Таблица лидеров

Установлено, что эта книга[1] была в библиотеке Достоевского, вместе с книгами Симеона Нового Богослова, Ефрема Сирина, Исаака Сирина, Парфения, Филарета, Хомякова, Самарина и другими[2]. Иеросхимонах Оптиной пустыни Леонид, в схиме Лев, умерший в 1841 году, вскоре после посещения его Парфением стал основателем оптинского старчества, без которого мы не представляем себе религиозной жизни России XIX века. В монастыре, описанном в «Братьях Карамазовых», даны две основные фигуры монашествующих: светлая — Зосимы, и темная — Ферапонта. Противоположение сделано вполне закономерно, так как и тот и другой тип исторически верен. «Считаю, — писал Достоевский, — что против действительности не погрешил: не только как идеал справедливо, но и как действительность справедливо» (Там же: 102). «Сделаю дело хорошее: заставляю сознаться, что чистый, идеальный христианин — дело не отвлеченное, а образно реальное, возможное, воочию предстоящее» (Там же: 68). В «Жизнеописании» о. Леонида прежде всего «воочию предстоит» Ферапонт романа, что для понимания Достоевского особенно важно. В книге рассказывается об одном валаамском монахе Евдокиме, который «уповал достигнуть духовного преуспеяния одними внешними подвигами… не замечал в себе ни кротости, ни любви, ни слез, ни смирения. Напротив, сухость, жестокость души, зазрение (осуждение) всех и другие, хотя и скрываемые, страсти томили старца. Он не находил себе покоя, хотя исполнял все должное… и помыслы склоняли его к самоубийству»[3]. Здесь же приведено письмо о. Леонида в связи с каким–то другим подвижником «высокого жительства». «О жизни монашеской, — пишет о. Леонид, — не всяк может здраво судить. А об В–не пусть думают, как кому угодно, и ублажают его высокое жительство, но мы к оному веры не имамы и не желаем, дабы кто следовал таковой его высоте, не приносящей плода. «От плод бо их, — сказано, — познаете их» (Мф. 7, 16). А плод духовный есть любовь, радость, мир, долготерпение, вера, кротость, воздержание и прочее. Сожалея об нем, желаем ему прийти в познание истины»[4]. Дальше в «Жизнеописании» рассказывается, как о. Леонид вразумлял и других монахов, надеющихся на свои высокие подвиги, как снимал с них вериги и учил смирению, этой «предтече любви». Но кроме ношения вериг и иного телесного подвижничества, карамазовский Ферапонт дан Достоевским и как «духовидец», как мистически одаренный. «— А что, великий и блаженный отче, — спрашивает его в романе захожий монашек, — правда ли… будто со Святым Духом беспрерывное общение имеете? — Слетает. Бывает. — Как же слетает? В каком же виде? — Птицею…» (14: 154). Можно было бы возмутиться и обвинить Достоевского в нехорошей выдумке, если бы в «Жизнеописании» со всей честностью христианской, оптинской мысли не был приведен рассказ о посещении о. Леонидом Софрониевой пустыни. «В то время, — читаем мы, — там жил в затворе (в саду. — С.Ф.) иеросхимонах Феодосий (Ферапонт жил за пасекой. — С.Ф.), которого многие почитали духовным мужем и прозорливцем, так как он предсказал и войну 12–го года, и некоторые другие события. Отцу Леониду его устроение (духовное) показалось сомнительным. Он спросил его, как тот узнаёт и предсказывает будущее. Затворник отвечал, что Святой Дух ему возвещает будущее; и на вопрос старца Леонида — каким образом возвещает? — объяснил, что Дух Святый является ему в виде голубя и говорит с ним человеческим голосом. Отец Леонид, видя, что это явная прелесть вражия, начал предостерегать затворника, но тот оскорбился… Отец Леонид удалился и, уезжая из обители, сказал настоятелю: «Берегите вашего святого затворника, как бы с ним чего не случилось». Едва о. Леонид доехал до Орла, как узнал там, что Феодосий удавился»[5]. Таким образом, «Жизнеописание» дало Достоевскому, во–первых, портреты живых Ферапонтов русской действительности XIX века, а во–вторых — и это еще более важно, — право уверенного и беспощадного их разоблачения: до него их уже разоблачили оптинские старцы. Достоевский увидел, что ферапонтовское монашество есть не только факт, но факт, осуждаемый Церковью. Узнать об этом, таком близком по времени осуждении, для него было очень важно, даже если он знал, что этот вид внутрицерковного заблуждения подвергался такому же резкому осуждению у древних Отцов Церкви, например у преподобного Никиты Стифата, ученика преподобного Симеона Нового Богослова (XI век), книга которого стояла на полке у Достоевского. «Многие из верных и ревностных христиан, — пишет преподобный Никита, — тела свои многими подвижническими трудами и телесными деланиями измождили… но как они при сем не имеют умиления от сокрушенного и благолюбивого сердца, и милосердия от любви, то оставлены пустыми… и ложесна свои неплодными и слово бессольное и бессветное»[6]. Достоевский в создании Ферапонта мог опереться не только на «Жизнеописание» о. Леонида, но и на общее учение Церкви, начиная с евангельских обличений «неплодной смоковницы» (Мф. 21, 19 - 22) и лицемерного законничества[7]. Теперь нам все это до очевидности ясно, но, чтобы почувствовать ту помощь, которую оказал Достоевский в формировании сознания нашей церковной эпохи, достаточно привести одну недоумевающую фразу из современной Достоевскому критической литературы, считавшей себя церковной. «Отшельник и строгий постник, Ферапонт… почему–то изображен неблагоприятно и насмешливо»[8], — писал К. Леонтьев — человек, который по своему оптинскому «стажу» должен был бы понять — почему... Ферапонт Достоевского выведен великим противником старчества. И это взято из «Жизнеописания», полного данных о гонениях на о. Леонида за старчество, введенное им в Оптиной. Дело, оказывается, дошло до того, что о. Леонида и его учеников стали подозревать в ереси и даже в «масонстве», причем подозревали и гнали его такие влиятельные лица, как два архиерея — Тульский и Калужский. Только вмешательство двух Филаретов — Киевского и Московского — и заступничество Игнатия (Брянчанинова) спасли старца. И само учение о старчестве, данное Достоевским в романе (глава 5, книга 1), во многом взято из «Жизнеописания»... «Иисус Христос вчера и сегодня и во веки Тот же» (Евр. 13, 8), а с Ним все та же и Церковь Его. В этом так было нужно убедиться Достоевскому, утомленному зрелищем темноты внутри церковной ограды. Отделить Зосиму от Ферапонта значило для него (и теперь значит для всех нас) — отделить Церковь от ее двойника... Отделяя Зосиму от Ферапонта и противополагая их, Достоевский не выдумывал, как его заподозрили, «нового христианства» — «зосимовского» или даже «Мережковского», а только нашел, где припасть устами к его древнему и вечно живому источнику. Это «где» был русский монастырь Калужской епархии. ______________________________________________________________________________ [1] Жизнеописание Оптинского старца иеромонаха Леонида, в схиме Льва. М., 1875. [2] См.:Гроссман Л. П. Библиотека Достоевского: По неизданным материалам. Одесса, 1919. С. 154. [3] Жизнеописание Оптинского старца иеромонаха Леонида, в схиме Льва. С 7—8. [4] Там же. С. 55 [5] Там же, с. 56 - 57 [6] Добротолюбие. М., 1900. Т. 5. С. 159. [7] Продолжатель учения Тихона Задонского — Георгий, затворник Задонский (ум. 1836) — пишет об известных ему ферапонтах: «Гладко, ласково и тихо говорят, много постятся и много молятся; но как коснешься их, то не горьки ли? Опалят ненавистью, злобой, завистью и немилосердием. По сим плодам и древеса в познание приходят» (Георги й, затворник Задонский. Письма. 4–е изд. Воронеж, 1860. С. 251). [8] Леонтьев К. Н. О всемирной любви. С. 297. Из Собрания сочинений Фуделя С.И.

Монастырь Гелати был основан в 1106 г. святым благоверным царем Давидом IV Строителем северо-восточнее г. Кутаиси, древнего центра провинции Имерети, как один из наиболее крупных духовных центров Грузии. Этимологию названия монастыря производят от греческого «genathlakon» (рождение). Древнее грузинское название монастыря — Генати. Посвящен он был Рождеству Пресвятой Богородицы. С этим же именем впоследствии был освящен и главный храм [1]. Монастырь имел большую территорию, был замечательно благоустроен [2]. От царя Давида были получены богатые земельные наделы, драгоценности из числа военных трофеев. Царь перенес из Кларджети Хахульскую икону Божией Матери, написанную, по преданию, святым апостолом и евангелистом Лукой [1]. Царь Давид пригласил в Гелати выдающихся грузинских ученых и основал Гелатскую Академию — крупнейший научно-просветительный центр Грузии. Среди ученых Академии были Иоанэ Петрици, Иоанэ Шавтели, Арсений Икалтоели. В академии преподавали геометрию, арифметику, философию, риторику, грамматику, астрономию, музыку, переводили и комментировали произведения античных и православных писателей, писали собственные сочинения [1, 3]. Гелати подчинялся только царскому дому. Он стал усыпальницей грузинских царей. По преданию, царь Давид († 1125) завещал похоронить себя в проходном месте. Его могила с надписью на плите: «Это покой мой навеки, здесь вселюсь, ибо я возжелал его» — находится в южных вратах монастыря [2]. После причисления царя Давида к лику святых через эти врата перестали ходить. Сын св. Давида Строителя Димитрий I продолжил строительство монастыря: достроил и освятил главный храм. Он привез из Гянджи железную дверь главных ворот города и в знак победы повесил в южных вратах, у могилы отца [1, 2]. При царице Тамар, правнучке царя Давида, монастырь сохранил свое привилегированное положение — это был значительный духовный центр Западной Грузии, в котором подвизалось более 300 иноков [1]. Сама царица часто бывала здесь, во время богослужений она молилась в одном из приделов собора. Имеется предание, что она похоронена в Андреевском приделе; в древности в этом приделе ежедневно служили ей панихиду [1]. В XIII – XIV вв. были возведены церкви святого Георгия Победоносца и святителя Николая Мирликийского, колокольня — над родником, и восточный портик академии [2]. В начале XVI в. Гелатский монастырь подвергся разорению турками, но вскоре был восстановлен. В Гелати была основана епископская кафедра. Из Ахалцихе была принесена Ацурская икона Божией Матери. Во второй половине XVI в. и по 1814 г. Гелатский монастырь стал резиденцией Западно-Грузинского (Абхазо-Имеретинского) Католикоса. Из Бичвинты (современная Пицунда) была перенесена Бичвинтская икона Божией Матери [1]. В 1821 г., после присоединения Имерети к России, Гелатская кафедра была упразднена, Гелати вошел в состав новообразованной Имеретинской епархии Грузинского Экзархата Русской Православной Церкви [1]. Археологические раскопки, проведенные в Гелати в конце XIX в., обнаружили своды, капители колонн и погребения с античными монетами [1]. В 1923 г. церковные ценности монастыря (церковная утварь, древнее шитье) были переданы Кутаисскому историко-этнограическому музею, а монастырь стал его филиалом. Иконы из Гелатского монастыря передали в Музей искусств Грузии, в Тбилиси, рукописи — в Институт рукописей АН Грузии, в Тбилиси [1, 4]. Гелатский монастырь и академия вновь открыты в 1990 г. [5]. Сейчас в монастыре десять насельников, из них шесть священнослужителей. Выше монастыря, на хребте, находятся две недавно восстановленные церкви и монастырь в честь святой Нино, IV в., в котором подвизаются и который восстанавливают шесть братий. Гелати, или Гелатский монастырь формально относится к Ткибульскому муниципалитету, но по церковной иерархии — к Кутаисско-Гаэнатской епархии Грузинской Православной Церкви, его собор — один из двух кафедральных храмов этой епархии [6]. Источники 1. Гелатский монастырь. http://www.pravoslavie.ru/orthodoxchurches/40305.htmh. 2. Гелати //Православная энциклопедия. Т. 10. С. 551-555. 3. Гелатская академия //Большая Советская энциклопедия. Т. 6. С. 191. 4. Гелатский монастырь //Большая Советская энциклопедия. Т. 6. С. 191. 5. Гелатский монастырь //Большая Российская энциклопедия. Т. 6. С. 501. 6. Монастырь Гелати. http://travelgeorgia.ru/79.

Храмы и монастыри Кремля любил посещать Николай Беляев. Запись в Дневнике от 29-30 января 1907 года: "...Путь к познанию истины труден, очень труден, особенно для меня и для всех, подобных мне, грешников. И путь этот труден только сначала, потом он становится более приятным. Путь к познанию истины есть добродетель, любовь и жизнь по совести при вере в Бога. Трудно попасть на этот путь, ибо он требует самоотверженности, готовности на все, что бы там ни представилось. Смиренный человек может пойти по этому пути, а гордый не сможет. Вот этот-то путь к познанию истины и есть духовная жизнь человека, и человек, не идущий этим путем, мертв духовно. У священника не был, потому что была всенощная. Говеть я начал. Был у обедни в Казанском соборе. Очень удобно, обедня там приблизительно в 10 часов. Служат порядочно. Очень хорошо вынимают просфоры. Завтра тоже надо к обедне. Надо молиться и молиться как можно больше и усерднее..." 10 января 1908 года: "...Когда мы были здесь последний раз от 5 до 9 декабря, то выехали из Москвы 4 декабря, в день св. Варвары великомученицы, а возвратились 10 декабря в понедельник. Сразу с вокзала мы отправились в часовню Иверской Божией Матери, а оттуда — к владыке Трифону, а потом уже домой..." И еще позже: "...Сегодня память св. великомученицы Варвары. Не знаю, почему, но я как-то особенно чту память этой святой. И это особенное уважение к великомученице Варваре я стал питать недавно: после того, как побывал в Оптиной первый раз и возвратился в Москву. Я стал довольно часто ходить в храм св. вмч. Варвары (на ул. Варварке) прикладываться к ее мощам. Припоминается, что дедушка ее очень почитал..." "...Затем еще о. Серафим из Чудова монастыря также является как бы приведшим нас ко Господу, ибо у него мы исповедовались первый раз, не совершая просто формальности, но желая исповеди сознательной. Подобной была также первая исповедь у Батюшки, когда я был еще мирским, она была не менее искренна. Так что о. Серафим как бы первый раз примирил нас с Богом, положил начало. Затем еще о. игумен Иона (Богоявленского монастыря) в Москве был указан нам Владыкой, как могущий заменить нам Батюшку, когда мы жили в миру после Оптиной восемь месяцев. Во время пребывания в Москве я пользовался великой любовью о. Ионы и часто уходил от него ночью. Монастырь был уже заперт, а ключи приносили ему, и он сам меня провожал. Он очень настаивал на том, чтобы мы скорее бросали мир..." "...Вспомнилось и мне, как я жил перед отъездом в Оптину в первый раз, т. е. когда коснулась меня благодать Господня. В Университете, по окончании гимназии, я успел проучиться немногим более полугода… После Рождества мои мысли и стремления к богоугождению начали несколько формулироваться, и я стал посещать Университет, хотя и ежедневно, но с некоторою целью… Приходил в Университет и был там до 9 часов, в 9 часов отправлялся в Казанский собор к обедне, предварительно заходя по дороге к Иверской, если там народу бывало не очень много. Отслушав литургию, стоя иногда даже всю литургию на коленях, я не спеша отправлялся домой и заходил по дороге в часовню Спасителя у Москворецкого моста и, помолившись там, без задержки направлялся домой. Дома думали, что я в Университете, а я в Казанском соборе, ибо я никому из домашних ничего не говорил, был откровенен только с Иванушкой..." Спаси Господи за фотографии!