Olqa

Миша, выздоравливай и - ДОМОЙ !!!!! ))

Наташа, может, это не так важно, если уж точно не можем быть убеждены. Без всякого сомнения Покров Пресвятой Богородицы был и есть всегда. И до 910 года тоже. Над царем и царицей на иконе нимбы, святость...И они коленоприклоненно молятся за всех нас под Покровом...))

Оптинские дары. Немного добровольно потрудничала. Возвращаемся с сестрами-сотрудницами с помазания у мощей Батюшки Амвросия. Одна просто светится радостью - в кармене пальто обнаружила Псалтирь в подарочном варианте. Наши версии - не удивительно, перепутали карманы трудники, которых много в трапезной. Но - НЕТ! Сестра уверена, что это подарок уехавшего в тот день брата, с которым они трудничали некоторое время. Она как-то обмолвилась, что мечтает о таком издании, как у него. И вот, уезжая, позаботился, вспомнил... Много радости было у нас - честной, настоящей, незавидной, Оптинской. Сестричка, конечно, смущалась и повторяла - буду за него молиться, обязательно! Но как же была рада!!!! Оптинский дар не только ей, но еще и тем, кто был свидетелем. В миру почти забытая радость бескорыстной помощи духовного утешения. Божией милости и заботы о каждом из нас. Кто знает, придется ли еще свидеться, а вот память, да еще какая, у сестры осталась. Еще однажды после Акафиста Батюшке Амвросию, по традиции отца Илиодора утешить конфетками, угощения всем раздавали двое деток - мальчик и девочка под присмотром мамы. И столько радости и еще каких-то умилительных чувств было в их детских глазках...до слез утешительных )) Еще к Оптинским щедрым дарам отнесла бы возможность общения с близкими по духу братьями и сестрами. Это всегда событие. А уж если форумчане...))) 20-го января на Собор Крестителя и Предтечи Христова Иоанна встретился брат большой форумский, который поделился радостью - только что из Скита, где накануне исповедовался так, как никогда, наутро Литургия со Старцем Илией, причастие, и почти на самом деле парил над землей, щедро делясь благодатью своего настроения...Кстати, фоточек столько показывал Литургии в Скиту. Что-то нет их...Может не благословили? Добавила бы еще, ну или не знаю - посоветовала, попросила бы тех, кто может, кто в состоянии - дарите, утешайте, помогайте! Словом, делом или тем, чем можете...Трудно себе даже представить, что происходит в душе того, кому вашей благотворительностью Господь оказывает милость. Не с чем сравнить...Простите!

И в Оптинском Молитвослове. На русском языке. Так же в телефон мне скачали на ЦС, где не краткие поминовения.

В этот раз трудничала молоденькая сестричка из Хабаровска!!!! Второй раз прилетает. )

Как будто специально для Наташиной иконочки стихотворение нашлось батюшки Николая Гурьянова: Покров Богородицы В святом Цареграде творит Патриарх во храме Влахернском моленье; С ним молится вместе Лев, мудрый монарх, прося от врагов избавленья. Пред Ликом Пречистой там к полу приник главою Андрей юродивый, И с ним Епифаний, его ученик, в молитве стоит молчаливо. Вдруг храм озарился небесным огнем, в нем велие чудо свершилось: Среди херувимов в величьи святом Пречистая Матерь явилась. Молящихся в храме усердно людей покрыла Она омофором... «Ты видишь-ли, видишь-ли?» вскрикнул Андрей с блистающим радостью взором. И молвил ему Епифаний в ответ: «Да, отче, Пречистая Дева Покровом Своим нас спасает от бед, от вражьего страшного гнева». И бросивши лагерь свой, злой сарацин бежал из под стен Царяграда: Набегу неверных свирепых дружин предстала незримо преграда.... Издревле Христов непреложный закон принявши из рук Византии, И мы с незапамятных древних времен все молимся Деве Марии. * * * * * В святом Цареграде творит Патриарх во храме Влахернском моленье; С ним молится вместе Лев, мудрый монарх, прося от врагов избавленья....

Сегодня был день памяти преп.Павла Фивейского (341). Сучайно нашлось стихотворение епископа из Казахстана Геннадия Гоголева: Из цикла «Александрийские подвижники» Павел Фивейский Над телом подвижника грустно Антоний стоял, В горячем песке утопали худые стопы. И волос седой на полуденном солнце сиял, Спадая волнами с опущенной низко главы. О, Павел, учитель, как поздно узнал я тебя! Не смел потревожить твой радостный тихий покой. В глубокой пещере, не ведая ночи и дня, Ты свет Божества созерцал утомленной душой. Учитель, вот тело твое обращается в прах. И ветхое рубище всех не покроет костей, Учитель, я стар, и нет сил у меня раскопать Могилу в пустыне под зноем палящих лучей. Но что это? На погребенье зверей ты собрал! Над телом твоим улыбается радостно Бог. С поникшими гривами два зачарованных льва Тяжелыми лапами роют могильный песок.

Может, накладка какая получилась. Событие в Константинополе произошло. Созвучные имена...

Наташ, в описании праздника Покрова говорится, что чудо явления Пресвятой Богородицы произошло в 911 (910?) году в переполненном храме, в котором находились и император Лев, и императрица, и много придворных. А святые Константин и Елена жили в 4-ом веке. Так что...Вопрос конечно...

Из "Помни о часе смертном" С. Нилуса. Предисловие хорошее. И про смерть грешников - тоже впечатяет. http://rumagic.com/ru_zar/religion_rel/nilus/0/ "...Пишет духовник Киево-Печерской Лавры иеромонах Антоний к именитому курскому купцу Федору Ивановичу Антимонову о последних днях жизни родного брата Федора Ивановича, екклесиарха Великой церкви, архимандрита Мелетия (В миру – Михаил Иванович Антимонов. Начало монашеству он положил в Предтеченском Скиту Оптиной Пустыни). Прочти его со мной вместе, мой дорогой читатель! ..Во вторник брат ваш служил соборную панихиду. Во время вечерни он в сухожилиях под коленями внезапно почувствовал боль. Боль эта продолжалась всю ночь по возвращении его в келью, а поутру она уже мешала ему свободно ходить; поэтому в среду у утрени он не был. Днем, в среду, он почувствовал упадок сил, особенно в руках и ногах; аппетит пропал и уже не вернулся к нему до самой его кончины. В четверг был легкий озноб. Чтобы согреться, он, по обычаю своему, лег на печку, после чего у него сделался легкий внутренний жар. Все это время мы с ним не видались: я страдал от зубной боли, а он не придавал значения своему нездоровью, полагая его простым, неопасным недомоганием, и потому не давал мне знать. Только в пятницу вечером я узнал о его немощи. Когда в субботу утром я увидал его лежащим на постели, то он вновь мне представился тем же мертвецом, каким он мне показался во время Богослужения. С этой минуты я уже не мог разубедить себя в том, что он не жилец уже более на этом свете. В этот день прибегли к лекарственным средствам, чтобы вызвать в больном испарину; но он, вероятно, чувствуя, что это для него бесполезно, видимо, принуждал себя принимать лекарство только для того, чтобы снять с окружающих нарекание в недостатке заботливости. С этого времени он слег окончательно пищи не принимал, и даже позыв к питью в нем сокращался, как и самые дни его. В понедельник над ним совершено было Таинство Елеосвящения. Святых же Тайн его приобщали ежедневно. Во вторник ему предложили составить духовное завещание, на что он и согласился, чтобы заградить уста, склонные к кривотолкам. Затем ему было предложено раздать все оставляемое по завещанию имущество своими руками. "А если я выздоровлю, – возразил он, – тогда я вновь, что ли, должен всем заводиться?" Я ему сказал: "Тем лучше, что мы всю ветошь спустим, а что вам потребуется, то выберите в моей келье, как свою собственность". "Когда так, – сказал он, – тогда делайте распоряжение, какое вам угодно..." Со вторника истощение сил стало в нем быстро усиливаться. В среду я доложил о ходе его болезни митрополиту. Владыка посоветовал призвать главного врача. Я сказал об этом больному. "Когда по благословению владыки, – сказал он, – то делать нечего – приглашайте." В четверг его тщательно осматривал врач и дал заключение, обычное докторской манере: и да, и нет – и может выздороветь, и может умереть. В пятницу больной после причащения Святых Тайн подписал духовное завещание и тогда же потребовал проститься со всеми своими сотрудниками и дать каждому из них на память и благословение какую-нибудь вещь из своих келейных пожитков. Я приказал собрать около кровати больного все вещи, предназначенные для раздачи, и сам, кроме того, принес из своей кельи сотни три финифтяных образков. И когда стали допускать к нему прощаться, то прощание это имело вид, как будто отец какого-то великого семейства прощался со своими детьми. Этот вечер вся братия лаврская, каждый спешил проститься с ним и принять его благословение. Я стоял на коленях у изголовья больного и подавал ему каждую вещь в руку, а он отдавал ее приходящему. Уже более часу продолжалось это прощание и я было потребовал его прекратить, чтобы не утомить больного. "Нет! – возразил он, – пусть идут! Это – пир, посланный мне милостью Бога". Только ночь прекратила этот "пир", и он им нисколько не утомился. Глубокой ночью он обеспокоился о нашем спокойствии и настоял, чтобы мы шли отдыхать. Возвратясь в келью, я получил от вас депешу, с которой в ту же минуту прошел к больному и сказал ему, что я об угрожающей его жизни опасности известил вас, о.Исаакию каждый день сообщаю о ходе его болезни. Он тут много говорил со мной и благодарил меня за содействие к приготовлению его к вечности. Под конец он спросил меня: "А знаешь ты Власову, монахиню в Борисовке?" "А что?" "Да вот, эту фольговую икону перешли ей. Ее имя – Агния. Этой иконой меня благословила ее тетка, когда я ехал в Оптину Пустынь, решившись там остаться. Икону эту я всю жизнь имел как дар Божий". "Приказывайте, батюшка, – сказал я – все, что вам угодно, – исполню все так, как бы вы сами". "Да, пока – только!" "А что чувствуете вы теперь?" – спросил я. "Да, мне хорошо". "Может быть, страх смерти?" "Да и того нет! Я даже удивляюсь, что я хладнокровно отношусь к смерти, тогда как я уверен, что смерть грешников люта; а я и болезни-то ровно никакой не ощущаю: просто, хоть бы у меня что да нибудь болело, и того не чувствую; а только вижу, что силы и жизнь сокращаются... Впрочем, может быть, неделю еще проживу..." Я улыбнулся. Он это заметил. "О, и того, видно, нет?.. Ну, буди воля Божья!.. А скажите мне откровенно, как вы меня видите по вашим наблюдениям?" "Я уже сказал вам третьего дня, что вы на жизнь не рассчитывайте: ее теперь очень мало видится". "Я вам вполне верю. Но вот досадно что во мне рождается к сему прекословие... Впрочем, идите же, отдыхайте – вы еще не спали". "Хоть мне и не хочется с вами расстаться, но надо пойти готовить телеграмму Федору Ивановичу". "Что ж вы ему будете передавать?" "Да я все же его буду ожидать хоть к похоронам вашим: все бы он облегчил мне этот труд, если бы он застал вас еще в живых и принял бы ваше благословение". И много, много мы еще говорили, особенно же о том, чтобы расходы на похороны были умеренны. "Да вы знаете, – сказал я, – что я и сам не охотник до излишеств; а уже что необходимо, того из порядка не выкинешь". "Да, – ответил он, – и то- правда!.. Ну, идите же, отдохните!" Я поправил ему постель и его самого, почти уже недвижимого, и отправился отдыхать. Отец Гервасий пришел за мной в 7 часов, чтобы я его приготовил к причащению Св. Тайн. Он его уже исповедовал в последний раз. Когда я стал его поднимать, он уже был почти недвижим; но когда я его поднял, он на своих ногах перешел в другую комнату и в первый раз мог сидя причаститься. После причастия он прилег и около часа пролежал покойно, даже как будто уснул. С этого часа дыхание его начало быть все более и более затруднительным; но он все же говорил, хотя и с трудом. В это время к нему заходил отец наместник. Надо было видеть, с каким сердечным сокрушением он прощался с умирающим! Со слезами на глазах он изъявил готовность умереть вместо него... Потом я ходил просить митрополита, чтобы он посетил умирающего, к которому он всегда относился с уважением. Не прошло и пяти минут после этого, как митрополит уже прибыл к изголовью больного, который, при его входе, хотел сделать попытку приподняться на постели, но не мог. "Ах, как мне стыдно, владыко, – сказал он в изнеможении, – что я лежу пред вами! Вот ведь какой я невежа!" Архипастырь преподал ему свое благословение. В продолжении дня многие из старших и младших приходили с ним проститься и принять его благословение, а мы старались, чтобы он своими руками дал каждому какую-либо вещь на память. Умирающему это, видимо, доставляло удовольствие, и он всякого встречал приветливой улыбкой, называя по имени. Заходило много и мирских; и тех он встречал с такой же приветливостью, а мы помогали ему раздавать своими руками, что было каждому назначено... Начался благовест к вечерне; он перекрестился. Я говорю: "Батюшка! Что вам, трудно?" "Нет, ничего-с!" "А как память у вас?" "Слава Богу, ничего-с!.. А что приходящих теперь никого нету?" "Нет, все к вечерне пошли... Хороша лаврская вечерня!" "Ох, как хороша, – сказал он со вздохом, – вам бы пойти!" "Нет, я не пойду: у меня есть к вам прошение". "Извольте-с!" "Теперь, – так стал говорить я, – уже ваши последние минуты: скоро душа ваша, может быть, будет иметь дерзновение ко Господу; то прошу вас, друг мой, попросите у Господа мне милости, чтобы мне более не прогневлять Его благости!" "О, если, по вере вашей, – ответил он, – сподоблен я буду дерзновения, – это долг мой, а вы за меня молите Господа, чтобы Он простил все мои грехи". "Вы знаете, какой я молитвенник; но, при всей моей молитвенной скудости, я всю жизнь надеюсь за вас молить Господа. Вы помните, какие степени проходила наша дружба? Но последние три года у нас все было хорошо". "Да и прежде плохого не было!" "Позвольте же и благословите мне шесть недель служить Божественную Литургию о упокоении души вашей в Царстве Небесном!" "О, Господи! Достоин ли я такой великой милости?.. Слава Тебе, Господи! Как я этому рад! Спаси же вас, Господи!.. Да вот чудо: до сего времени нет у меня никакого страха!" "Да на что вам страх? Довлеет вам любовь, которая не имеет страха". "Да! Правда это!" "Вы, батюшка, скоро увидите наших приснопамятных отцов, наставников наших и руководителей к духовной жизни: батюшку отца Леонида, Макария, Филарета, Серафима Саровского..." "Да, да!..." "Отца Парфения", – продолжал я перебирать имена святых наших современников... И он как будто уже переносился восторженным духом в их небесную семью... "Да, – промолвил он с радостным вздохом, – Эти все – нашего века. Бог милостив – всех увижу!" "Вот, – говорю я, – ваше время уже прошло; были и в вашей жизни потрясения, но они теперь для вас мелки и ничтожны; но мне чашу их придется испивать до дна, а настоящее время ими щедро дарит". "Да – время тяжелое! Да и самая жизнь ваша, и обязанности очень тяжелы. Я всегда смотрел на вас с удивлением. Помоги вам, Господи, совершить дело ваше до конца! Вы созрели". "Вашей любви свойственно так говорить, но я не приемлю, стоя на таком скользком поприще деятельности, столь близком к пороку, к которому более всего склонна человеческая природа". "А что, вы не забыли отца Исаакия?" – спросил он меня. более всего "Нет!" "Вот, бедный, попался в ярмо! Ах, бедный, как попался-то! Бедный, бедный Исаакий – тяжело ему! Прекрасная у него душа, но ему тяжело... Особенно, это время!.. Да и дальняя современность чем запасается – страшно подумать!" "Вы устали! Не утомил ли я вас?" "Нет, ничего-с!.. Дайте мне воды; да скажите мне, каков мой язык?" Я подал ему воды и сказал, что он говорит еще внятно, хотя и не без некоторого уже затруднения. "Вот, – прибавил я, – пока вы хоть с трудом, но говорите, то благословите, кого можете припомнить, а то и я вам напомню". "Извольте-с!" Я подал ему икону и говорю: "Благословите ею отца Исаакия!" Он взял икону в руки и осенил ею со словами: "Бог его благословит. Со всей обителью Бог его да благословит!" Подал другую. "Этой благословите Федора Ивановича, все его семейство и все их потомство!" "Бог его благословит!" – и тоже своими руками осенил вас. Я ему назвал таким образом всех, кого мог припомнить; и он каждого благословлял рукой. "Благословите, – сказал я, – Ганешинский дом!" "А! Это благочестивое семейство, благословенное семейство! Я много обязан вам, что мог видеть такое чудное семейство. Бог их благословит!" Итак, я перебрал ему поименно всех; и он всех благословлял, осеняя каждого крестным знамением. Потом я позвал отца Иоакима; он и его благословил иконой. Братия стала подходить от вечерни; и всех он встречал радостной и приветливой улыбкой, благословляя каждого. С иеромонахами он целовался в руку. Было уже около десяти часов вечера. Он посмотрел на нас. "Вам бы пора отдохнуть!" – сказал он. "Да разве мы стесняем вас?" "Нет, но мне вас жаль!" "Благословите: мы пойдем пить чай!" "Это хорошо, а то я было забыл вам напомнить". Когда мы возвратились, я стал дремать и лег на диван, а отец Гервасий остался около о.Мелетия и сел подле него. Скоро, однако, о.Гервасий позвал меня: умирающему стало как будто хуже, и мы предложили ему приобщиться запасными Дарами. "Да, кажется, – возразил он, – я доживу до ранней обедни. Впрочем, если вы усматриваете, что не доживу, то потрудитесь!" О. Гервасий пошел за Св. Тайнами, а о.Иоаким стал читать причастные молитвы. Я опять прилег на диване. В половине третьего утра его приобщили. Он уже не владел ни одним членом, но память и сознание сохранились в такой полноте, что, заметив наше сомнение – проглотил ли он св. Тайны, – он собрал все свои силы и произнес последнее слово: "Проглотил!" С этого мгновения началась его кончина. Может быть, с час, пока сокращалось его дыхание, он казался как будто без памяти; но я, по некоторым признакам, заметил, что сознание его не оставляло. Наконец остановился пульс, и он тихо, кротко, спокойно, точно заснул самым спокойным сном. Так мирно и безболезненно предал он дух свой Господу. Я все время стоял перед ним, как перед избранником Божьим. Многое я пропустил за поспешностью... Один послушник просил на благословение какую-нибудь вещь, которую он носил. "Да какую?" – спрашиваю. "Рубашку!" "Рубашки он вчера все роздал". "Да я ту прошу, которая на нем. Когда он скончается, тогда вы мне ее дайте: я буду ее беречь всю жизнь для того, чтобы и мне в ней умереть". Я передал об этом желании умирающему: "Батюшка! Вот, брат Иван просит с вас рубашки на благословение". "А что ж, отдайте! Бог благословит!" "Да это будет не теперь, а когда будем вас переодевать". "Да, конечно, тогда!" "Ну, теперь, – говорю, – батюшка, и последняя рубашка, в которой вы умираете, и та уже вам не принадлежит. Вы можете сказать: наг из чрева матери изыдох, наг и из мира сего отхожду, ничего в мире сем не стяжав. Смотрите: рубашка вам не принадлежит; постель взята у других; одеяло – не ваше; даже иконы и книжечки у вас своей нету!"... Он воздел руки к небу и, ограждая себя крестным знамением, со слезами промолвил несколько раз: "О, благодарю Тебя, Господи, за такую незаслуженную милость!" Потом обратился к нам и сказал: "Благодарю, благодарю вас за такое великое содействие к получению этой великой Божьей милости!" Во всю его предсмертную болезнь – ее нельзя назвать болезнью, а ослаблением союзов души с телом – ни на простыне его, ни на белье, ни даже на теле не было ни малейшего следа какой бы то ни было нечистоты: он был сама святыня, недоступная тлению. Три дня, что он лежал в гробу, лицо его принимало все лучший и лучший вид. Когда уже все имущество его было роздано, я вспомнил: да в чем же будем мы его хоронить?.. Об этом я сказал умирающему. "Ничего-с, ничего-с! – успокоил он меня, – есть в чулане 60 аршин мухояру. Прикажите сшить из него подрясник, рясу и мантию. Кажется, достаточно? Они ведь скоро сошьют!" Утром принесли все сшитым. Он посмотрел... "Ну, – сказал он, – теперь вы будете покойны... Да, вот еще: вы бы уж и гроб заказали, кстати; только – попроще!" "Гроб у нас заказан". "Ну, стало быть, и это хорошо!" Теперь я изложу вам о том, что происходило по блаженной кончине вашего праведного брата, т.е. о погребении его честного тела. Тридцать с лишним лет были мы с ним в теснейшем дружеском общении, а последние три года у нас было так, что мы стали как бы тело едино и душа едина. Часто он мне говаривал, чтобы погребение его тела происходило как можно проще. "Какая польза, – говорил он, – для души быть может от пышного погребения?.." И при этом он высказывал желание, чтобы погребение его тела было совершено самым скромным образом. Я дружески ему прекословил в этом, говоря, что для тела, конечно, все равно, но для души тех, которые усердствуют отдать последний долг своему ближнему, великая в том польза; потому и св. Церковь усвоила благочестивый обычай воздавать усопшему поминовение в зависимости от средств и усердия его близких, а священнослужители, близкие покойному по родству или по духу, – совершением Божественной Литургии по степени своего священства. Отцу Мелетию и самому такое проявление дружбы к почившим было приятно видеть в других, но для себя он уклонялся от этого, как от почести незаслуженной, по глубокому, конечно, внутреннему своему смирению. Живой он удалялся от почести, но, мертвый, он не ушел от них: они его догнали во гробе! Когда отец Мелетий заснул на веки, мы одели его в новые одежды, им самим назначенные на случай его погребения, а я распорядился послать телеграммы вам и в Москву. Отец Иоаким все это исполнил и еще мог написать отцу Исаакию и отцу Леонтию, а отец Гервасий – в Петербург. Когда принесли гроб, мы тотчас положили в него тело почившего, и я начал панихиду; затем – другую и третью с разными предстоящими и певчими разных церквей. Когда стали отходить ранние обедни, то все иеромонахи, наперерыв, начали служить панихиды, которые непрерывно продолжались до самого выноса, последовавшего в половине третьего. В 10 часов я с о.Гервасием ездил в Китаев выбрать место для могилы, которое митрополит благословил выбрать "где угодно". Мы назначили при входе в церковь, по левую сторону от передней двери, аршинах в шести, не более....

Главное не угодить в цепкие лапки сайентологов каких-нибудь или еще какой секты. Можно такое "равновесие" на треннинге обрести, что из него совсем трудно вывести окажется ))). Образно представить если равновесие - где мы можем? Даже вот простенько - дети любят ходить по парапету или просто по прямой линии. Как учатся? То вправо накренит, то влево, то спотыкач какой, то препятствие. Но если опытным путем, повторениями, стремлением, тренировками - и вот почти уже юный гимнаст шагает. Примерно так и с душою)). Святые Отцы по полочкам разложили все. Лучше тренинга и не придумать...

Подворье Валаамского Спасо-Преображенского монастыря в Москве 11.01.2015 Валаамская икона Пресвятой Богородицы