Стихотворения

inna d · 31 мая, 2019

Преподобный Варсонофий Оптинский

***
Страна чудес, о Русь моя святая!
Иноплеменников теснят тебя толпы
И силятся запять твои стопы...
Но ты идешь, страна моя родная,
Вперед с надеждою на Господа Христа,
Смиренно преклонясь под тяжестью
креста.
Храня его святые повеленья, -
Из рода в род пребуди им верна.
В тебе таится сила возрожденья
Народов мира. К свету воскресенья
И в царство жизни, радости полна,
Ты поведешь их мощною десницей,
И плод духовный возрастишь сторицей,
Блаженная, счастливая страна!..

https://azbyka.ru/otechnik/Varsonofij_Optinskij/duhovnoe-nasledie/5

Николай Языков

Подражание псалму 1

Блажен, кто мудрости высокой
Послушен сердцем и умом,
Кто при лампаде одинокой
И при сиянии дневном
Читает книгу ту святую,
Где явен Божеский закон:
Он не пойдёт в беседу злую,
На путь греха не ступит он.
Ему не нужен путь разврата;
Он лишний гость на том пиру,
Где брат обманывает брата,
Сестра клевещет на сестру;
Ему не нужен праздник шумной,
Куда не входят стыд и честь,
Где суесловят вольнодумно
Хула, злоречие и лесть.

Блажен!.. как древо у потока
Прозрачных, чистых, светлых вод
Стоит,— и тень его широка
Прохладу страннику даёт,
И зеленеет величаво
Оно, красуяся плодом,
И своевременно и здраво
Растёт и зреет плод на нём, —
Таков он, муж боголюбивый;
Всегда, во всех его делах
Ему успех, а злочестивый…
Тот не таков; он словно прах!..
Но злочестивый прав не будет
Он на суде не устоит,
Зане Господь не лестно судит
И беззаконного казнит.

1845 год

https://azbyka.ru/fiction/podrazhanie-psalmu-1-yazykov-nikolaj/

Изменено 31 мая, 2019 пользователем inna d
дополнено

Юрий Кур · 31 мая, 2019

Да, преподобный Варсонофий - замечательный поэт. Очень сильное стихотворение "Молитва Иисусова" . Это не только высокая поэзия, но сама суть духовной жизни в нескольких строках.

...Мой друг о Господе! Дерзай!
Не прекращай великой, тяжкой битвы
И поле бранное отнюдь не покидай –
Не оставляй Божественной молитвы!

Пребуди в подвиге до смерти, до конца:
Победа ждет тебя, духовного борца.
Души твоей да не смятутся кости [3],
Да не колеблются ее твердыни и столпы,
Когда приступят к ней злокозненные гости –
Бесовских помыслов несметные толпы.
Всемощным именем Господним их рази;
Гонимы им, рассеются врази!
Покрывшись мудрости исполненным смиреньем,
Сей ризою нетленной Божества,
Невидимым врагам душевного спасенья
Не доставляй победы торжества!
Безропотно терпи обиды и гоненья,
Не оставляй прискорбного пути –
Духовных благ священного залога;
Живи для вечности, для Бога –
Единой истинной и вечной красоты,
Всю жизнь Ему всецело посвяти.
Откинув ложные надежды и мечты,
Мужайся в подвиге суровом
И узришь жизнь во свете новом.
И час пробьет, настанет время,
Духовная твоя умолкнет брань –
Страстям невольная, мучительная дань,
И с радостию ты поднимешь бремя
Напастей, бед, гонений и скорбей.
В душе твоей, свободной от страстей,
Исчезнут тяжкие сомненья и тревога,
И свет духовный воссияет в ней –
Наследнице Небесного Чертога.

(http://www.stsl.ru/news/all/iz-poeticheskogo-naslediya-prp-varsonofiya-optinskogo)

Olqa · 3 июня, 2019

Осип Мандельштам ни разу не был в Константинополе и не видел храма Святой Софии. Однако ему удалось создать самое яркое описание этого собора в поэзии. 1480 лет назад в столице Византийской империи был освящен величественный Софийский собор. Прекрасная Айя-София в представлении одного из крупнейших поэтов ХХ века.
Айя-София
Айя-София — здесь остановиться
Судил Господь народам и царям!
Ведь купол твой, по слову очевидца,
Как на цепи, подвешен к небесам.
И всем векам — пример Юстиниана,
Когда похитить для чужих богов
Позволила эфесская Диана
Сто семь зеленых мраморных столбов.
Но что же думал твой строитель щедрый,
Когда, душой и помыслом высок,
Расположил апсиды и экседры,
Им указав на запад и восток?
Прекрасен храм, купающийся в мире,
И сорок окон — света торжество;
На парусах, под куполом, четыре
Архангела прекраснее всего.
И мудрое сферическое зданье
Народы и века переживет,
И серафимов гулкое рыданье
Не покоробит темных позолот.

Исторический контекст
Стихотворение «Айя-София» написано в 1912 году. В это время Осип Мандельштам только начал свой путь в литературе. Он успел побывать за границей, где изучал европейскую философию и культуру; обучался на историко-филологическом факультете Петербургского университета. В 1911–1912 году он знакомится с молодыми поэтами Александром Блоком, Анной Ахматовой и Николаем Гумилевым. С последними Мандельштам заводит крепкую дружбу и, разделяя их взгляды на поэтическое творчество, становится участником литературного направления акмеизм, которое было создано в противовес символизму с его абстрактными и туманными стихами. Акмеисты считали, что поэзия должна быть чеканна и стройна, как шедевр архитектуры, а поэт представлялся им одаренным зодчим, изготовителем стихов.
В 1913 году вышла первая книга Мандельштама «Камень», куда и вошло, наряду со знаменитым текстом «Notre Dame», другое «архитектурное» стихотворение — «Айя-София».
Автор
За год до написания стихотворения Осип Мандельштам, выросший в еврейской семье, принял Крещение. Чаще всего этому находят простую прагматическую причину — так можно было обойти квоту на иудеев для поступления в Петербургский университет. Однако была и другая, личная, духовная причина, о которой писал сам поэт: «Воспитанный в безрелигиозной среде (семья и школа), я издавна стремился к религии безнадежно и платонически — но все более и более сознательно».
Для Мандельштама также было важно креститься не только «в христианство, но и в христианскую культуру». Поэтическим отражением такого крещения стало стихотворение «Айя-София».
... Главным героем стихотворения Мандельштама стала всемирно известная святыня — собор Святой Софии в Константинополе. Однако поэт предпочел назвать стихотворение греческим именем храма — Айя-София (Ἁγία Σοφία), т. е. Святая Премудрость Божия.
О каком древнем предании вспоминает Мандельштам?

Айя-София — здесь остановиться
Судил Господь народам и царям!
Ведь купол твой, по слову очевидца,
Как на цепи, подвешен к небесам.

В начальных строках Мандельштам напоминает предание об основании Константинополя римским императором Константином в 324 году. Император долгое время не мог выбрать место для новой столицы, но помог ему в этом особый случай. В небе над берегами Босфора парил орел со змеей в когтях. Посланники римского императора, увидев битву орла со змеей, расценили ее как божественный знак. Они проследили, где приземлился орел со своей добычей, и на месте старой греческой колонии Византий был основан город Константинополь, который в 330 году провозгласили столицей Римской империи.
В 326 году Константин построил первую в своей столице церковь — во имя Святой Софии на месте существующей сегодня Айя-Софии. Храм несколько раз подвергался разрушениям во время народных восстаний, однако новый император Юстиниан (527–565) заложил на этом же месте новый собор, строительство которого, по данным летописцев, длилось 5 лет, 10 месяцев и 10 дней и завершилось в декабре 537 года. Освящен он был 27 декабря 538 года. Храм показан восхищенным поэтом изнутри. Одна из самых поразительных деталей интерьера собора — это его огромный купол, который словно «подвешен к небесам». Его диаметр превышает 31 метр. Длина здания составляет 81 метр, ширина — 72 метров, высота — 55 метров. Современники не могли понять, как купол может держаться на такой высоте без видимых опор, поэтому считали, что здесь не обошлось без помощи
помощи Господа. Византийский писатель Прокопий Кесарийский, современник постройки собора, писал, что Аяй-София создана «не человеческим могуществом, но Божьим соизволением». Прокопий так описывает свое впечатление от купола: «кажется, что он не покоится на твердом сооружении, но, вследствие легкости строения, золотым полушарием, спущенным с неба, прикрывает это место. Все это сверх всякого вероятия искусно соединенное в высоте, сочетаясь друг
помощи Господа. Византийский писатель Прокопий Кесарийский, современник постройки собора, писал, что Аяй-София создана «не человеческим могуществом, но Божьим соизволением». Прокопий так описывает свое впечатление от купола: «кажется, что он не покоится на твердом сооружении, но, вследствие легкости строения, золотым полушарием, спущенным с неба, прикрывает это место. Все это сверх всякого вероятия искусно соединенное в высоте, сочетаясь друг с другом, витает в воздухе..."
Историки архитектуры раскрывают тайну парящего купола собора: «четыре мощных столба, несущие купол, на которые опираются пяты арок, остаются почти незаметными зрителю. Они искусно замаскированы тонкими легкими перегородками», «возникает иллюзия, что купол ни на чем не держится и парит в воздухе, подвешенный к небесам».

Что похитили у языческой богини?
И всем векам — пример Юстиниана,
Когда похитить для чужих богов
Позволила Эфесская Диана
Сто семь зеленых мраморных столбов.

Для строительства храма по приказу императора Юстиниана в Константинополь доставлялись драгоценные и полудрагоценные камни, слоновая кость, золото и серебро, порфировые, мраморные и гранитные колонны из античных
храмов Греции и Рима. Из Рима были привезены колонны из красного порфира, а из храма Артемиды (Дианы) в Эфесе — колонны из зеленого мрамора, о которых и пишет Мандельштам. Колонны поддерживают галереи, которые окружают главный неф собора. Вместо иконостаса были установлены двенадцать серебряных колонн с золотыми капителями, которые служили основанием для икон.

Сколько было «щедрых строителей»?
Но что же думал твой строитель щедрый,
Когда, душой и помыслом высок,
Расположил апсиды и экседры,
Им указав на запад и восток?

Возможно, что так Мандельштам решил назвать императора Юстиниана, который все свои средства и силы вкладывал в то, чтобы построить самый роскошный собор в мире и в первую очередь превзойти царя Соломона с его Иерусалимским храмом. После того как в 537 году в соборе произошло первое богослужение, Юстиниан воскликнул: «Слава Богу, который дал мне возможность закончить эту постройку. Я превзошел тебя, о Соломон!»
Однако высокими «душой и помыслом» были и главные строители храма. Исторические хроники называют имена двух архитекторов из Малой Азии: Исидора из Милета и Анфимия из Тралл. Анфимия Прокопий Кесарийский даже назвал «образованнейшим человеком своего времени» — он был выдающимся математиком и ученым. Вместе с двумя мастерами работало еще сто архитекторов и около десяти тысяч рабочих, которым удалось создать гармоничную и прочную конструкцию собора.
Во время написания стихотворения храм был мусульманской мечетью.

Прекрасен храм, купающийся в мире,
И сорок окон — света торжество;
На парусах, под куполом, четыре
Архангела прекраснее всего.

Осип Мандельштам ни разу не был в Константинополе и не видел храма Святой Софии, однако его поэтически-архитектурные описания интерьера собора поразительно точны. Интересно, что в 1912 году, когда было написано стихотворение, собор Святой Софии был не христианской святыней, а мусульманской мечетью. После завоевания Константинополя турками-османами в 1453 году, храм был превращен в мечеть и оставался ею до 1935 года. Крест с купола Софийского собора был заменен на полумесяц, а к самому зданию пристроили минареты. Однако Мандельштам в Айя-Софии видел прежде всего величественную величественную и непоколебимую твердыню христианства. Поэт описывает «храм, купающийся в мире» — благовонном масле, которое используется при освящении только что построенного храма.
Купол храма действительно окружают сорок окон, которые Мандельштам упоминает в стихотворении. Их размер и расположение позволяют солнечному свету проникать так, что он заставляет переливаться различными цветами многочисленные мозаики храма. На парусах Айя-Софии, треугольных сферических сводах, изображены не четыре архангела, как у Мандельштама, а другие представители ангельских чинов — шестикрылые серафимы (о которых поэт пишет в заключительных строках). Четыре серафима на парусах были единственными
изображениями в соборе святой Софии, которые мусульмане сочли за талисманы и не замазали штукатуркой, когда храм был превращен в мечеть.
«…мудрое сферическое зданье // Народы и века переживет», — заключает поэт, для которого Айя-София стала вечной хранительницей христианского духа и великолепным образцом христианской культуры."
(Журнал "Фома" - 20 великих стихотворений).

Изменено 3 июня, 2019 пользователем Olga

Мано · 5 июня, 2019

Учись прощать, молись за обижающих,
Зло побеждай лучом добра,
Иди без колебаний в стан прощающих
Пока горит Голгофская Звезда.

Учись прощать, когда душа обижена,
И сердце, словно чаша горьких слёз,
И кажется, что доброта вся выжжена,
Ты вспомни, как прощал Христос!

Учись прощать, прощай не только словом,
Но всей душой, всей сущностью твоей.
Прощение рождается любовью
В борении молитвенных ночей.

Учись прощать, в прощеньи радость скрыта,
Великодушье лечит как бальзам,
Кровь на Кресте за всех пролита,
Учись прощать, чтоб был прощен ты сам.

(Вадим Янченко)

~ Весна ~ · 5 июня, 2019

А завтра — Вознесение Христово.
Душа живёт возвышенной волной.
Омоется туманами Ветрово,
Омоюсь я молитвою ночной.

Застыну перед Ликом на убрусе,
Едва шепча молитвенный напев.
Благодарю, Сладчайший Иисусе,
За это чудо — пребывать в Тебе.

О, благодать ночного Единенья!
О, Таинство, дарованное всем!
Приди и пей из чаши умиленья,
Сорастворись Божественной росе.

Блаженна ночь, когда она — Христова.
Блаженно всë, что тянется к Нему.
О Обещавый Духа Всесвятого,
Пошли и нам, да не отыдем в тьму.

Иеромонах Роман
22–26 мая 1996
Скит Ветрово

.. Инна, Борис Пастернак автор)

Изменено 5 июня, 2019 пользователем ~ Весна ~

Мано · 5 июня, 2019

Спасибо =)

Отсюда утащила.

https://azbyka.ru/fiction/uchis-proshhat-molis-za-obizhajushhih-vadim-janchenko/

Olqa · 5 июня, 2019

Вопрос, конечно, интересный. Статья на сайте "Православие.фм", размещенная в декабре 2015 года "О чем грустят нобелевские лауреаты":

"...Однако не всегда всё так просто и безобидно.

Вот, например, совершенно жуткое, но очень распространенное в интернете стихотворение «Учись прощать», исправно подписываемое именем Бориса Пастернака и 1952 годом написания. Да простит нас читатель, приведем его полностью для полноты впечатления:

Учись прощать… Молись за обижающих,
Зло побеждай лучом добра.
Иди без колебаний в стан прощающих,
Пока горит Голгофская звезда.
Учись прощать, когда душа обижена,
И сердце, словно чаша горьких слез,
И кажется, что доброта вся выжжена,
Ты вспомни, как прощал Христос.
Учись прощать, прощать не только словом,
Но всей душой, всей сущностью своей.
Прощение рождается любовью
В творении молитвенных ночей.
Учись прощать. В прощеньи радость скрыта.
Великодушье лечит, как бальзам.
Кровь на Кресте за всех пролита.
Учись прощать, чтоб ты был прощен сам.

С одной стороны, чтобы стремиться приписать чьё-то (или своё) бездарное творение перу Пастернака, надо ставить его как поэта достаточно высоко, надеясь, что ссылка на него будет привлекать читателей. Но насколько непочтительно, с другой стороны, приписывать ему такое.

Чтобы не быть голословными, приведем несколько простых фактов. Во-первых, совершенно невозможно было в это время писать в открытую о христианских ценностях и уж тем более упоминать имя Христа. Во-вторых, например, «лучи добра» – это современное неуклюжее выражение, успевшее, однако, набить оскомину. В-третьих, с рифмой уж Борис Леонидович точно управлялся умело и аккуратно, в отличие от автора сего опуса. В пятых, стихи Пастернака – это поэзия высочайшего класса, а не назидательное рифмоплетство. Открытое морализаторство ему совершенно чуждо. В-четвертых, 1952 год – это разгар работы над романом «Доктор Живаго». В этот период стихотворений Пастернак почти не писал. Наконец, можно пролистать оглавление всех 11 томов полного собрания сочинений Пастернака (вот за какие вещи можно благодарить интернет!), и там ничего подобного нет. А настоящего автора этого произведения так и не удалось найти. Оно внезапно появляется в 2007 году на ничем не примечательном сайте, сразу с этой подписью.

Но вот что пугает по-настоящему. Несмотря на всё вышенаписанное, в интернете существует даже методическая разработка урока литературы для 11 класса с анализом этого стихотворения, где все эти несуразности с «голгофской звездой» даже находят литературоведческий комментарий и некие объяснения. Выглядит весьма удручающе. Неужели кто-то на самом деле провел такой урок?.."

Может, и этой статье есть опровержение?

Юрий Кур · 6 июня, 2019

В 05.06.2019 в 22:51, Olga сказал:

Вот, например, совершенно жуткое, но очень распространенное в интернете стихотворение «Учись прощать»,

Я не литературовед, но, на мой взгляд, стихотворение не такое уж и жуткое, особенно второе четверостишье (на azbukе по строфам разбито). И то, что оно "распространено в интернете", говорит, что многим созвучно. Написал человек хороший, хоть и не Пастернак (наверно).

Почитал статью этой Маргариты Коваленко. Статья какая-то поверхностная, прыг-скок, легкость мысли необыкновенная.

В 05.06.2019 в 22:51, Olga сказал:

Наконец, можно пролистать оглавление всех 11 томов полного собрания сочинений Пастернака (вот за какие вещи можно благодарить интернет!), и там ничего подобного нет.

Зачем листать 11 томов? За один клик в Яндексе легко найти автора: Вадим Янченко - так указано здесь: https://azbyka.ru/fiction/uchis-proshhat-molis-za-obizhajushhih-vadim-janchenko/.

Olqa · 7 июня, 2019

Юрий, сестрички указали двух авторов, тоже точно так, как и Вы, крикнула Яндекс и посмотрела предложенное: немного удивило, как может быть одно стихотворение "принадлежать" двум авторам. Немного недружественной рецензия показалась, это верно. Но не исправлять же слова автора?)).

Клик в Яндекс не всегда помощник. Инет заполняют люди, способные на ошибки.

Как-то на страничке Оптины в Вк был размещен коллажик такой: фраза-поучение преподобного Амвросия, фотография убиенного инока Трофима, подпись: убиенный инок Ферапонт. И таких чудных "творений"сколько угодно...

Встречались споры-разборки принадлежности слов тому или иному Святителю, особенно если слова как бы не соответствующие христианскому устроению. Святителю Луке Крымскому, например, принадлежащие или нет.

А что касается "жуткости" стихотворения - на вкус и цвет товарищей нет. Возможно, такое стихотворение кому-то поможет. Возможно, кому-то совсем не по душе душевные произведения, достаточно поучений Святых Отцов. В любом виде и в любой степени простоты и сложности все для нас есть. Было бы стремление себя спасти ))

Мано · 7 июня, 2019

Все люди для меня учителя,
Все встречи для меня — награда.
Учусь у злого — как нельзя,
У доброго учусь — как надо.

inna d · 17 июня, 2019

И.А.Бунин

Троица

Гудящий благовест к молитве призывает,

На солнечных лучах над нивами звенит;

Даль заливных дугой в лазури утопает,

И речка на лугах сверкает и горит.

А на селе с утра идет обедня в храме:

Зеленою травой усыпан весь амвон,

Алтарь, сияющий и убранный цветами,

Янтарным блеском свеч и солнца озарен.

И звонко хор поет, веселый и нестройный,

И в окна ветерок приносит аромат...

Твой нынче день настал, усталый, кроткий брат.

Весенний праздник твой, и светлый и спокойный!

Ты нынче с трудовых засеянных полей

Принес сюда в дары простые приношенья:

Гирлянды молодых березовых ветвей,

Печали тихий вздох, молитву - и смиренье.

http://www.goldpoetry.ru/bunin/index.php?p=406

Иван Шмелев. Лето Господне. Праздники. Троицын день.

На Вознесенье пекли у нас лесенки из теста — «Христовы лесенки» — и ели их осторожно, перекрестясь. Кто лесенку сломает — в рай и не вознесется, грехи тяжелые. Бывало, несешь лесенку со страхом, ссунешь на край стола и кусаешь ступеньку за ступенькой. Горкин всегда уж спросит, не сломал ли я лесенку, а то поговей Петровками. Так повелось с прабабушки Устиньи, из старых книг. Горкин ей подпсалтырник сделал, с шишечками, точеный, и послушал ее наставки; потому-то и знал порядки, даром, что сроду плотник. А по субботам, с Пасхи до Покрова, пекли ватрушки. И дни забудешь, а как услышишь запах печеного творогу, так и знаешь: суббота нынче.

Скрытый текст

Пахнет горячими ватрушками, по ветерку доносит. Я сижу на досках у сада. День настояще летний. Я сижу высоко, ветки берез вьются у моего лица. Листочки до того сочные, что белая моя курточка обзеленилась, а на руках — как краска. Пахнет зеленой рощей. Я умываюсь листочками, тру лицо, и через свежую зелень их вижу я новый двор, новое лето вижу. Сад уже затенился, яблони — белые от цвета, в сочной, густой траве крупно желтеет одуванчик. Я иду по доскам к сирени. Ее клонит от тяжести кистями. Я беру их в охапку, окунаюсь в душистую прохладу и чувствую капельки росы. Завтра все обломают, на образа. Троицын день завтра.

Горкин совсем по-летнему, в рубашке, без картуза. Так он очень худой, косточки даже слышно, когда обнимемся. Я зову его к себе в рощу, но он не слушает. Метут в четыре метлы, выметают конюшни и коровник. Гаврила моет пролетку к празднику, вертятся и блестят колеса. Старый Антипушка, на лесенке, у конюшни, трет кирпичом медный зеленый крест, на амбаре сидит Андрюшка, гремит по крыше. Горкин велел ему вычистить желоба от мусора, а то перехлещет в ливень. Большая лужа горит на солнце, а в ней Андрюшка, головой вниз. Летит в лужу старая опорка, брызги взлетают радугой, как фонтан. Горкин прыгает и кричит:

— Я те, озорник, пошвыряю… Нипочем не возьму на Воробьевку! — и идет в холодок, под доски. — Вотрушки, никак, пекут?.. Ну-ко, сходи, попотчуй.

Я бегу к Марьюшке, и она дает мне в окошечко горячую, с противня, ватрушку. Выпрашиваю и Горкину. Бегу, подкидывая на ладошках, — такие они горячие.

— Бо-гатые вотрушки… — говорит Горкин, перекрестясь, и обирает с седой бородки крошечки творогу. — На Троицу завтра красный денек будет. А на Духов День, попомни вот, замутится. А то и громком, может, погрозит. Всегда уж так. Потому и желоба готовлю.

— А почему — «и страх, и радость…» — вчера сказал-то?

— Троица-то? А, небось, учил в книжке, как Авраам Троицу в гости принимал… Как же ты так не знаешь? У Казанской икона вон… три лика, с посошками, под древом, и яблочки на древе. А на столике хлебца стопочка и кувшинчик с питием. А царь-Авраам приклонился, ручки сложил и головку от страха отворотил. Страшно, потому. Ангели лики укрывают, а не то что… Пойдет завтра Господь, во Святой Троице, по всей земле. И к нам зайдет. Радость-то кака, а?.. У тебя наверху, в кивоте, тоже Троица.

Я знаю. Это самый веселый образ. Сидят три Святые с посошками под деревцом, а перед ними яблочки на столе. Когда я гляжу на образ, мне вспоминаются почему-то гости, именины.

— Верно. Завтра вся земля именинница. Потому — Господь ее посетит. У тебя Иван-Богослов ангел, а мой — Михаил-Архангел. У каждого свой. А земли-матушки сам Господь Бог, во Святой Троице… Троицын день. «Пойду, — скажет Господь, — погляжу во Святой Троице, навещу». Адам согрешил. Господь-то чего сказал? «Через тебя вся земля безвинная прокляна, вот ты чего исделал!» И пойдет. Завтра на коленках молиться будем, в землю, о грехах. Земля Ему всякие цветочки взростила, березки, травки всякие… Вот и понесем Ему, как Авраам-царь. И молиться будем: «пошли, Господи, лето благоприятное!» Хорошее, значит, лето пошли. Вот и поют так завтра: «Кто-о Бог ве-лий, яко Бо-ог наш? Ты еси Бо-ог, тво-ряй чу-де-са-а!»

Голосок у Горкина старенький, дребезжит, такой приятный. Я прошу его спеть еще, еще, и еще разок. И поем вместе с ним. Он говорит, что эта молитва «страшно победная», в году два раза поют только: завтра, на Троицу, да на Пасхе, на первый день, в какую-то знатную вечерню. Сперва «Свете тихий» пропоют, а потом ее.

— Прабабушка Устинья одну молитовку мне доверила, а отец Виктор серчает… нет, говорит, такой! Есть, по старой книге. Как с цветочками встанем на коленки, ты и пошопчи в травку: «и тебе, мати-сыра земля, согрешил, мол, душою и телом». Она те и услышит, и спокаешься во грехах. Все ей грешим. Выростешь — узнаешь, как грешим. А то бы рай на земле был. Вот Господь завтра и посетит ее, благословит. А на Духов День, может, и дожжок пошлет… Божью благодать.

Я смотрю на серую землю, и она кажется мне другой, будто она живая, — молчит только. И радостно мне, и отчего-то грустно.

Сходится народ к обеду. Въезжает на дрожках Василь-Василич, валится с них, — и прямо под колодец. Горкин ему качает и говорит: «нехорошо, Вася… не годится». Он только хрипит: «взопрел!» Встряхивается, ерошит рыжие волосы, глядит вспухшими мутными глазами, утирается красным платком и валится на дрожки. Говорит, мотаясь: «в ты-щи местов надоть… й-еду-у!» Кричат от ворот — «хозяин!». Василь-Василич вскакивает, швыряет картуз об дрожки и тянет из пиджака книжечку. Кричит: «тверрдо стою, мо…гу!» Ему подают картуз. Въезжает верхом отец, Кавказка в мыле.

— Косой здесь? — спрашивает отец и видит Василь-Василича. — Да где тебя носило — поймать не мог?

— Все в порядке, будь-п-койны-с… тыщи местов изъездил! — кричит Василь-Василич и ерзает большим пальцем по книжечке, но грязные листочки слиплись. Там какие-то палочки, кружочки и крестики, и никто их не понимает, только Василь-василич.

— Хо-рош! — говорит отец. — Пример показываешь.

— Будь-п-койны-с, крепко стою… голову запекло, взопрел-с! В тыще местов был, все… как есть, в п-рядке!

Отец смотрит на него, он смотрит на отца — не колыхнется. Отец забрасывает вопросами: поданы ли под Воробьевку лодки, в Марьиной роще как, сколько свай вбито у Спасского, что купальни у Каменного, портомойни на Яузе, плоты под Симоновом, дачи в Сокольниках, лодки на перевозе под Девичьим… Василь-Василич ерзает пальцем в книжечке, с носа его повисла капелька, нос багровый и маслится. Все в порядке: купальни, стройка в Сокольниках, лодки под Воробьевку поданы для гулянья, и душегубки для англичан, и фиверки в Зоологическом на пруду наводят, и травы пять возов к вечеру подвезут, душистой-ароматной, для Святой Троицы, и сваи, и портомойни, и камня выгружено, и кокоры с барок на стройку посланы, и… Все в порядке!

— Под Воробьевку робят нарядил надежных, никого не потопим, догляжу-с.

— Видно, Горкину за тебя глядеть! — говорит отец. — Летось пятерых чуть не утопил… спасибо, выплыли. А тебя в Марьину, где посуше.

— Воля ваша. Только Панкратычу трудно будет… старый человек, священный! С народом не собразишься… тыщи народу завтра, самый у нас мокрый праздник. Троица! все на воду рвутся, веночки эти запущают, по старой моде, с березками катаются, не дай Бог! С ими надо какое ожесточе-ние!.. Кого по шее, кого веслом… кому доброе слово… разные пьяные бывают. А у нас под шестьдесят лодок прогулочных, три дощака да две косых, на перевозе… тыщи с-под Девичьего навалются, всех принять надо без скандалу-с… Я уж урядника запросил и станового попридержу закусочкой, для строгости…

— Пьяницу-то Горшкова?

— Завтра он устрашится, вот как!.. Страх его заберет-с, по случаю, как самого князя Долгорукова ждут на Воробьевку… будет при опасном посту! А при Горшке-то мы, как у Христа за пазухой-с. Ногой топнет — весь берег задрожит… пьяные самые к лодкам и не подойдут-с. На их глотку-то каку надо! А Михал Панкратыч, старый человек, священный… а, сами знаете, с нашим народом как?

— Помни. За порядок — красную, за чуть что… искупаю! Обедать.

— О-рел! – взмахивает руками Василь-Василич, совсем веселый. — Прямо свет-приставление завтра на Воробьевке будет! — и опять лезет под колодец.

Рад и Горкин: от греха подальше.

Едем на Воробьевку, за березками. Я с Горкиным на Кривой в тележке, Андрюшка-плотник — на ломовой. Едем мимо садов, по заборам цветет сирень. Воздух благоуханный, майский. С Нескучного ландышками тянет. Едут воза с травой, везут мужики березки, бабы несут цветочки — на Троицу. Дорога в горку, Кривая едва тащит. Горкин радуется на травку, на деревца, указывает мне — что где: Мамонова дача вон, богадельня Андреевская, Воробьевка скоро. «А потом к Крынкину самому заедем, чайку попьем, трактир у него на самом на торчке, там тебе вся Москва, как на ладошке!» Справа деревья тянутся, в светлой и нежной зелени.

— Гляди, матушка-Москва-то наша!.. — толкает меня Горкин и крестится.

Дорога выбралась на бугорок, деревья провалились, — я вижу небо, будто оно внизу. Да где ж земля-то? И где — Москва?..

— Вниз-то, в провал гляди… эн она где, Москва-то!..

Я вижу… Небо внизу кончается, и там, глубоко под ним, под самым его краем, рассыпано пестро, смутно. Москва… Какая же она большая!.. Смутная вдалеке, в туманце. Но вот, яснее… — я вижу колоколенки, золотой куполок Храма Христа Спасителя, игрушечного совсем, белые ящички-домики, бурые и зеленые дощечки-крыши, зеленые пятнышки-сады, темные трубы-палочки, пылающие искры-стекла, зеленые огороды-коврики, белую церковку под ними… Я вижу всю игрушечную Москву, а над ней золотые крестики.

— Вон Казанская наша, башенка-то зеленая! — указывает Горкин. — А вон, возля-то ее, белая-то… Спас-Наливки. Розовенькая, Успенья Казачья… Григорий Кесарейский, Троица-Шабловка… Риз Положение… а за ней, в пять кумполочков, розовый-то… Донской монастырь наш, а то — Данилов, в роще-то. А позадь-то, колокольня-то высоченная, как свеча… то Симонов монастырь, старинный!.. А Иван-то Великой, а Кремль-то наш, а? А вон те Сухарева Башня… А орлы те, орлы на башенках… А Москва-река-то наша, а?.. А под нами-то, за лужком… белый-красный… кака колокольня-то с узорами, с кудерьками, а?! Девичий монастырь это. Кака Москва-то наша..!

В глазах у меня туманится. Стелется подо мной, в небо восходит далью.

Едем березовою рощей, старой. Кирпичные заводы, серые низкие навесы, ямы. Дальше — березовая поросль, чаща. С глинистого бугра мне видно: все заросло березкой, ходит по ветерку волною, блестит и маслится.

— Дух-то, дух-то леккой какой… березовый, а? — вздыхает Горкин. — Приехали. Ондрейка-озорник, дай-ко молодчику топорик, его почин. Перва его березка.

Мне боязно. Горкин поталкивает — берись. Выбирает мне деревцо. Беленькая красавица-березка. Она стояла на бугорке, одна. Шептались ее листочки. Мне стало жалко.

— Крепше держи топорик. В церкву пойдет, молиться, у Троицы поставлю, помечу твою березку… — и он завязывает на ней свой поясок с молитвой. — Да ну, осмелей… ну?..

Он берет мои руки с топориком, повертывает, как надо, ударяет. Березка дрожит, сухо звенит листочками и падает тихо-тихо, будто она задумалась. Я долго стою над ней. А кругом падают другие, слышится дрожь и шелест.

— Давай его на седло, в Черемушки его прокачу! — слышу я крик отца.

И радостно, и страшно. И будто во сне все это.

Ноги мои распялены, прыгаю на тугой подушке, хватаюсь за поводья. Прыгает голова Кавказки, грива жестко хлещет меня в лицо. «Лихо?» — спрашивает отец в макушку, сжимая меня под мышками. Пахнет знакомыми духами-флердоранжем, лесом, сырой землей. Не видно неба, — светлый, густой орешник. «Кукушка… слышишь? — колет отец усами, — ку-ку… ку-ку?» Слышу, совсем далеко. Деревня, стекла на парниках, сады. У голубого домика сдоит высокий старик, в накинутом на рубаху полушубке; с ним девочка, в розовом платьице. Здороваются, и отец спрашивает, готов ли его заказ. Мы идем в сад, и старик срезает для нас крупные, темные пионы. Отец торопится, надо взглянуть на лодки. Старик говорит девочке: «жениху-то цветочков дай». Девочка смотрит исподлобья, сосет пальчик. Когда мы садимся ехать, подходят бабы. В ведрах у них сирень, ландыши, незабудки и желтые бубенцы. Старик говорит, что это все к нашему заказу, завтра пришлет поутру. Девочка — у ней синие глазки и светлые, как у куклы, волосы — протягивает мне пучочек ландышков, и все смеются. «Хороший садовод, — говорит мне потом отец, — богатый, а когда-то у дедушки работал». Скачем лесною глушью, опять кукушка… — будто во сне все это.

На дороге наши воза с березками. Отец ссаживает меня и скачет. Мы сворачиваем в село, к Крынкину. Он толстый и высокий, как Василь-Василич, в белой рубахе и жилетке. Говорит важно, хлопает Горкина по руке и ведет нас на чистую половину, в галдарейку. Они долго пьют чай из чайников, говорят о делах, о деньгах, о садах, о вишнях и малине, а я все хожу у стекол и смотрю на Москву внизу. Внизу, под окном, деревья, потом река, далеко-далеко внизу, за рекой — Москва. Нижние стекла разные — синие, золотые, красные. И Москва разная через них, Золотая Москва всех лучше.

— Никак над Москвой-то дождик? — говорит Горкин и открывает окно на галерейке.

Теперь настоящая Москва. Над нею туча, и видно, как сеет дождь, серой косой полоской. Светло за ней, и вот — видно на туче радугу. Стоит над Москвой дуга.

— Так, проходящая… пыль поприбьет маленько. Пора, поедем.

Крынкин говорит: «постой, гостинчика ему надо». И несет мне тонкую веточку, а на ней две весенние клубнички. Говорит: «крынкинская, парниковая, с Воробьевки, — и поклончик папашеньке».

Мы едем на березках. Вот и опять Москва, самая настоящая Москва. Я смотрю на веселые клубнички, на березовый хвост за нами, который дрожит листочками… — будто во сне все это.

Солнце слепит глаза, кто-то отдернул занавеску. Я жмурюсь радостно: Троицын День сегодня! Над моей головой зеленая березка, дрожит листочками. У кивота, где Троица, тоже засунута березка, светится в ней лампадочка. Комната кажется мне другой, что-то живое в ней.

На мокром столе в передней навалены всякие цветы и темные листья ландышей. Все спешат набирать букетцы, говорят мне — тебе останется. Я подбираю с пола, но там только рвань и веточки. Все нарядны, в легких и светлых платьях. На мне тоже белое все, пикейное, и все мне кричат: не обзеленись! Я гуляю по комнатам. Везде у икон березки. И по углам березки, в передней даже, словно не дом, а в роще. И пахнет зеленой рощей.

На дворе стоит воз с травой. Антипушка с Гаврилой хватают ее охапками и трусят по всему двору. Говорят, еще подвезут возок. Я хожу по траве и радуюсь, что не слышно земли, так мягко. Хочется потрусить и мне, хочется полежать на травке, только нельзя: костюмчик. Пахнет, как на лужку, где косят. И на воротах наставлены березки, и на конюшне, где медный крест, и даже на колодце. Двор наш совсем другой, кажется мне священным. Неужели зайдет Господь во Святой Троице? Антипушка говорит: «молчи, этого никто не может знать!» Горкин еще до света ушел к Казанской, и с ним отец.

Мы идем все с цветами. У меня ландышки, и в середке большой пион. Ограда у Казанской зеленая, в березках. Ступеньки завалены травой так густо, что путаются ноги. Пахнет зеленым лугом, размятой сырой травой. В дверях ничего не видно от березок, все задевают головами, раздвигают. Входим как будто в рощу. В церкви зеленоватый сумрак и тишина, шагов не слышно, засыпано все травой. И запах совсем особенный, какой-то густой, зеленый, даже немножко душно. Иконостас чуть виден, кой-где мерцает позолотца, серебрецо, — в березках. Теплятся в зелени лампадки. Лики икон, в березках, кажутся мне живыми — глядят из рощи. Березки заглядывают в окна, словно хотят молиться. Везде березки: они и на хоругвях, и у Распятия, и над свечным ящиком-закутком, где я стою, словно у нас беседка. Не видно певчих и крылосов, — где-то поют в березках. Березки и в алтаре — свешивают листочки над Престолом. Кажется мне от ящика, что растет в алтаре трава. На амвоне насыпано так густо, что диакон путается в траве, проходит в алтарь царскими вратами, задевает плечами за березки, и они шелестят над ним. Это что-то… совсем не в церкви! Другое совсем, веселое. Я слышу — поют знакомое: «Свете тихий», а потом, вдруг, то самое, которое пел мне Горкин вчера, редкостное такое, страшно победное:

«Кто Бог велий, яко Бо-ог наш? Ты еси Бо-ог, творя-ай чу-де-са-а-а!..».

Я смотрю на Горкина — слышит он? Его голова закинута, он поет. И я пробую петь, шепчу.

Это не наша церковь: это совсем другое, какой-то священный сад. И пришли не молиться, а на праздник, несем цветы, и будет теперь другое, совсем другое, и навсегда. И там, в алтаре, тоже — совсем другое. Там, в березках, невидимо, смотрит на нас Господь, во Святой Троице, таинственные Три Лика, с посошками. И ничего не страшно. С нами пришли березки, цветы и травки, и все мы, грешные, и сама земля, которая теперь живая, и все мы кланяемся Ему, а Он отдыхает под березкой. Он теперь с нами, близко, совсем другой, какой-то совсем уж свой. И теперь мы не грешные. Я не могу молиться. Я думаю о Воробьевке, о рощице, где срубил березку, о Кавказке, как мы скакали, о зеленой чаще… слышу в глуши кукушку, вижу внизу, под небом, маленькую Москву, дождик над ней и радугу. Все это здесь, со мною, пришло с березками: и березовый, легкий воздух, и небо, которое упало, пришло на землю, и наша земля, которая теперь живая, которая — именинница сегодня.

Я стою на коленках и не могу понять, что же читает батюшка. Он стоит тоже на коленках, на амвоне, читает грустно, и золотые врата закрыты. Но его книжечка — на цветах, на скамейке, засыпанной цветами. Молится о грехах? Но какие теперь грехи! Я разбираю травки. Вот это — подорожник, лапкой, это — крапивка, со сладкими белыми цветочками, а эта, как веерок, — манжетка. А вот одуванчик, горький, можно пищалку сделать. Горкин лежит головой в траве. В коричневом кулаке его цветочки, самые полевые, которые он набрал на Воробьевке. Почему он лицом в траве? Должно быть, о грехах молится. А мне ничего не страшно, нет уже никаких грехов. Я насыпаю ему на голову травку. Он смотрит одним глазом и шепчет строго: «молись, не балуй, глупый… слушай, чего читают». Я смотрю на отца, рядом. На белом пиджаке у него прицеплен букетик ландышей, в руке пионы. Лицо у него веселое. Он помахивает платочком, и я слышу, как пахнет флердоранжем, даже сквозь ландыши. Я тяну к нему свой букетик, чтобы он понюхал. Он хитро моргает мне. В березке над нами солнышко.

Народ выходит. Горкин с отцом подсчитывают свечки и медяки, записывают в книгу. Я гуляю по церкви, в густой, перепутанной траве. Она почернела и сбилась в кучки. От ее запаха тяжело дышать, такой он густой и жаркий. У иконы Троицы я вижу мою березку, с пояском Горкина. Это такая радость, что я кричу: «Горкин, моя березка!.. и поясок на ней твой… Горкин!» Они грозятся от ящика — не кричи. Я смотрю на Святую Троицу, а Она, Три Лика, с посошками, смотрит весело на меня.

Я хожу по зеленому, праздничному двору. Большая наша лужа теперь, как прудик, бережки у нее зеленые. Андрейка вкопал березку и разлегся. Ложусь и я, будто на бережку. Приходит Горкин и говорит Андрейке, что землю нынче грешно копать, земля именинница сегодня, тревожить не годится, за это, бывало, вихры нарвут. Хочет отнять березку, но я прошу. «Ну, Господь с вами, — говорит он задумчиво, — а только не порядок это».

После обеда народу никого не остается, везут и меня в Сокольники. Так и стоит наш двор, зеленый, тихий, до самой ночи. Может быть, и входил Господь? Этого никто не знает, не может знать.

Ночью я просыпаюсь… — гром? В занавесках мигает молния, слышен гром. Я шепчу — «Свят-свят, Господь Саваоф!» — крещусь. Шумит дождик, и все сильней, — уже настоящий ливень. Вспоминаю, как говорил мне Горкин, что и «громком, может, погрозится». И вот, как верно! Троицын День прошел; начинается Духов День. Потому-то и желоба готовил. Прошел по земле Господь и благословил, и будет лето благоприятное.

Березка у кивота едва видна, ветки ее поникли. И надо мной березка, шуршит листочками. Святые они, Божьи. Прошел по земле Господь и благословил их и все. Всю землю благословил, и вот — благодать Господня шумит за окнами.

https://varnicy.ru/troitsyn-den-ivan-bunin-i-ivan-shmelev/

Изменено 17 июня, 2019 пользователем inna d
дополнено

~ Весна ~ · 18 июня, 2019

Скажи, душа моя, тебе не страшно?
От мысли, что придется дать ответ
За этот вечер и за день вчерашний,
За то, что тьму любила, а не Свет?

За всякий грех, не смытый покаяньем,
За постоянный ропот на Творца?
Неужто не трепещешь пред Свиданьем
Или в Него не веришь до конца?

Пока не поздно, сбрось греха оковы,
Покайся Богу и, оплакав грех,
Воззри на Господа с надеждой снова.
Он милостив, и Он прощает всех!..

Монах Варнава (Санин)

Изменено 18 июня, 2019 пользователем ~ Весна ~

~ Весна ~ · 24 июня, 2019

Кровь Христа стучит в моё сердце!
Крест Христа меня будоражит.
Как открытая ночью дверца.
Он покоя на век пропажа.

Нет бы все глазеть в телевизор,
Но не знамо как оттянуться...
Православие - это вызов,
Беспощадней всех революций.

Мы ещё мельтешим, готовясь
Обустройством заняться быта...
Ампутированная Совесть
До сих пор ко Кресту прибита.

18.03.01
(из книги "С мечтой о деревянном храме")

И заговенье на Петров Пост.

Надо

Надо молиться до ста потов,
чтоб домолиться до "я - Христов".

Надо поститься до ста постов,
чтобы раскрыться как "я - Христов".

Надо смириться сто раз до ста,
чтоб дорасти до Любви Христа.

Автор о. Андрей Логвинов.

inna d · 24 июня, 2019

Вчера в Евангелии читалось о кресте.

Позже, на небе было такое положение облаков, что в них я увидела Христа на Кресте, обнимающего весь мир. Единственное качество фото не очень.

Olqa · 8 июля, 2019

Где бы не услышалось: Оптина, Оптинские Старцы - все внимание в сторону услышанного. Вот и сейчас по "Радонежу" передача о Надежде Аоександровне Павлович. Вспоминает знавшая ее женщина. Сразу по горячим следам пыталась найти услышанное стихотворение, пока не нашла. Но нашла еще одни аоспоминания о Н.А., несколько стихотворений.

"...

“Любимая Латвия”, — часто говорила Надежда Александровна. Летом она уезжала в Кемери, где жила в домике с террасой, много гуляла по берегу Рижского взморья и, конечно, писала.

МОРЮ

Моей Ниночке и милому Коле, и Алешеньке.

Я долго на него смотрела —
Так смотрят люди пред концом!
Оно кипело пеной белой
В своем величии простом.

Я с ним, как с другом говорила:
“Что нам прошедшие года!
Все то, что в детстве я любила,
Во мне осталось навсегда”.

Ты было для меня предвестьем
Осуществившейся мечты,
Теперь состарились мы вместе,
И я и ты, и я, и ты.

Но для меня ты незабвенно,
И неумолчный рокот твой
Не голос жизни этой тленной,
А голос вечности живой.

14.V.1976.

Надежда Павлович.

Публикация Н. Торопцевой"

inna d · 8 июля, 2019

Это для наглядности. Нашла в галерее на мобильном.

Olqa · 10 июля, 2019

Ты — Оптина! Из сумрака лесного,
Из сумрака сознанья моего,
Благословенная, ты выступаешь снова
Вся белизна, и свет, и торжество!

Я каждый камень бережно узна́ю,
Иконку на столбе и твой паром,
Уже лепечет мне струя речная,
Уже встаёт за лесом отчий дом.

Твой колокол — он цел. Ты слышишь, над лугами
Плывет его протяжный, влажный гул,
И падает, и ширится кругами —
Так по́лно он, так медно он вздохнул.

Слепец и схимник — славный наш звонарь —
Теперь он нищим бродит по округе,
Колокола́ поют в дожде и вьюге,
И он во сне ещё звонит, как встарь.

Открыты храмы. Узкая доро́га
К той паперти высокой привела
Меня и мой народ, мой горький, мой убогий,
Едва дошли мы — ноша тяжела.

Не блещет храм убранством драгоценным,
И не видать прославленных мощей,
Здесь даже мало теплится свечей,
Всё просто, и спокойно, и смиренно

А настоятель служит не спеша,
Как старый голубь, кроток, бел и важен,
Напев пустынный скромен и протяжен,
Но в пеньи изливается душа…

Когда гостей негаданных, незванных
Шумливые замолкли голоса́,
Когда легла в лугах благоуханных
Тяжёлая прозрачная роса,

Весь лес стал церковью, синеет и курится,
Уходят в небо мощные стволы,
И белочка на ветке шевели́тся,
Синицы свищут из зелёной мглы;

Сама земля намолена годами:
Она хранит священный прах могил…
Вот по тропинке мелкими шагами
Идёт старик: он немощен и хил,
Но блещет лик незримыми лучами,

И в львиной мощи старец Леонид,
Кротчайший к слабым, перед сильным — строгий,
С учениками по лесной дороге
Идёт проведать новозданный скит;

Макарий с книгой, благостный Антоний,
И с посохом тяжёлым Моисей —
Стоите вы под храминой ветвей,
Написаны искусно на иконе,
Иконе ле́са, неба и лучей.

(Надежда Александровна Павлович)

С Оптинским Престольным Праздником!

р.Б.Валентина · 16 июля, 2019

Анна Ахматова

Стал мне реже сниться, слава Богу,
Больше не мерещится везде.
Лег туман на белую дорогу,
Тени побежали по воде.

И весь день не замолкали звоны
Над простором вспаханной земли,
Здесь всего сильнее от Ионы
Колокольни лаврские вдали.

Подстригаю на кустах сирени
Ветки те, что нынче отцвели,
По валам старинных укреплений
Два монаха медленно прошли.

Мир родной, понятный и телесный
Для меня, незрячей, оживи.
Исцелил мне душу Царь Небесный
Ледяным покоем нелюбви.

1912. Киев

inna d · 17 июля, 2019

Сергей Бехтеев: Молитва

Посвящается Их Императорским Высочествам
Великим Княжнам Ольге Николаевне и Татьяне Николаевне

Пошли нам, Господи, терпенье,
В годину буйных, мрачных дней,
Сносить народное гоненье
И пытки наших палачей.
Дай крепость нам, о Боже Правый,
Злодейства ближнего прощать
И крест тяжёлый и кровавый
С Твоею кротостью встречать.
И в дни мятежного волненья,
Когда ограбят нас враги,
Терпеть позор и униженья,
Христос, Спаситель, помоги!
Владыка мира, Бог Вселенной!
Благослови молитвой нас
И дай покой душе смиренной
В невыносимый смертный час…
И, у преддверия могилы,
Вдохни в уста Твоих рабов
Нечеловеческие силы
Молиться кротко за врагов.

Елец, октябрь 1917.*
*Тогда же было послано Их Императорским Высочествам
в Тобольск через графиню А.В. Гендрикову

МАРГАРИТКА · 6 августа, 2019

ВЕРА НАДЕЖДЫ

Верила в Бога Надежда.
Истово в храме молилась.
Скромно носила одежды.
Верой своею гордилась.

Милу-соседку корила:
Мол, она в церковь не ходит
Лучше б грехи отмолила!
Время впустую проводит!

А непутёвая Мила,
Правда, молитв не читала.
Кошек бездомных кормила
И старикам помогала.

Пост соблюдать не хотела,
В брюках удобных ходила.
И уж совсем обнаглела:
Даже креста не носила!

И вот однажды Надежде
Бог как-то ночью приснился,
В золотом шитой одежде,
К ней на обед попросился.

Надя с утра хлопотала:
Стол накрывала богатый,
В доме полы намывала,
Гостю чтоб было приятно.

Время к обеду стремилось
И, как-то очень некстати,
Кошка в углу окотилась
Возле хозяйской кровати.

В ящик картонный Надежда
Кошку с детьми положила
И из квартиры поспешно
Ношу в кусты утащила.

Было бы так не красиво,
Если б котята пищали,
Женщине благочестивой
Гостя встречать помешали.

Надя назад возвращалась
И вдруг навстречу девчонка:
"Тётенька, я потерялась!"-
Слёзы утёрла ручонкой.

- Вы мне поможете, тётя?
Вы доведёте до дома?"
Надя поморщилась: "Что ты!
Мы же с тобой не знакомы!

Где ты живёшь, я не знаю.
Лучше беги к магазину.
Может тебя там узнает
Наш продавец тётя Зина.

В нём покупателей много,
Быстро беги, там помогут.
Кто-нибудь знает дорогу,
Вмиг проведут тебя к дому!"

И по аллее зелёной
Надя домой поспешила,
Где, помолясь у иконы,
Снова к делам приступила.

Солнце в зените стояло,
Полдень уже приближался.
Вдруг человек очень старый
К Наде в окно постучался.

"Дай мне, хозяйка, напиться,
Очень устал я в дороге.
Можно ль к тебе попроситься
Мне отдохнуть на пороге?"

Надя совсем рассердилась,
Прочь старика прогоняя:
"Что же вы все, сговорились?
Мне не до вас! Занята я!"

Дом чистотою сияет.
А у окошка Надежда
Гостя давно ожидает
В скромной красивой одежде.

Но час за часом проходит,
Солнце за речку садится.
К ночи уж время подходит.
Гость не спешит появиться.

Надя печально вздохнула.
В комнате свет погасила.
И незаметно уснула -
Быстро усталость сморила.

Бог ей приснился средь ночи.
Надя спросила: "О, Боже!
В гости ждала тебя очень,
Ты не пришёл, отчего же?"

Бог улыбнулся лукаво:
"А ведь к тебе приходил я!
Ты была очень упряма -
Трижды меня не пустила.

И вот теперь я у Милы."
Надя всплеснула руками:
"Господи, как же? Помилуй!
Это с её-то грехами?!

В храме она не бывает,
Сроду креста не носила,
Праздников не соблюдает,
Чем же она заслужила?!"

"Ты угодить мне хотела,
а между делом грешила:
Ни одно доброе дело
За день ты не совершила!

Более важным считала
Стол, чистоту и молитву.
А твоё сердце молчало,
Было для Бога закрыто!

Мила же всем помогала:
К дому дитя проводила,
Кошку твою подобрала
И старика накормила.

Девочкой той, и котёнком,
И стариком тем усталым,
Я приходил к тебе, только
Ты же меня не признала.

Я живу вовсе не в храме -
В душах, сердцах и деяньях!
Как бы вы не поступали,
Истину вижу всегда я.

В церковь на службу спешите,
В тайне о рае мечтая.
Выйдя же, снова грешите,
Тех, кто слабей, обижая.

В храме меня не ищите!
Чёрствость не спрячешь за крестик!
Бога в душе сохраните
И поступайте по чести.

Юрий Кур · 7 августа, 2019

Сегодня день кончины Александра Блока.

Когда в листве сырой и ржавой
Рябины заалеет гроздь, -
Когда палач рукой костлявой
Вобьет в ладонь последний гвоздь, -

Когда над рябью рек свинцовой,
В сырой и серой высоте,
Пред ликом родины суровой
Я закачаюсь на кресте, -

Тогда - просторно и далеко
Смотрю сквозь кровь предсмертных слез,
И вижу: по реке широкой
Ко мне плывет в челне Христос.

В глазах - такие же надежды,
И то же рубище на нем.
И жалко смотрит из одежды
Ладонь, пробитая гвоздем.

Христос! Родной простор печален!
Изнемогаю на кресте!
И челн твой - будет ли причален
К моей распятой высоте?

(1907. Осенняя любовь. А.Блок)

р.Б.Валентина · 12 августа, 2019

Обращение неофита к народу

(Николай Тряпкин)

Это – скиния такая, это – горница святая,
Это – Господа Иисуса Дом Воскресшего Царя.
Посмотрите, посмотрите: это – скиния такая!
Это – храмина святая! Это – Новая Заря!

Это – хижина совета, церковь Нового Завета,
Ибо Старого Завета закрывается Ковчег!
Посмотрите, посмотрите: сколько ласки и привета!
Сколько радости и света, несказанного навек!

И гласится в этой вере: будьте люди, а не звери!
Это нам в небесной сфере золотой сияет крест!
Это я вам – Неизвестный – говорю у этой Двери:
Заходите, заходите! Не гнушайтесь этих мест!

Эти гулкие хоралы! Эти свечи, эти Лики!
Эти своды и порталы, что восходят над толпой!
И склоняются пред ними в прахе римские владыки,
Простираются, рыдают и стучатся головой.

И пускай там запустела и сгорела Самария
И под цезарской стопою издымился Рушлаим.
Заходите, заходите, истомленные, глухие,
Воздохните за вратами, пред которыми стоим.

Заходите, заходите, будьте люди, а не звери.
Эй, вы, отроки и дщери у погасших алтарей!
Это я вас призываю: заходите в эти Двери!
Ибо стал я христианин, а вчера был фарисей.

Посмотрите, посмотрите: сколько ласки и привета!
Сколько радости и света, несказанного навек!
Это – храм земли грядущей, церковь Нового Завета,
Ибо Старого Завета закрывается Ковчег.

1982

р.Б.Валентина · 13 августа, 2019

Александр Солодовников

«Ни лобзания Ти дам»

Ночью в сад за преданным Христом

С поцелуем подошел Иуда.

Господи, мы тоже предаем

Поцелуями Тебя повсюду.

Причащаться к Чаше подходя,

Сбросив с сердца ледяную груду,

Тайный голос слышу я всегда: