старайтесь каждый раз приносить из лесу хоть немного растений с корнями, чтобы насадить их дома. Хотелось бы развести хорошую заросль папоротников и хвощей. <…> Старайся наблюдать, как выходят из земли растения, и как они растут, и как построены. Для наблюдений лучше всего делать зарисовки: разсмотри в увеличительное стекло и нарисуй, что увидишь в крупном размере. Вероятно с будущего года тебе придется и в школе заниматься естествознанием, вот ты и подготовишься. Узнавай названия растений, семейство, к которому принадлежит то или другое растение, особенности растения, куда оно применяется, вообще все, что придется услышать. Хорошо бы запоминать также различные легенды и рассказы о каждом растении — это может тебе сообщить мама. Жене. В частности беспокоит Кирилл — ты писала, что он грустный, неизвестно от чего. В твоем письме было также, что он недостаточно усердно занимается. Верно ли это? М.б. просто устает за неделю и потому старается отдохнуть в выходной день. Относительно Мика я в душе уверен, что его отлынивание от серьезных занятий — временное и что потом он резко изменится. М.б. и лучше, чтобы он был побольше на воздухе и не переутомлялся, раз он все еще слишком нервный и слабый. Но тем не менее, мне хотелось бы, чтобы Мик набирался побольше конкретных впечатлений — от природы, искусства, языка. Очень важно приступать, впоследствии, к серьезным занятиям, с багажом восприятий, а не строиться в пустоте и отвлеченно. Тогда, если будет этот запас конкретных образов, цветов, запахов, звуков, вкусов, пейзажей, растений и т.д., то этот запас может легко оформиться и дать твердую почву для отвлеченных построений. Если же его нет, если понятие не сопровождается образом, если отвлечение — только отвлеченно, то оно лишено какой бы то ни было цены и скорее вредно, чем полезно, для развития ума: становится мертвящей догмой, обуживает дух, лишает его свободы и творчества! Екатерина Степанова. Екатерина Степанова."Соловки". Жене. Отвечаю теперь на твои вопросы и мысли. Ты пишешь: “Как странно и пожалуй тяжело смотреть, как наши чувства переживаются другими, а самой быть в стороне”. Мысль правильная, если говорить о “других”. Но для высшего человеческого сознания “других”, т.е. кого-то, стоящего вне меня, мне противостоящего просто нет, ибо Я расширяется на все бытие и находит себя же во всяком. Это — для высшего сознания. А для нашего, среднего, дети — не “другие”, а то же Я. В этом смысле не понимаю тебя. Разве Васюшка не часть нас самих, не продолжение и не расширение нас? Говорю не о том, что должно любить, а о том, что просто есть. Детей, если бы и хотел, не могу воспринимать извне. Вот почему, когда говорят “много ли детей?”, или “сколько детей?”, я не знаю, что ответить: ведь много и сколько относится к однородному, к единицам, стоящим вне друг друга и вне того, кто считает. А своих детей я воспринимаю настолько изнутри, каждого как качественно отличного от другого, что не могу считать и не могу сказать, много ли их или мало. Сколько и много возникает там, где единицы заменимы (в этом их однородность). А каждый из детей незаменим и единствен, и потому их не много и не мало, им нет счету. Жене. Спроси Мика, верно ли мнение, что при готовке кушанья вода, раз вскипяченная, а затем остывшая, при вторичном нагреве закипает труднее, чем свежая. Если верно, то чем это явление объясняется? Жене о Мике. Он переживает переходный возраст, который всегда дается нелегко, а при нервности и одаренности особенно трудно. Нисколько не сомневаюсь, что Мик будет тебя радовать, что он выровняется. Пока же надо, не распуская его и относясь с твердостью, просто ждать, ждать терпеливо и с надеждой. Он стремится из дому, т.к. ищет впечатлений. Постарайтесь дать ему таковые, пусть Вася и Кира приучают его разбираться в коллекциях, делать кое-какие наблюдения и опыты, записывать, чертить, собирать материал по вопросу, который его более или менее занимает, например по фотографии. Это и пригодится ему в будущем, и введет в русло в настоящем. Старайся завести в доме привычку (хотя бы отдельными фразами) к иностранному языку, только так можно освоить язык. Пусть это будут, наконец, отдельные слова, пусть не совсем правильно: надо разбить внутреннее сопротивление и одомашнить язык, который воспринимается не как нечто применяемое, а лишь как школьный предмет. В этом — вся беда. Пусть же он будет в употреблении, хотя бы и неумелом. Моя ссылка

РАССКАЗЫ О ДЕТЯХ Наталия Дмитриевна Шаховская-Шик Опубликовано в №3 (14) 1997 г. журнала "Альфа и Омега" СОДЕРЖАНИЕ: # Предисловие # Никита # Утро # Каприз # Коклюш # В зимний день # Сорока # Аму-Дарья # Вечерняя молитва # Корь # Приложение. Из семейного архива. Рассказ "Осенним утром" ПРЕДИСЛОВИЕ Автор этих рассказов - Наталия Дмитриевна Шаховская-Шик, мать пятерых детей, жена священника о.Михаила (Михаила Владимировича) Шика, расстрелянного в 1937 году "за активное участие в контрреволюционной организации церковников-нелегалов". Она была третьим ребенком в семье князя Дмитрия Ивановича Шаховского (внука декабриста Ф.П.Шаховского), земского деятеля, члена ЦК партии конституционных демократов, одного из министров Временного правительства, последние годы своей жизни посвятившего изучению философского и литературного наследия П.Я.Чаадаева (он также расстрелян в 1938 г. в возрасте 76 лет "как участник контрреволюционного заговора"). Н.Д. родилась в 1890 г. в с. Михайловском (имени деда) близ Ярославля, училась в Ярославской женской гимназии; в 1913 году закончила исторический факультет Московских Высших женских курсов и в период с 1912 по 1917 г.г. работала в издательстве К.Ф.Некрасова, где опубликовано несколько ее работ - исторические очерки, биография В.Г.Короленко, положительно оцененная им самим; статья памяти А.П.Чехова и др. После революции она сменила литературную работу на общественную - заведовала культурно-просветительским отделом Дмитровского Союза Кооперативов; затем, поселившись в Сергиевом Посаде, преподавала в местном педагогическом техникуме. За это время она прошла путь от детской веры в Бога, через потерю ее, к новому, уже взрослому осмыслению своей веры, которую пронесла через всю остальную жизнь. Выйдя в 1918 г. замуж за крестившегося еврея - М.В.Шика, который позднее, в 1927 г., в ссылке принял священнический сан, она первые годы супружества оставалась бездетной, очень тяжело переживала это (врачи ничего не обещали), и появление на свет в 1922 году первенца - Сергея восприняла как великое чудо, но при этом ей пришлось сделать трудный выбор. Рождение ребенка, по мнению врачей, грозило повлечь за собой новую вспышку туберкулеза, перенесенного ею в 1914-1915 гг., и болезнь могла оказаться смертельной. Н.Д., выяснив, что будущему ребенку ничего в этом случае не грозит, категорически отвергла аборт, сказав, что "жизнь за жизнь - это не так уж дорого". И она дала жизнь еще четверым детям. С чувством благоговения и пристальным вниманием она относилась и к своим, и к чужим детям, записывала (особенно о первых трех) все, что казалось ей важным для понимания их внутренней жизни. Позднее, в 30-е годы, эти записи оформились в маленькие рассказы, которые писались "в стол" и впервые опубликованы лишь в 1997 году – в №3 (14) журнала "Альфа и Омега". Все действующие лица - реальные дети со своими подлинными именами: Никита - сын художника В.А.Фаворского, большого друга о.М.; Сережа, Маша, Лиза (Елочка),Дима и Николенька - дети Н.Д. и о.М. с разницей в возрасте 1,5 -2 - 3 года; Таня и Алеша - дети еще одного друга семьи - священника о.Сергия Сидорова. В конце 20-х гг. Н.Д. сотрудничала с издательством "Посредник", переводила и писала для детей и юношества популярные книжки о путешественниках, изобретателях, ученых. Последняя ее книга, написанная вместе с М.В.Шиком, - о Фарадее - была издана трижды: в 1937 г. ("Загадка магнита"), в 1947 г. ("Майкл Фарадей") и в 1968 г. ("Повелитель молний"). Затем Н.Д. довелось пережить арест мужа (1937 г.) и неизвестность о его судьбе, бытовые и моральные тяготы немецкой оккупации в городке Малоярославце (октябрь-декабрь 1941 г.) Кроме бомбежек, голода и холода (а семья Н.Д. в это время выросла до 12 человек, так как вокруг нее, кроме собственных детей, собрались родные и неродные старушки, бежавшие от московских бомбежек и малоярославецкой бесприютности), было и самое страшное - вызов в немецкую комендатуру и указание явиться с детьми (полуеврейской крови) 24 декабря. Детям (17-ти, 15-ти, 13-ти и 11-ти лет) грозила отправка в гетто. Никакие справки о том, что ее муж и дети - православные, не играли роли: имела значение только кровь... И что же? 24-26 декабря комендатура не работала - Рождество! В ночь на 27-е начался обстрел города подошедшими нашими войсками, комендатура спешно выехала, а 1-го января 1942 года в город вошли наши части. И такие чудеса сопровождали Н.Д. всю ее жизнь. Однако здесь она уже не устояла против своего давнего врага - туберкулеза и умерла в Московском Туберкулезном институте 20 июля 1942 г. Елизавета Михайловна Шаховская-Шик. [ Постоянный адрес текста: http://www.zavet.ru/krohi/dt/shah/ ]