Таблица лидеров

Веками утвержденный опыт показывает, что крестное знамение имеет великую силу на все действия человека, во все продолжение его жизни. Поэтому необходимо позаботиться вкоренить в детях обычай почаще ограждать себя крестным знамением, и особенно перед приятием пищи и пития, ложась спать и вставая, перед выездом, перед выходом и перед входом куда-либо, чтобы дети полагали крестное знамение не небрежно, а с точностию, начиная с чела до персей, и на оба плеча, чтобы крест выходил правильный… Ограждение себя крестным знамением многих спасало от великих бед и опасностей. Любил один лишнее выпить. В таком виде он где-то заблудился, и ему представилось, что кто-то подходит к нему, наливает из графина в стакан водки и предлагает выпить. Но тот заблудившийся предварительно, по своей привычке, осенил себя крестным знамением, и вдруг все исчезло, а вдали послышался лай собаки. Пришедши в себя, он увидел, что забрел в какое-то болото и находится в весьма опасном месте, и если бы не лай собаки, не выбраться бы ему оттуда. … Крестное знамение должно на себе полагать или с именем Святой Троицы, произнося: «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа», или с именем Единого от Троицы, нас ради вочеловечшагося и волею распеншагося, говоря: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго». Из писем прп. Амвросия Оптинского

Я вот все думаю, а правда есть ли дружба и если она есть, то куда она девается потом? Вот оказавшись в очередной жизненной проблеме, я начинаю понимать что у меня никогда не было друзей... Нет, вы не подумайте, я не жалуюсь... Просто хочу разобраться в себе и понять что и где я делаю не так... Всю свою грешную жизнь у меня всегда было очень много народа вокруг. Все они кричали что они друзья. Хотя я никогда не ставила кого-то во главу угла. Хотя нет, вру (в чем прошу у Господа прощения), ставила, девять лет ставила во главу свою на тот момент как мне казалось ДРУГА! Девять лет я жила ее проблемами, решала их, всегда защищала ее мужа чтобы они не ругались. Стала крестной матерью их младшего сына. Да не просто так стала, а очень тяжело мне дался этот крестник. Сначала узнав о беременности мне сказали что будут делать аборт. Там уже было четверо детей. Но я плакала и просила подумать. Я пыталась доказать что где есть кусок хлеба для четверых, там и пятому найдется... Потом мне сказали что аборт дело решенное. Как я горевала, как я плакала... Но Господь решил эту ситуацию и мой Максимка появился на свет. И знаете, я все время думала что люди придумывают что муж может испытывать токсикоз вместе с женой... Я конечно не муж, но всю беременность своей подруги проходила как будто сама была беременной. А уж рожать заставила ехать через храм, чтобы у батюшки благословение на роды взять. Сама, трижды рожавшая, не брала ни разу, не было рядом людей ктобы научил. А вот с Максимом как будто мне сказал кто что надо брать. И вот представьте, Вербное воскресенье, народу в храме тьмя-тьмущая... Я к матушке, говорю :"Матушка, так и так, батюшка срочно нужен!" Она мне сказала куда идти. Подхожу к батюшке, говорю... Он говорит:"Я после службы могу придти!". А я ему в ответ:" Батюшка она здесь в машине, можно я её приведу?" У батюшки "глаза на лоб полезли". "Она что здесь? Вы ее мне на скорой привезли?" Я в ответ нет мол, муж на машине ее везет в роддом и я попросила завести в храм. А у кумы схватки вовсю... Батюшка говорит "Видите ее быстрей!" Потом сам вышел и молитву читал на улице чтоб в храм не заводить, народу то много. А ещё через три часа у меня родился крестник. Огромный крепыш. И всегда я была рядом какая бы беда не стряслась... Мужа могло не быть рядом, а я была... А когда у меня случались беды, она молча отходила. Всегда была "уверена" в моих способностях. И так было ровно до того года, пока ее муж не поднял на меня руку... Ни за что, я не была виновата, просто они ругались а я не хотела чтобы они детей напугали. Он хотел ее ударить, но этот удар и не один я приняла как обычно на себя... Но что Бог не делает все к лучшему. Дальше у них были еще хуже проблемы в семье и тогда мы с ее бы мужем точно уже поубивали друг друга. мы с ним не очень тепло друг к другу относились... И так всегда. Мои друзья могли позвонить мне в два-три часа ночи и криком кричать что я им срочно нужна, у них беда-несчастье... И я шла, бежала. ехала... Если кому-то надо было ехать ко врачу, меня брали с собой, потому что кроме меня никто не мог. Если надо было решить вопрос об устройстве ребенка в школу-сад, опять я... А если вдруг не дай Бог я говорила что у меня проблемы. мне отвечали :"Ты сильная, справишься!" И вот оно. то горе-беда, в котором виновата только я и никто другой. А рядом пустота... Полный вакуум!!! Опять неправда... Рядом три человека которые поддерживают меня, своими молитвами и просто стоят рядом... Но это все! На мою дочь "орут", на сына "плюют"... А когда одна из моих стоявших рядом позвонила одной моей ПОДРУГЕ. та ответила:"Куда делась наша дружба? Почему она мне даже не позвонит?" Прошел месяц, она даже не сделала попытки со мной как то соеденится. зато сходила в милицию и написала на меня заявление даже не дав мне объясниться... Куда делась наша дружба?

Всякая душа имеет, в большей или меньшей степени, стремление к уединению, к пребыванию внутри себя. Только низменные души удовлетворяются блеском и треском суетной жизни и полагают все свое удовольствие в несмолкаемых разговорах, смехе и во всевозможных развлечениях. Господь Иисус Христос был истинным Богом, но и человеком, а потому, воздавая должное человечеству, естеству, и Он по временам уединялся от окружающего шума и суеты. В Евангелии сказано, как Господь «... взыде на гору един, – для чего? – помолитися...» (Мф. 14, 23; Мк. 6, 46; Лк. 6, 12; 9, 28), и если нуждался в уединении Господь, тем более нуждаются в нем люди. Все святые стремились к уединению. Некоторые из них оставляли всех и вся и уходили в непроходимые дебри и пустыни, чтобы быть наедине с Богом и очищая свое сердце от всяких привязанностей и страстей, готовить себе блаженную вечность. Ученые для отдыха уезжают за границу, под южное небо Сицилии, а мы углубляемся в свое сердце, в коем заключен целый чудный мир, может быть, многим неизвестный. Но как войти в него? Единственный ключ – Иисусова молитва, которая открывает нам дверь в этот мир. Но чтобы углубиться во внутренний мир, необходимо уединение. Некоторые святые бежали для этого в глубочайшие пустыни и оставляли всех и вся, чтобы только упражняться в Иисусовой молитве. Известный подвижник Лука Элладский бежал в пустыню для усовершенствования в молитве, т.к. постоянные толпы народа, приходившие за советом и утешением, мешали ему сосредоточиться. Поступил он подобно Арсению Великому, который был научен Самим Господом: "Бегай людей и спасешься". Является вопрос: законно ли поступил Лука, оставив народные массы для спасения своей собственной души? Вполне законно. Ученые, чтобы издать какой-нибудь научный труд, удаляются от общества и углубляются в свою работу. Ученик, приготовляясь к экзамену, уходит в отдельную комнату, а если нет таковой, то часто, закрыв уши, чтобы не слышать чего-либо постороннего, зубрит свои предметы. Не тем ли более святой для приготовления себя к вечной жизни имеет право на уединение. И удаляется от людей не по ненависти к ним, не в силу своего эгоизма, но и там, в пустыне, служит тому же миру молитвой о нас ко Господу. Из бесед прп. Варсонофия Оптинского

Уж когда в монастырь, то на одиночество. Плохо жить в монастыре тому, кто в общении со многими хочет жить там, как бы в обществе. И там одного только знать надобно, - настоятеля или духовного отца и старца; а относительно прочих должно быть так расположенным, как будто их нет. Тогда все пойдет хорошо, а без сего сумятица такая, что хуже петербургских балов. Скажу вам одно: начните теперь, в настоящем положении, уединяться дома, и часы уединения преимущественно посвящайте молитве все об одном: "скажи мне, Господи, путь в оньже пойду"... Не словом только и не мыслью только, но с сердечным болезнованием взывайте таким образом. На уединение такое назначьте или часы какие каждого дня, что лучше, - или какие-либо дни недели. И уж держите уединение, как следует, - ища паче вразумления и Божия указания... Присоедините к сему и пост... чувствительный для плоти. Это будет хорошим подспорьем для молитвы. И в то время делайте опыты внутреннего отрешения то от одного, то от другого, - чтобы ко всему стать равнодушною, и удалиться так, чтобы ничто не тянуло назад.Цель: довести себя до того, чтобы душа рвалась из настоящего вашего порядка жизни, как из оков и темницы... Как человек человека видит лицом к лицу, так постарайтесь поставить душу пред Господом, чтобы были с глазу на глаз. Быть сему так естественно, что и поминать бы о том не следовало. Ибо душа по природе к Господу должна стремиться. А Господь всегда близ есть. И рекомендовать их друг другу нечего, ибо они старые знакомые. Пребывание души с Господом, в чем все существо внутреннего делания, не от нас зависит. Господь посещает душу, она и бывает с Ним, и играет пред Ним, и согревается Им. Как отойдет Господь, душа пустеет, и совсем не в ее власти воротить себе Благого Посетителя душ. Но отходит Господь, пытая душу; а бывает, что отходит, наказывая не за внешние дела, а за что-нибудь душой внутри принятое. Когда отходит Господь, пытая душу, то когда она закричит, Он скоро ворочается. А когда отходит наказывая, то - не скоро, пока не сознает душа греха, и не раскается, и не оплачет, и епитимии не понесет. Сколько уже раз сознаете вы обязанность, внушаемую вам совестью: быть с Господом, ничего Ему не предпочитая. Память об этом верно не отходит у вас. Да будет дело сие в силе у вас. В этом ведь и цель наша. Когда мы с Господом, то и Господь с нами. И светло все. В комнате, когда все окна открыты и солнце светит, светло-светло бывает. Но закройте одно окно, потемнеет, а когда все закроются, совсем темно станет. Так и с душой. Когда она всеми силами и чувствами обращена к Господу, в ней все светло, радостно и покойно. Когда же обратит на что либо другое, кроме Господа, свое внимание и чувство, светлость ее умаляется. Больше вещей занимают душу - большая тьма входит... А там, и совсем темно. Мысли не столько омрачают, сколько чувства; однократное увлечение чувств, не столько, сколько пристрастие к чему-либо. Больше всего омрачает грех делом. Умное делание. О молитве Иисусовой Сборник поучений святых отцов и опытных ее делателей

Людмила, не знаю смотрели вы в галерее альбом отца Виталия, http://forum.optina.ru/gallery/image/2898- НЕ БОЙСЯ ДУШУ РАСПЛЕСКАТЬ, НЕ БОЙСЯ ВЫРАЗИТЬ УЧАСТЬЕ. БЫТЬ МОЖЕТ В ТОМ И БЛАГОДАТЬ, БЫТЬ МОЖЕТ, В ТОМ И НАШЕ СЧАСТЬЕ. И СОСТРАДАНЬЯ НЕ СТЫДИСЬ, ЧТО ОТ ЧУЖОГО ГОРЯ ПЛАЧЕШЬ. И ОБЕЗДОЛЕННОГО ЖИЗНЬ НА БЕЛОМ СВЕТЕ ЧТО – ТО ЗНАЧИТ. ТЫ ОТМАХНУТЬСЯ НЕ СПИШИ ОТ ПРОСЬБЫ ( НЕ МОЕ МОЛ ДЕЛО)… ЧТОБЫ ТЕПЛО ТВОЕЙ ДУШИ КОГО – ТО ЧУТОЧКУ СОГРЕЛО. СПЕШИ, СПЕШИ ДОБРО ТВОРИТЬ НЕ РАДИ СЛАВЫ И НАЖИВЫ ПУСТЬ ДАЖЕ БОЛЬ В ТЕБЕ ГОРИТ, СТРАДАЕМ, ПЛАЧЕМ – ЗНАЧИТ, ЖИВЫ. ЗАБРЕЖЖИТ РОБКО СВЕТ ВДАЛИ, И ТЫ ПОЗНАЕШЬ МЕРУ СЧАСТЬЯ. ПОКА ДУША ТВОЯ БОЛИТ, ТО И СВЕЧА ТВОЯ НЕ ГАСНЕТ! иеродиакон Димитрий

Не пустыня делает уединенным,а любомудрая воля.И живущие в городах,среди шума и торжищ,могут быть уединенными,если будут избегать развратных обществ и прилепляться к собраниям праведных.Свт.Иоанн Златоуст.

http://www.pravmir.r...krylya-molitvy/ Бабушка Анна научила меня, некрещеную тогда еще маленькую девочку, молитве: «Пресвятая Троице, помилуй нас, Господи, очисти грехи наша, Владыко, прости беззакония наша, Святый, посети и исцели немощи наша — имени Твоего ради…» Она наказала мне читать эту молитву по три раза утром и вечером, и первое время, когда мы еще жили с ней вместе, укладываясь рядышком спать, всегда напоминала: «Ну-ко, молитовку-то… Не забыла?» И эта краткая, в три строчки молитва, повторяемая изо дня в день, постепенно угнездилась где-то очень глубоко и сама начинала звучать, как только голова касалась подушки вечером, или утром, вместе с первой проснувшейся мыслью. Я не понимала тогда, что такое есть Пресвятая Троица, мне представлялось некое очень большое, доброе существо, которое все может. И вот к нему обращены были эти слова, произносимые иногда шепотом, иногда, и чаще всего, про себя: «Пресвятая Троице…» Всегда вверх, повыше земли, и даже повыше деревьев, и казалось, что там тотчас встрепенулись на этот тихий зов и склонились ко мне два больших белых крыла. Явление Пресвятой Троицы преподобному Александру Свирскому Детство — пора очень нелегкая. Это потом кажется, что было оно счастливым, такой оттуда струится свет, а на самом деле проживать каждый день, когда ты про эту жизнь ничего не знаешь, очень тяжело. Особенно если почти все, кто рядом, заняты каждый своей жизнью, а ты вроде где-то тут, под ногами, но как-то больше сама по себе… И бабушка это знала, потому и дала мне в этот трудный путь молитовку в несколько строк, чтобы каждый день, только открыв глаза, могла я тихо позвать: «Пресвятая Троице…» Я и звала — когда надо было решить контрольную, написать сочинение, когда обижали мальчишки, когда искала примирения после ссоры с подружкой, когда стояла за кулисами сцены и ведущий уже шел объявлять мою песню… Да мало ли что еще! Так мы как-то и пережили эти годы. Бабушка все собиралась отвезти меня в Шарангу и окрестить — это соседняя область, там был действующий храм. А у нас на сто километров в округе не было ни одной церкви. А в нашей был школьный спортзал, мы там прыгали, бегали, кувыркались на брусьях. Совсем уже не похоже было на церковь, так все переделали, и крышу перекрыли, и стены перекрасили, и на полу разлиновали разметку для волейбола. Да к тому же до спортзала там уже был еще раньше клуб, так что ничего уже не напоминало в этом здании о прошлом. Но жизнь так складывалась, что никак нам с бабушкой не было пути в Шарангу. Да вскоре она уже и вовсе уехала к другой родне, а я осталась некрещеная, но — с молитвой, которая тайно от всех вокруг жила на самом донышке сердца. И вот какое дело. Она там жила вроде бы тихонько, но она мне так мешала порой! Я смотрела на других — мне казалось, они такие беззаботные, они делают, что хотят, веселые, раскованные, и только мне нельзя то одно, то другое. Это большое, белое, с крыльями, трепетавшими навстречу после первого же моего жалобного зова, — оно все время меня обличало. Вернее, меня все время было за что обличать, я сама это чувствовала. И бывали дни, когда я не смела поднять глаза туда, выше земли и даже выше деревьев, потому что стыдно было не то что прошептать, а помыслить только: «Пресвятая Троице…» И не слышно было шелеста белых крыльев. Да что там — «бывали дни»! Да не счесть было таких дней. Почти каждое первое сентября отравлено было ожиданием заслуженного возмездия. Вот, например. Уже куплены новенькие учебники, уложены в портфель чистые тетрадки, которым мысленно было обещано, что уж вот теперь-то, в этом-то году ни единая троечка не посмеет затесаться в стройные ряды пятерок!.. И пришла соседская девчонка — мы с ней не очень и дружили, нет, так — но она пришла и предложила: пойдем в школьный сад, нарвем георгинов. Тут бы и возопить: «Пресвятая Троице!..» Да где там. И слов таких не вспомнить. Все забыто, все научения бабушкины. Пойдем! В школьный сад, своруем там георгинов! И побежали. Вот и клумба необъятная, вся в предосеннем разноцветьи. Шустро принялись мы заламывать хрусткие ветки с тяжелыми шапками цветов. И вдруг — как ветром сдунуло мою подельницу! Нету ее — одна я на клумбе. Оглянулась — не вижу никого, а только тревога какая-то, воздух ею полон. Метнулась к забору, кое-как вскарабкалась на перекладину и — прыгнула… прямо в объятия директора школы. Прямо с букетом общественных георгинов. «Оп-па! — воскликнул он и поставил меня на землю перед собой. — Домрачева! Вот уж не ожидал от кого!» Разве я сама ожидала? Меня же вон Верка… Да где она? И нет никого вокруг, только я с букетом ворованных георгинов стою против директора, онемев от горя. Надо ли описывать, как ждала я обещанной им линейки, перед которой меня выставят вместе с разными отпетыми хулиганами. Это была настоящая пытка! И ни разу глаза не посмели подняться поверх деревьев, не разу не шелохнулись оттуда белые крылья… Эх! Минули эти годы, и сладким, и горьким полны. Вот я уже сама, хоть и очень молодая, но уже мама. И ночью, разбуженная детским плачем, прижимаю к себе теплый кулечек, покачиваясь вместе с ним, сидя на кровати, и шепчу в орущий ротишко: «Пресвятая Троице, помилуй нас…» И все повторяю и повторяю раз за разом молитовку свою. И уплываю, уплываю куда-то, цепляясь за слова, которые звучат уже сами. И вдруг вздрагиваю, как от толчка, и слышу этот шепот свой, но слова не узнаю, что-то не то совсем бормочу, другое: «…четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать…» Да и кулек-то мой укатился из разжавшихся рук, лежит на самом краешке кровати, еще бы чуть — и на полу… Что-то не дало ему скатиться с высокой кровати. Белые крылья, склонившиеся с недосягаемой своей высоты?.. И еще много лет прошло, прежде чем вошла я впервые в храм. И первый раз увидела живого священника. Он шел энергичным шагом, едва поспевала за ним о чем-то спрашивающая его женщина. Был он уже пожилой, с очень густыми длинными волосами и широкой темной бородой с проседью. Я прямо хлынула к нему, когда он закончил разговор. Ни минутки не раздумывая — и вот уже, слышу, говорю ему: «Батюшка! Мне бабушка рассказывала, что я только погруженая, а не крещеная. Что это значит?» Он внимательно посмотрел на меня из-под густых бровей и спросил: «Хотите покреститься? Давайте, я покрещу вас!» И выкатили купель, и налили воды, и нашли мне тут же в храме бабушку в воспреемницы, которая мое имя повторила несколько раз и обещала молиться. Наверно, она была мне хорошей крестной, эта незнакомая бабушка из храма, прилежно исполняя единое на потребу. Я думаю, что именно так и было. Не зря же потекла моя жизнь по-другому после этого дня. Было это в конце восьмидесятых… Священник стал читать молитвы — и вдруг выпорхнула она, моя, родная, детская, что все эти годы тихонько жила в сердце: «Пресвятая Троице, помилуй нас!..» Ох, как стало радостно! Вот, и батюшка знает эту молитву! И меня сейчас покрестят, и я буду… и мы вместе… и священник, и бабушка-крестная, и все… как одно, в церкви… Что-то еще не оформленное до конца, не осознанное, забилось, зарадовалось, от причастности к большому, сильному, непоколебимому, что всегда было, есть, будет и никогда не прейдет. Бабушка Анна не дожила, она бы порадовалась теперь. Но и она, казалось, недалеко где-то сейчас. И всплеск белых крыльев будто метнулся к играющей в солнечном свете водице моей крещальной купели, и отразился в ней на миг… Спустя какое-то время появился у меня первый молитвослов, и узнала я, как много есть на свете молитв, и что та, детская, бабушкина «Пресвятая Троица» — звучит в храме, предваряя любое, большое и малое моленье. А в моем сердце она так и живет тихонько где-то очень глубоко, в детском еще местечке. И как тревога — так вот она уже, тут как тут. Источник: OrthPhoto.net И — как не вспомнить еще один случай. Их много было. Но вот один из них. Кто проводил когда-нибудь электричество в свежепостроенный дом, тот знает, что это такое. Страшнее, быть может, — только проведение газа. Так вот, были выправлены все документы, целая пухлая папка бумаг с подписями и печатями, и осталось сдать все это уже в последнюю инстанцию. И вдруг в этой последней инстанции говорят, что среди всех этих многочисленных подписей нет одной, практически самой важной. И надо ехать в соседний город, чтобы ее заполучить. Еду, сижу в очереди полдня, достаю свою пухлую папку. Строгая тетка смотрит бумаги и говорит: «Весь этот ваш проект — это филькина грамота. Все не так и неправильно». А незадолго до этого скоропостижно умер начальник организации, исполнявшей этот проект. И там все теперь по-другому — реорганизация, перерегистрация и прочее. Поэтому то, что раньше было нормально, теперь никуда не годится, все по-новому. «И лучше вы не ходите за подписью к начальнику, потому что он только рассердится. И никогда ничего не подпишет». Какой кошмар. Что же делать? Дом стоит, электричество в нем проведено. А бумаги, выходит, надо делать заново? Кто хоть когда-то был с этим делом связан, знает, что это такое… «Не верите? — презрительно смотрит на меня тетка. — Хотите — попытайтесь сходить к начальнику, но я вас предупреждаю, что ничего хорошего из этого не выйдет. Он не станет подписывать ваши бумаги». Поднимаюсь наверх, сажусь против кабинета, где начальник пока занят, и начинаю молиться. Взлетает моя молитовка, услышав панический зов. Одну только ее и повторяю бесчетно, умирая от ужаса. И вот начальник. Лепечу ему жалобно, что вот тут, в этих бумагах, не хватает одной его подписи. Он весело смотрит на меня. «Так в чем же дело — давайте поставим!» Он сам выходит в приемную, приносит оттуда и выдает мне какой-то бланк, который надо заполнить. А потом — ставит свою подпись! И велит идти к теткам закрепить ее печатью. Тетки не верят своим глазам. А одна из них даже идет к начальнику, чтобы удостовериться — действительно ли он сам, по доброй воле, в здравом уме и твердой памяти… Да, да, именно, что по доброй воле, радостно и со всей приятностию, легко и непринужденно поставил он в моих бумагах свою драгоценную подпись! А? И я бегу на улицу, оставив в кабинете обескураженных теток. И летит высоко над землей, и даже выше деревьев и облаков — мой безмолвный ликующий и благодарный вопль, туда, где снисходительно и ласково трепещут опять два всемогущих белых крыла… И еще я хочу рассказать про одну молитву. Она состоит в своде утренних молитв, и не раз к тому времени была читана. Но вот однажды — в очень нужный момент явилась непостижимым, живым, почти осязаемым образом и спасла. Порой ведь и не заметишь, как в твою жизнь входит страсть, которую бы обходить за километр и дальше. И вот уже — тут она, сначала озарила-ослепила, наполнила жизнь небывалой радостью, застила глаза, а потом ввергла в такую боль, что хоть кричи. И остаток здравого смысла из угла своего маячит: прочь, вон из сердца, каленым железом!.. А как? Она же проросла уже в плоть и кровь, болит нестерпимо. Куда не идешь — все он с тобой, котел кипящий, адский. В храм приползешь — сквозь дым кадильный тебе блазнятся неотступные глаза, сквозь пение хора — совсем другой голос и другие слова. Стоишь у иконы Пресвятой Богородицы — взгляда поднять не смеешь. Пречистая! Да и Тебе ли понять, непорочной, страстей не знавшей, эту душу больную, во грехе изнывающую! Не могу я Тебе молиться… И вот в молитвослове, в череде не раз читанных молитв, вдруг и воссияло! Просто красными буквами — на черно-белой странице: «Пресвятая Владычице моя Богородице, святыми Твоими и всесильными мольбами отжени от мене… уныние…неразумие… все скверные и лукавые помышления от окаянного моего сердца и от помраченного ума моего…» И вот этими-то словами, обращенными к Ней Самой, Она вдруг словно заговорила со мной. Все эти слова были про меня и для меня. Потому что это я была — «окаянное сердце и помраченный ум» во плоти. «И погаси пламень страстей моих…» А уж это и вовсе было именно то, о чем взывала душа, не умея сказать. И вот он стал потихоньку опадать, пламень страстей моих. Я еще немалое время припадала к этой молитве как спасительному и прохладному источнику. А потом она опять встала в череде утренних молитв. Одна среди многих других. Но я до сих пор помню — этот ослепительный свет среди обычных черных букв и строчек. … Конечно, это неправильно, но после долгого предпасхального поста и строгих бдений в светлой радости дней Пасхальных как-то отходит усердие молитвенное — уже который год я это замечаю в своей жизни, ну, вот летит весеннее солнечное время в какой-то быстрой круговерти, и в долгих ясных днях совсем мало остается времени для молитвенного сосредоточения. Сорок дней — полное ощущение, что Господь где-то совсем рядом, ходит с нами по земле, и мы — в облаке Его благодати, защищенные от зла. Отсюда и послабление самовольное, ведь кажется, что одного твоего вздоха вечернего, усталого: «Господи, милостив буди мне…» достаточно для того, чтобы Он услышал и снизошел к немощам… И вот — Вознесение. Сразу внутри что-то подтягивается, строжится, сосредотачивается: хватит уж послабляться и лениться, трезвись, вокруг много опасностей, молись, да не внидеши в напасть. В этот день читается в храме Евангелие о том, как Господь вошел к апостолам и, встав посреди их, сказал: «Мир вам». Они перепугались, подумав, что это дух явился пред ними. И Он говорит: что же вы смущаетесь, посмотрите — вот руки, вот ноги Мои, вот раны. Потрогайте — это все живое. А дух не имеет костей и плоти. Более того, Он просит дать Ему что-нибудь поесть, и они приносят — немного печеной рыбы и сотового меда. И Он вкушает все это, чтобы показать им, что Он и есть тот самый Иисус Христос, который ходил вместе с ними, и который был распят и теперь воскрес, как и было обещано в Писании. Он настойчиво повторяет апостолам: не дух перед вами, осяжите — это живая плоть, вот, я ем рыбу и мед, которые вы мне дали… В Евангелии нет ни одного слова неважного, второстепенного. И, видимо, совсем не зря так настойчиво говорится в этой главе о плоти. Она, плоть, в нашей жизни человеческой играет очень большую роль. Через нее приходит множество соблазнов — мы то пропадаем в похоти, то обжираемся без всякой меры, то принимаемся украшать ее, одержимые гордым помыслом. Много уловок приготовлено в этом мире для немощной плоти. Но, осиянная духом, вознесенным к Богу, и бренная плоть с ее желаниями может стать поистине прекрасной и послужить нашим духовным трудам. Сами-то по себе мы можем не много. Но Господь ведь, перед тем как вознестись в небеса, осеняя апостолов крестом на прощание, сказал: «Аз есмь с вами и никто же на вы». Я с вами и кто против вас? И Он сказал это не только апостолам, Он и нам это повторяет: «Я с вами и никто против вас». Еще Он сказал: ухожу, но пришлю вам Утешителя, Духа Истины. И мы, как тогда апостолы — ждем Утешителя. И одна молитва давно уже исключена до времени из нашего ежедневного правила. Мы уже стосковались по ней. И вот на Троицу, в храме, наполненном запахами привявших трав и цветов, которыми устланы полы, наконец зазвучит ликующее: «Царю Небесный, Утешителю, Душе Истины… прииди и вселися в ны, и очисти ны от всякия скверны, и спаси, Блаже, души наша!» Как волнующе это возвращение молитвы, как радостна эта встреча! Из года в год повторяется она в круге лета Господня, и всякий раз по-новому веселится душа. «Пресвятая Троице, помилуй нас!…» «Пресвятая Владычице Богородице, святыми Твоими и всесильными мольбами…» «Царю Небесный, Утешителю, Душе Истины!..» Как радостно повторять это вновь и вновь, чтобы услышать-почувствовать сказанное сквозь века и на века: «Я с вами — и никто против вас!»

Читаю поучения старцев, вижу всю себя, как на ладони, и плачу от позора за себя, а живу , как в беспамятстве, в осуждении и гордости. Господи, прости и помилуй, помоги стать смиренной, любить, видеть свои грехи и никого не осуждать.

Стихотворения иеромонаха Василия Рослякова Цикл "Стихи на Псалмы" *** 1 Дай, Псалмопевец, гусли мне! Твои дай струны и органы, Чтоб я запел под стать тебе Самозабвенными псалмами. Вложи, святый, в мои уста Язык твоих смиренных песен, Язык, вмещающий слова, Которым мир бывает тесен. Дай мне твои слова, Давид. Они сродни душе скорбящей, Как солнца огненного вид Сродни кадильнице горящей. Что принесу и что воздам Тебе, смиренная обитель, Твоим могилам и крестам, Которым ныне я служитсль? Псалмы и песни принесу Тебе, блаженная пустыня. Спасенья Чашу прииму И призову Господне имя. 14 октября 1989 г. 2 Дай, Псалмопевец, гусли мне! Твои дай струны и органы, Чтоб я запел во след тебе Самозабвенными псалмами. Что мне искусство и стихи, Что дар нежданный вдохновенья, Когда душа полным-полна Одной строкою псалмопенья? Чти принесу и что воздам Тебе, старинная обитель, Твоим могилам и крестам, Которым ныне я служитель? Душа тебе уж отдана. Приими и тело, коль захочешь. Приими все то, чем от Творца, От Бога наделен средь прочих. Поклон сыновний положу Тебе, блаженная пустыня. Спасенья Чашу прииму И призову Господне имя. 21 ноября 1990г. 3 Дай, Псалмопевец, гусли мне! Твои дай струны и органы, Чтоб я запел под стать тебе Самозабвенными псалмами. Скудны чернила и перо! И рифмы тщетны вдохновенья. Давид, дай пение твое, Пропеть о самом сокровенном. Дай мне твои слова, Давид, Они сродни душе скорбящей! Так солнца огненного вид Слегка сродни свече горящей. И хладен стих мой вдохновенный. Дай сердца голос сокрушенный. 4 Что взялся, инок, за стихи, Или тебе псалтири мало? Или Евангельской строки Для слез горячих не достало? Иль голос тишины ночной Не внятен стал душе смятенной? Или не сладок стал покой Молитвы долу преклоненной? Не знаю я, зачем слова Из сердца вылились стихами, Ведь наполнял его не я И благодатью, и слезами. 6 августа 1990г.

– Отец Александр, что же такое обида? Только внутренняя боль или удерживание в себе зла, памяти на злое? – Я сначала не отвечу на эти вопросы, а сам вас спрошу: можно ли себе представить обиженного Спасителя, или обиженную Божью Матерь?.. Конечно, нет! Обида – это свидетельство духовной слабости. В одном месте Евангелия сказано, что иудеи хотели возложить на Христа руки (то есть схватить Его), но Он прошёл посреди них, сквозь толпу агрессивную, кровожадную… Не написано в Евангелии, как Он это сделал, возможно, Он так гневно на них посмотрел, как говорится, молнию метнул глазами, что они испугались и расступились. Я себе так это представляю. – Нет ли противоречия? Глазами сверкнул – и вдруг смиренный?. – Нет, конечно. Слово Божие говорит: «Гневайтесь и не согрешайте». Господь не может грешить – Он Единый Безгрешный. Это мы маловерные и гордые, если гневаемся, то с раздражением и даже со злобой. Потому и обижаемся, что думаем, что и на нас злятся. Гордый уже внутренне готов обижаться, потому что гордость – это искажение человеческой природы. Она лишает нас достоинства и тех благодатных сил, которые Господь щедро дарует каждому. Гордый же человек сам от них отказывается. Смиренного человека обидеть невозможно. – И всё-таки, что такое обида? – Во-первых, это, конечно, острая боль. Действительно очень больно, когда обижают. Мы по своему неумению отражать физическую, словесную и духовную агрессию постоянно удар пропускаем. Если любого из нас посадить играть в шахматы с гроссмейстером, то ясное дело, что он проиграет. И не только потому, что не умеет играть, но ещё и потому что гроссмейстер очень уж хорошо играет. Так вот, лукавый (как сатану называют) играет отлично. Он знает, как ходить, чтобы человека зацепить за самые болевые точки. Обиженный может думать об обидчике: «Ну, как он мог? Откуда он знал, что мне это причинит боль? Почему именно так сделал?» А человек, может, даже ничего и не знал, просто лукавый его направил. Вот кто знает, как нам боль причинить. Апостол Павел говорит: «Наша брань не против плоти и крови, а против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесной». Лукавый двигает нами, и мы ему, пусть неосознанно даже, по своей гордости, подчиняемся. Гордый человек не умеет различать добро и зло, а смиренный умеет. Я, например, по своей гордости могу сказать нечто, что человека очень больно ранит. Не потому, что я хочу причинить ему боль, а потому, что лукавый в мою горделивую душу вкладывает такие слова и в такое время, когда тот, с кем я общаюсь, наиболее беззащитен. И я действительно попадаю в очень для него болезненную точку. Но все-таки эта боль оттого, что человек не умеет смиряться. Смиренный человек скажет себе твёрдо и спокойно: «Это я получил по своим грехам. Господи помилуй!» А горделивый начнёт возмущаться: «Ну, как же так можно?! Как же можно ко мне так относиться?» Когда Спасителя привели к первосвященникам, и слуга ударил Его в ланиту, с каким достоинством Он ему ответил. Разве Он обиделся или расстроился? Нет, Он явил поистине царственное величие и абсолютное самообладание. Ну, опять-таки, можно ли себе представить, что Христос на Пилата или на первосвященников обиделся?.. Смешно. Хотя Его мучили, издевались, клеветали… Не мог Он обижаться совершенно, никак не мог. – Но Он же Бог и человек, батюшка. – Так, Господь и нас зовёт к совершенству: «Научитесь от Меня, яко кроток и смирен есмь сердцем». Он говорит: «Хочешь, чтобы тебя обида не касалась, хочешь быть выше любых обид, значит будь кроток и смирен сердцем, как Я». – А если обида не по заслугам? – А Его по заслугам обижали? – Но это нечестно, если какая-то неправда, клевета, то ты просто кипишь, потому что не согласен с этим. – Мне кажется, что может быть ещё больнее, если тебе правду скажут: «А-а-а, вот, ты какая!» «А я ведь, действительно, такая… Вот гады!» – В точку попали! – Попали в точку. Да ещё при всех сказали! Нет, чтобы потихонечку, чтобы деликатно как-нибудь сказал, по головке погладил или бы подсластил. Прямо при всех!.. Это ещё побольнее будет. «Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня». Это хорошо, когда незаслуженно злословят. Когда незаслуженно – блаженны, а когда заслуженно – надо каяться и просить прощения. – А вторая часть вопроса? Обида – включает удерживание в себе зла, памяти на злое? – Да, конечно мы продолжаем хранить обиду в памяти. Нас обидели и вместо того, чтобы напрячь свои духовные силы, и этот очень болезненный удар отразить, мы не только его принимаем, но начинаем, как бы, расковыривать и инфицировать и без того болезненную рану. Мы начинаем прокручивать мысленную цепочку: «Как он посмел… Да, я так вот хотел, а он вот как… А если бы я сказал так, если бы я объяснил, и если бы ещё,.. то он бы все понял». Но на этом месте мысль обрывается, и ты начинаешь все с начала. Сколько ты не напрягаешься, сколько не стараешься быть хладнокровным, спокойным, сколько не пытаешься обстоятельно, и разумно преодолеть обиду, оказывается, что твои мысли просто гуляют по замкнутому кругу. Ты укореняешься в мысли, что тебя незаслуженно обидели, и начинаешь себя жалеть: «Ах, вот, я какой несчастный… А тут ещё такие люди… Ждал от него одного, а он, оказывается, вон какой! Но ничего, уж я ему объясню, что со мной так нельзя: как же ты мог – скажу». Человек попадает в бесконечный мысленный круговорот. Он напрягается, изобретает, что бы такое ему сказать, как ответить. Чем дольше человек в нём пребывает, тем труднее обидчика простить. Он только удаляется от этой возможности, потому что сам себя укореняет в обиде, более того, вырабатывает в себе стереотип, говоря языком биологическим, условный рефлекс, который не даёт с этим человеком общаться. Только увидишь его… и пошло: «Раз он, такой-сякой, негодяй так с тобой поступил, значит с ним невозможно разговаривать. Ты к нему так хорошо, а он к тебе так плохо…» И люди перестают друг с другом общаться, потому что просто не могут обиду преодолеть: «Я бы может быть и рад с ним поговорить, вроде даже и настроился, и пришёл, и хочу, а ничего не получается». Про это в русской литературе есть прекрасный рассказ Н. В. Гоголя «Как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем». Поссорились из-за сущего пустяка (Гоголь – гений), ну, просто не из-за чего. А ерунда перешла в смертельную ненависть. Они у сутяг истратили все свои деньги, обнищали, и всё равно судятся и враждуют друг с другом, хотя это абсолютно бесперспективно. Были хорошие спокойные, добродушные соседские отношения, и всё потеряно. Почему? Потому что не прощёная обида. И каждый уверен, что другой – враг. Эта вражда их обоих изглодала, и будет глодать до смерти. – Батюшка, а как быть когда с человеком возникла какая-то ситуация, которую ты не понял. Потом выяснил с ним, всё простил, забыл. Всё забыл. Нормальные отношения. В следующий раз человек делает что-то худшее. Ты опять прощаешь. Но он ещё хуже с тобой поступает. И тогда начинаешь сомневаться. А может, не надо было прощать, что бы он понимал, что так нельзя себя вести? Может быть, нужно как-то по-другому? И тогда, когда ты в третий, четвёртый раз прощаешь, просто уже примирился с линией его поведения, примирился с тем, что он такой, и надо просто прощать, вдруг отношения достигают такой высокой точки, когда вспоминается первое, второе, пятое… – Это означает, что ни первое, ни второе, ни пятое ты не простила. – Но я же думала, что простила… – А не надо принимать желаемое за действительное. Это не только твоя ошибка, для каждого из нас это весьма характерно. – Ты считаешь, что простил. Не выясняешь отношения, даже никаких претензий… – Но внутри всё кипит… Только это означает, что мы обиду куда-то в подсознание затолкали, и там она пребывает. Потому что, когда человек грешит (а обида – это грех, не важно справедливо или несправедливо нас обидели, это зло, которое вторгается в нашу жизнь), он старается это сам от себя подальше спрятать… Есть некая духовная реальность, она ворвалась в жизнь, и просто так не исчезнет, она здесь. Если мы эту духовную реальность пытаемся затолкать в подполье своего сознания, это не значит, что она исчезла, это значит, что она пребывает в твоём сознании, но в тех его уголках, куда ты стараешься не заглядывать. И там обида скрыто таится и ждет своего часа. Это можно сравнить с болезнью: человек является носителем опасной болезни, но она дремлет. Вирусы присутствуют в организме, и если происходит какая-то перегрузка, организм ослабевает, болезнь может вспыхнуть и обрушиться со всей силой на человека, который даже и не подозревал, что он болен. Если мы своими силёнками пытаемся справиться с обидой, ничего реально не достигаем. Это просто противоречит словам Господа, который говорил: «Без Меня не можете творити ничего». – По своей гордости я сам желаю простить. – Ну, желай. Можешь до посинения желать. Можешь, допустим, пойти в лес и желать, чтобы комар тебя не кусал. Пожалуйста. Сколько хочешь можно напрягаться. Но комар-то этого не знает и все равно тебя укусит. А лукавый это не комар, это активная, злобная, агрессивная, исключительно подвижная и инициативная сила, которая ищет и выбирает момент, когда человек перед ней наиболее беззащитен. И тогда нападает и держит человека мёртвой хваткой – напоминает острые моменты, толкает мысль анализировать ситуацию и переживать ее вновь и вновь: «Как же можно вот так поступать несправедливо? Как? Ну, как ты мог? Ты, такой-сякой, ближний мой и знаемый мой, столько лет мы рядом, а ты мне такое сказал!» А он, может быть, даже и не заметил, что сморозил глупость и не понял, что так глубоко и больно задел. Просто не знает, что обидел тебя. Потому что лукавый тут подсуетился, а человек просто стал орудием дьявольской силы. – Ну, хорошо, есть лукавый, лукавая сила, а где Господь? Чего Он хочет? – Чтобы человек из гордого стал смиренным. Господь попускает нам эти испытания, для того, чтобы мы боролись со своей гордыней. Хочешь победить эту внутреннюю духовную заразу – криком кричи, просто криком кричи. Не на обидчика кричать надо, не на окружающих срывать свою боль, а Господу кричать: «Господи помоги! Господи, не справляюсь. Господи, вот сейчас этот грех меня потопит. Господи, дай сил мне его преодолеть!» Возложи на Господа твою печаль. Даже не возложи, а возверзи. Наверх забрось, высоко-высоко, Господу свою печаль отправь. Не в подсознание запихай, не на окружающих навесь: «Ах вы, нехорошие такие, меня не жалеете», а «Господи, пожалей, дай сил преодолеть мою слабость, дай силы перенести». Вот чего Господь от нас ждёт. Если будешь так просить, если будешь молить Господа, чтобы Он тебя укрепил и дал силы перенести боль, Господь поможет. Боль от обиды – это объективная реальность и подчас непереносимая. Как её терпеть? Да, зачем терпеть-то? Как раз таки нельзя терпеть. Нужно приложить всю свою веру, все свои духовные силы, но надеяться не на себя, а на Господа, без Божьей помощи ты её не преодолеешь, не перетерпишь. – Батюшка, а слёзы – это плохо? – Слёзы бывают разные. Бывают слёзы от гордости, от обиды, от неудач, от зависти… А есть слёзы раскаяния, благодарности, умиления. – А если, на исповеди мы говорим о том, что согрешили грехом обиды, а она не проходит?.. – Это свидетельство нашего маловерия, неумения каяться и бороться с грехом. Ещё раз говорю: обида сама не пройдёт. Если ты хочешь от неё избавиться, поступай с ней, как с любым другим грехом – проси у Бога исцеления. Вот, курильщик, допустим, или алкоголик, сам справиться со своим грехом не может, всё, точка. Совершенно спокойная констатация факта: я не могу. Это не значит, что я плохой, неполноценный, ненормальный. Это значит, что я всего лишь обыкновенный человек, поэтому не могу сам справиться с грехом. Если бы мог, Господу не надо было бы приходить на землю. Зачем тогда Богу надо было принимать уничижение, становиться человеком, жить и переживать страшные преследования и гонения, терпеть крестные муки, если люди могли без Его помощи обойтись? Зачем Христос был? Чтобы спасти человека. Тебе плохо, но разве ты просишь о спасении, о помощи Господа? Ну, как ты Его молишь? Есть результат? – Нет, но, он же меня так обидел! Ах, я не могу. – Да не в том дело, как тебя обидели, а в том, как ты молишься! Если ты молишься по-настоящему – значит, результат будет. Что, Господь бессилен, что ли тебя от лукавого защитить? Да, ты просто не молишься, ты же не просишь! Ты не хочешь, чтобы Господь тебе помог. Если захочешь, то сможешь. На то Господь и даёт нам Свою божественную, всепобеждающую, самую великую в мире силу. Какой там лукавый? Десять больше единицы, сто больше десяти, миллион больше ста, а миллиард… Но есть бесконечность. И по сравнению с бесконечностью, миллиард – всё равно нуль. И пусть лукавый могущественный, но Всемогущий только один Господь. Если Бог с нами, то никто против нас… Вернее – мы с Ним, Господь-то всегда с нами. Если мы с Богом действительно, под его божественным благодатным покровом, тогда ничего с нами сделать невозможно. Нас можно уничтожить физически, но не нравственно, нельзя принудить нас делать то, чего мы не хотим. Не хочу обижаться – значит, и не обижусь. Меня обидят – значит, я буду молиться так, чтобы эту обиду силой Божией преодолеть. – Мне кажется, часто человек, сам того не осознавая, не хочет простить обиду, потому что осознание своей правоты и неправды обидчика как-то утешительно. – Да: никто меня не жалеет, так хоть я сам себя пожалею. Это категорически мешает. И опять таки в этом есть или горделивая попытка своими силёнками справиться, или принять желаемое за действительное. Обида – больно. Даже, крапивой обожгись – и то больно. Конечно, и комариный укус, и даже ожог можно перетерпеть. Но есть какие-то глубокие раны, они просто так не проходят. Ну, допустим, на руке, нарыв какой-то… Тут медицинская помощь нужна. Ты можешь изо всех сил глядеть на свою рану и говорить: «Хочу быть здоровым». Бесполезно. Сейчас, особенно среди православных, очень распространено самолечение. Звонят врачу, и тот по телефону человека лечит. День лечит, два, неделю, месяц пока человек не понимает, что лучше бы ему всё-таки пойти в больницу… Там его, наконец, начинают лечить, он поправляется. А по телефону лечить нельзя, будь ты трижды православный врач или трижды православный пациент. Если болезнь серьёзная, нужно принимать адекватные твоему состоянию усилия. А каково наше духовное состояние? Молиться мы не умеем, смиряться не умеем, терпеть не умеем, практически ничего не умеем. Разве что бездумно долдонить по молитвослову молитвы – это мы умеем. – А как понять, простил ты человека по настоящему или пытаешься обмануть самого себя? Что является критерием прощения обиды? – Можно проверить себя чисто умозрительно. Представь, что ты к обидчику приходишь, предлагаешь помириться, и он бросается тебе на шею, вы целуетесь-обнимаетесь, плачете-рыдаете и всё отлично. Потом представь: ты приходишь и говоришь: «Давай помиримся? Прости меня, пожалуйста», а в ответ слышишь: «Знаешь, ты иди отсюда…», — «Во-о-о-от. Ага! Я тут так смирился, я к тебе пришёл прощения просить, мир предлагать, а ты!..» Был такой владыка Мелитон, его при жизни называли святым. Он жил в Ленинграде. Я имел счастье немножечко с ним быть знакомым. Он ходил в стареньком пальтишке, один, без всякой свиты. Однажды владыка Мелитон приехал к замечательному старцу архимандриту Серафиму Тяпочкину, постучался в калиточку, а келейница в простом старичке архиерея не увидела и сказала: «Отец архимандрит отдыхает, подожди». И он смиренно ждал. Как-то я у владыки спросил: «Вы такой любящий человек, как Вы смогли быть таким?» «Какой я любящий? – удивился он, а потом задумался, – За всю жизнь, я только раз человека обидел». Так вот, когда владыка был молодым человеком (ещё до революции), он учился в епархиальном училище, на миссионерских курсах, устроенных по типу интерната. Учился Миша (тогда его так звали, Мелитон – это монашеское имя) всегда хорошо. Однажды он сидел в классной комнате, делал домашнее задание вместе с другими ребятами, и вдруг туда вбежал Колька, разгильдяй и безобразник, и разбросал нюхательный табак. Все начали чихать, кашлять… Шум, гам. Колька смылся, а тут появляется инспектор: «Что за шум?» И вот владыка рассказывал, что сам не знает, как у него вырвалось: «Это Колька табак разбросал», – заложил товарища. Тогда это было совершенно недопустимо. Нигде, ни в армии, ни в гимназии, ни в епархиальном училище, нигде. Заложить товарища – последнее дело. Ну, Кольку тут же в карцер за безобразия на два часа. А Миша вокруг этого карцера круги нарезает, переживает – как же товарища заложил. Хотя этот безобразник его спровоцировал, сам не занимается и другим мешает, Миша переживает, молится, ходит… Наконец, через два часа Кольку выпускают, он к нему бросается: «Коля, прости меня! Не знаю, как у меня вырвалось!» Он ему: «А ну, пошёл отсюда…». Михаил опять: «Коля, прости меня!» Лет 14-15 мальчишке было. Его ударили по одной щеке – он вторую подставил. Ну, что поделаешь, Колька злющий-презлющий, Миша поворачивается, но не успел он сделать несколько шагов, Коля его догоняет: «Миша, и ты меня прости!» Если можешь подставить вторую щеку, тогда второй раз у нормального человека рука не поднимется, когда ты действительно смиренно, с любовью попросил прощения. Уж надо совсем быть злодеем, чтобы и второй раз ударить. Такая вера у мальчика Миши была, такая молитва, что сам простил безобразие, которое Колька учинил, и принял всю вину на себя, хотя его спровоцировали. Это просто люди из другого теста. Они не мирились с тем, с чем мириться нельзя – со злобой, обидой, грехом. А мы: «Ах, меня обидели, и я обиделся». Ты не имеешь права быть обиженным, в своей душе носить обиду – это грех, болезнь духовная. Как хочешь – только ты её преодолей. Если ты с Господом, это возможно. Если больно тебя задели, значит нужно иметь терпение, терпеть и бороться столько, сколько нужно, чтобы ты грех действительно победил. Здесь «хочу» совершенно недостаточно. Критерий один: сможешь ли ты вторично стерпеть грубость или не сможешь? Но, конечно, речь идёт о более-менее обыкновенных, бытовых грехах. Бывают грехи тяжкие, на грани смертных (скажем, измены – это совсем другой разговор). Но собственно из этих повседневных отношений, из этих непреодолённых грехов копится греховный ком, который может раздавить. Терпеть его нельзя. Не хочешь, чтобы эта зловонная гниющая мусорная куча тебя погребла под собой, значит, борись с каждым грехом до победы. Старайся раскаяться так, чтобы и следов его не осталось в душе. А раз не осталось, значит, он ушёл в небытие. – Как это? Ведь были слова, были поступки, они же были – это факт?! – Господь говорит, что изглаживает грехи, но что такое грех? Всё что в мире существует – сотворено Богом. Сотворил Господь грех? Нет. Значит, грех не существует, как другие Богом сотворённые идеи, духовные и материальные сущности. Всё что сотворил Господь – благо. А грех – это зло, и Господь греха не сотворил, значит, в этом смысле греха нет, это некий мираж. Мираж бывает? Бывает. Видишь мираж? Видишь. Но на самом деле того, что ты видишь, нет? Нет. И греха в таком смысле нет. С одной стороны есть, а с другой стороны – нет. Если ты каешься, то эта псевдо-духовная сущность изгоняется Господом вон из этого мира. Как её не было, так и будет. И если ты действительно забыл и простил, ты можешь с человеком общаться, как будто ничего и не было. Но для этого ты должен приложить огромные духовные усилия. Это вовсе не так-то легко. Каждый знает, как трудно прощать. Мы не прощаем, потому что не прикладываем тех духовных усилий, которые необходимы, чтобы победить зло, чтобы грех полностью изгнать из этого мира. Мы ограничиваемся тем, что успокаиваемся со временем. – Батюшка, а бывает, что не знаешь, вдруг человек обиделся? Не разговаривает почему-то… – Ну, подойди и скажи, но только с любовью и мягко: «Я тебя чем-нибудь обидел?» – Но… – Но вот тогда и молись так, чтобы твоя молитва преодолела то зло, которое невольно и неведомо для тебя тобой соделано. Лукавый же не в открытую действует. Он пользуется нашими слабостями. Надо сказать: «Какая же я грубая, неделикатная, если что-то такое сделала и даже не заметила, как человеку боль причинила. Господи, прости меня окаянную. Я виновата. Обидела человека так, что он со мной даже разговаривать не хочет. Что же я такое сделала? Господи, даруй ми зрети моя прегрешения». – А если у человека изъян. Если он пьёт. Если он хам?.. Как с ним говорить? – На такие вопросы трудно отвечать, потому что нужно смотреть на конкретную ситуацию. Но в качестве примера могу привести рассказ из книги «Отец Арсений» «Медсестра». Там, отвечая на вопрос, как же она такой хорошей выросла, сестричка объясняет, что такой её воспитала мачеха. У неё умерла мать, и эта осиротевшая девочка, мучила свою мачеху по первому разряду, просто издевалась, как только может 14-летний ребёнок. Но мачеха была очень глубокой, по-настоящему глубокой христианкой. Она молилась, трудно передать как. И своим смирением, пламенной молитвой и верой эта мачеха сумела переломить сердечко озлобившейся девочки. Её родной папа раз в год крепко запивал, приводил товарищей, пьяная компания вваливалась в дом, и её родная мама, когда была жива, страшно пугалась, забивалась в угол, выслушивала упрёки и чуть ли не побои терпела. Девчонка со страхом ждала очередного папиного запоя (ещё до примирения с мачехой). И вот вваливается пьяный папочка с дружками и требует, чтобы жена на стол накрыла. А тихая и безответная мачеха вдруг хватает одного дружка, за порог вышвыривает, другого – туда же и дверь закрыла. Папенька: «Как, на моих дружков!» Чуть было её не ударил. Но она схватила, что попалось ей под руку и так его отметелила… И всё, вопрос был решён. – Это смирение?! – В том-то и дело, что смирение – добродетель сверхъестественная. Господь сказал: «Я смирен». Кто-то из святых отцов сказал, что смирение – это одеяние Божества. Оно сверхъестественно. Смиренный человек, тот, который побеждает зло в самом его корне. И если ему для этого нужно применить физическую силу, значит, он её применит. Это вовсе не тюфячок-половичок, об который ножки можно вытирать: «Ах, я терплю, я такой смиренный». А внутри всё бурлит-кипит… Какое же это смирение? Это пассивность перед злом. – Если близкий человек ведёт себя, мягко говоря, нехорошо по отношению к тебе, особенным раскаянием не страдает, не будет ли всепрощаемость ему же во вред? – Будет. Будет конечно. Но, я только что привёл пример мачехи и девочки. У мачехи хватило духовной чистоты, чтобы понять как ей себя вести с этой девочкой. Потому что наверняка у неё руки чесались и неоднократно, или хотелось папе рассказать… Но она поняла, что ребёнок себя так ведёт от какой-то дикой боли. Девочка лишилась матери! Поэтому встретила в штыки кроткую, смиренную, тихую, любящую мачеху. Мачеха среагировала не с обидой, не со злобой в ответ на эту страшную агрессию, которая на неё изливалась, а удивительно по-христиански, с одухотворённым смирением. Своей любовью, молитвой, терпением и смирением она смогла преодолеть тяжелейшее для этой девочки искушение. – А как понять, когда надо смиряться и промолчать, а когда… – Для этого-то как раз смиряться надо. Только смиренный человек различает добро и зло. Как Господь благословит, так он и будет себя вести. Иному, может быть, полезно спустить семь шкур. Недавно один генерал (ему уже к 80-ти) рассказал мне: «14-ти лет я стал вести себя совершенно безобразно. Причём семья у нас была непростая, в гостях бывал знаменитый кораблестроитель академик Алексей Николаевич Крылов, они с папой по-французски разговаривали, и я по-французски понимал. Когда же темы были для меня запретными, они переходили на немецкий. И вот однажды в ответ на какое-то мое очередное хамство папочка взял и выпорол меня как следует. Это не было унижением моего достоинства. Просто у меня был переходный возраст, гормональный взрыв. И отец этот взрыв погасил мощным противоположным действием. Я своему папе благодарен». Отец без злобы его порол. Но я вовсе не призываю всех пороть своих детей, потому что для этого надо быть такими папочками и мамочками, которые это могут делать со смирением, внутренне сохраняя присутствие духа. Смиренный человек не теряет духовный мир ни при каких обстоятельствах. Надо отодрать? Ну, значит, выдерем для пользы дела, только с любовью. – Можно ли идти к причастию, если никак не можешь побороть боль? – Бывают грехи, которые за один раз не преодолеешь и, конечно, в такой ситуации особая помощь Божия необходима. Поэтому нужно причащаться, нужно молиться, каяться, бороться со своим грехом. И понимать, что, либо ты победишь в себе свой грех, напрягая все свои силы, либо грех без всяких усилий победит тебя. – Что значит, победит тебя? – Значит, ты потеряешь этого человека, совсем с ним общаться не сможешь. Раз у тебя на душе грех, ты будешь и поступать греховно, будет мстительность, злопамятность, обидчивость. Будешь копить обиды, искать и видеть там, где их нет, всё истолковывать в дурном смысле. Это приведёт к деградации духовной. Но причащаться нужно только при условии, что ты от души молишься и от души каешься. Пусть ты этим грехом обуреваем, но ты с ним борешься. Бывают грехи, которые быстро не преодолеваются, с ними нужно бороться постоянно, только следить, чтобы не расслабиться, не устать и не потерять надежды, что с Божьей помощью ты их победишь. Тогда конечно просто необходимо причащаться. Господь нам посылает такие испытания, чтобы мы учились с грехами бороться. О каких-то давних грехах мы забыли, даже про них и не думаем, но мы же грешные всё равно, вот, Господь нам и посылает нынешний видимый грех, чтобы мы его ощущали и преодолели. Но поскольку человек – существо целостное, если он побеждает этот грех, то побеждает и другие. Человек грешный, а Господь милостивый. Ты просишь прощения за один грех – Господь может тебе и другие простить. Но нельзя относиться к причастию, как к какому-то лекарственному средству: принял таблетку – у тебя голова прошла. Между прочим, если голова в данный момент перестала болеть, это не значит, что болезнь прошла. А здесь речь идёт о том, чтобы исцелиться полностью, чтобы эта нравственная боль не возвращалась.