Таблица лидеров

Когда ученики спросили Господа, как достигнуть Царства Небесного, Он ответил: «И аможе Аз иду, весте, и путь весте» (Ин. 14.4). Господь учит: «Да не смущается сердце ваше: Веруйте в Бога и в Меня веруйте» (Ин. 14.1). Следовательно, прямой путь на Небо – непоколебимая вера; этот путь указывает наша Православная Церковь. Жизнь задает вам трудные задачи, но не смущайтесь, вы стоите на истинном пути, бояться вам нечего. Сама по себе жизнь проста, и в то же время до крайности сложна. По видимому эти два понятия несовместимы. Но противоречия нет. Проста она для тех, которые вручают себя всецело водительству Божию, не беспокоясь уже ни о чем; для тех же, которые мудрствуют в деле спасения, придумывая себе особенные подвиги, особенные дела, она до крайности сложна. У каждого из вас есть свой крест, но пусть никто не думает, что чужой крест тяжелее; может быть, тот, кто так думает, ошибается и несет более легкий крест. И перед вами лежат различные пути, некоторым иноческий, но не все способны идти в монастырь. Можно спастись и в миру, не забывайте только Господа и по силе своей соблюдайте Его заповеди. Главное – дорожите верой Православной и не меняйте ее ни на какие сокровища мира сего. Пускай вы ленивы, не все исполняете, спотыкаетесь, но не бойтесь ничего – Бог простит – только твердо держитесь веры, нашей Православной веры. Пускай смеются над вами, указывают на мнимое несовершенство вашей веры, не обращайте внимания. Именем Господа Иисуса Христа умоляю вас: стойте твердо и не входите в духовное общение с неверующими или еретиками. Вы можете только молиться за них. Из духовного наследия прп. Варсонофия Оптинского

Продавец одного небольшого магазинчика прикрепил у входа объявление «Продаются котята». Эта надпись, естественно, привлекла внимание местных детишек и через считанные минуты в магазин вошел мальчик. Поприветствовав продавца, он робко спросил о цене котят. - От 300 до 500 рублей, — ответил продавец. Вздохнув, ребенок полез в карман, достал кошелек и посчитал мелочь. - У меня только 20 рублей сейчас, — грустно сказал он. — Пожалуйста, можно мне хотя бы взглянуть на них, — с надеждой попросил он продавца. Продавец улыбнулся и вынул котят из большого короба. Оказавшись на воле, котята довольно замяукали и бросились бежать. Только один из них, почему-то явно от всех отставал. И как-то странно подтягивал заднюю лапку. - Скажите, а что с этим котенком? — спросил мальчик. Продавец ответил, что у этого котенка врожденный дефект лапки. - Это на всю жизнь, так сказал ветеринар. Поэтому он хромает. Тогда мальчик почему-то очень заволновался. - Вот его-то я бы и хотел приобрести. - Да ты что, мальчик, смеёшься? Это же неполноценное животное! Зачем оно тебе? Впрочем, если ты такой милосердный, то забирай даром, я тебе его и так отдам, — сказал продавец. Тут, к удивлению продавца, лицо мальчика вытянулось. - Нет, я не хочу брать его даром, — напряженным голосом произнес ребенок. —Этот котенок стоит ровно столько же, сколько и другие. И я готов заплатить полную цену. Я принесу вам деньги, — твердо добавил он. Изумленно глядя на ребенка, сердце продавца дрогнуло. - Сынок, ты просто не понимаешь всего. Этот бедняжка никогда не сможет бегать, играть и прыгать, как другие котята. При этих словах мальчик стал заворачивать штанину своей левой ноги. И тут пораженный продавец увидел, что нога мальчика ужасно искривлена и поддерживается металлическими обручами. Ребенок взглянул на продавца: - Я тоже никогда не смогу бегать и прыгать. И этому котенку нужен кто-то, кто бы понимал его, как ему тяжело, и кто бы его поддержал, — дрожащим голосом произнес мальчик. Мужчина за прилавком стал кусать губы. Слезы переполнили его глаза… Немного помолчав, он заставил себя улыбнуться. - Сынок, я буду молиться, чтобы у всех котят были такие прекрасные сердечные хозяева, как ты…

Беседа на святой литургии в неделю святых Отцов, в храме Святого Саввы на Врачаре, при внесениииконы Пресвятой Богородицы Троеручицы "После сих слов Иисус возвел очи Свои на небо и сказал: Отче! пришел час, прославь Сына Твоего, да и Сын Твой прославит Тебя, так как Ты дал Ему власть над всякою плотью, да всему, что Ты дал Ему, даст Он жизнь вечную. Сия же есть жизнь вечная, да знают Тебя, единого истинного Бога, и посланного Тобою Иисуса Христа. Я прославил Тебя на земле, совершил дело, которое Ты поручил Мне исполнить. И ныне прославь Меня Ты, Отче, у Тебя Самого славою, которую Я имел у Тебя прежде бытия мира. Я открыл имя Твое человекам, которых Ты дал Мне от мира; они были Твои, и Ты дал их Мне, и они сохранили слово Твое. Ныне уразумели они, что все, что Ты дал Мне, от Тебя есть, ибо слова, которые Ты дал Мне, Я передал им, и они приняли, и уразумели истинно, что Я исшел от Тебя, и уверовали, что Ты послал Меня. Я о них молю: не о всем мире молю, но о тех, которых Ты дал Мне, потому что они Твои. И все Мое Твое, и Твое Мое; и Я прославился в них. Я уже не в мире, но они в мире, а Я к Тебе иду. Отче Святый! соблюди их во имя Твое, тех, которых Ты Мне дал, чтобы они были едино, как и Мы. Когда Я был с ними в мире, Я соблюдал их во имя Твое; тех, которых Ты дал Мне, Я сохранил, и никто из них не погиб, кроме сына погибели, да сбудется Писание. Ныне же к Тебе иду, и сие говорю в мире, чтобы они имели в себе радость Мою совершенную". (Иоанн 17,1-13; Зач.56) Отче игумен монастыря Ватопед и остальные братья, преподобные монахи Святой Горы! Мы, сербский народ, всегда помним, что мы получили, когда приняли христианство от Церкви в Царьграде. Мы получили и письменность, и литературу, и остальные знания, осененные святым Евангелием Христовым. Христианство облагородило наши природные способности, поэтому мы стали и остались народом Божьим. И мы всегда знали, что лучше сложить голову, чем согрешить, потому что жизнь на земле и царство земное преходяще, а жизнь в Царстве Божьем — вечная. Мы всегда помнили, что получили все это от святых братьев Кирилла и Мефодия из Солуна, которые были просветителями славянского народа. Мы помним, что наш просветитель, наставник и духовный отец, Святой Савва, был воспитанником Святой Горы. Святой православной вере он научился в доме своих набожных родителей, но на Святой Горе он углубил эту веру знаниями, умом, сердцем и душой, а от Царьградской патриаршии получил для нашей Церкви автономию и автокефалию. За все это мы вечно благодарны Царьградской Церкви и благородному греческому православному народу. Я благодарю весь греческий народ за духовную и материальную помощь, которую он оказал нам в беде во время этой гражданской войны. Греческий народ помогал нам лекарствами, продовольствием, одеждой и деньгами, потому что наши братья-греки вовремя поняли, что наши враги во всем мире несправедливо и предвзято выставляют нас нелюдями. И греческий народ говорил правду о нашем народе во всем мире не потому, что мы братья и по вере, и по историческим событиям и несчастьям, а из справедливости, которая для нас, православных христиан, всегда есть Бог и всегда от Бога. Для нас служение Богу — это служение справедливости, истине и любви, всему тому, что свято и честно. И сегодня ваша любовь и любовь всей Святой Горы показана в принесении святой иконы хиландарского игумения, святой Троеручицы на нашу землю, чтобы она всегда была и оставалась для нас защитницей и помощницей и в этой жизни, и в той, что нас ожидает. Благодаря вам мы снова молимся Пресвятой Богородице, чтобы она защитила и греческий народ, и все другие православные народы, и всех людей доброй воли в мире. И в заключение помолимся все вместе, одним духом и одним сердцем, и воскликнем Пресвятой Богородице: Пресвятая Матерь Божья, Пресвятая Богородица, спаси нас! Аминь. 6 июня 1997г. Радуйся, Защитница рода сербского (На всенощном бдениинакануне внесенияиконы Богородицы Троеручицы.) Пресвятая Матерь Богородица, мы веками ждали Тебя на этой земле, избранную из всего рода людского для того, чтобы стать матерью Сына Божьего, чтобы стать теми ступеньками, по которым Бог сойдет на землю и сделает нас, земных сыновей и земных дочерей, сыновьями и дочерьми Божьими, и отвести нас в вечное Царство Божье. Веками перед Богом молились и поклонялись святые наши предки, и Святой Симеон Мироточивый, и Святой Савва, и многие другие святые из рода нашего и всех православных народов. Вот и сегодня, благодаря любви Святой Горы и священного святогорского Собора, монастыря Ватопед и всех монастырей и монахов Святой Горы, мы пришли сюда для того, чтобы поклониться лику Твоей святой иконы. От имени сербской церкви и верующего сербского народа я выражаю глубокую благодарность священному собору Святой Горы, который действительно из любви к Богу, к Сыну Божьему Господу Иисусу Христу и к Тебе, Пресвятая Богородица, дал и нам возможность поклониться и помолиться Твоей святой иконе и Тебе, Пресвятая Богородица: Радуйся, защитница и спасительница верного сербского народа! 7 июня 1997 г.

Отличнейший рассказ! Ольга - талантище! Как раз в тему вспомнилась недавно прочтённая притча, как пригласили одного старца на совет, чтобы решить, как наказать согрешившего монаха. Но старец отказался идти на совет. Спорили-спорили братья, но, так и не придумав достойного наказания, решили сами пойти к старцу. Провидел это старец, взвалил на плечо дырявый мешок с песком и вышел им навстречу. - Куда ты идешь? - спрашивает старца братия. - К вам иду на совет. - А мешок с песком зачем с собой взял? - Откуда вы знаете, что в мешке песок? - Так погляди назад. У тебя мешок прохудился, и из него песок сыплется. - Это не песок, это грехи мои сыплются позади меня, - сказал им старец. - Но я на них даже не оглядываюсь, зато иду судить чужие грехи. Поняли монахи, что имел в виду старец, и простили своего брата… Всеправеднейший Господь праведно рассудит на Своих весах, кто из нас более должен отвечать и виновен: ты ли, который получил больше таланта, знания, или тот, который не знал ничего?" Как говорил наш батюшка, прп. Амвросий: «Себе внимай! А это – суды Божии»

"Вот, сестры, прошло уже 40 дней с тех пор, как вы произнесли обет посвятить Господу свою жизнь, нареклись невестами Христа, и в течение этих дней вы старались нести подвиги, какие кто мог: воздерживались от пищи, от сна, переносили с терпением оскорбления, одним словом, старались охранять себя от греха во всех его видах. Не думайте же, что теперь, по окончании сорокоуста, все кончено, можно покончить и с подвигами. Не кончить, а усугубить нужно теперь ваш подвиг. Все эти дни вы только, так сказать, приучали себя к подвигам, делали первые уроки, теперь нужно идти далее. Я сказала, и вы сами знаете это, что вы получили название невест Христовых. Как же мы должны вести себя, чтобы быть достойными этого названия?.. Возьмем в пример невесту, обрученную земному жениху. Какая ее главная забота? Она постоянно занята мыслью о своем женихе, постоянно заботится о своем туалете, чтобы все на ней было чистенькое, хорошенькое, идущее к ее лицу, чтобы когда он придет, то любовался бы на нее. Что же возбуждает в ней такую заботу? Конечно, любовь! Итак, если невеста, обрученная земному, равному ей человеку, так заботится о своей красоте, то какова же должна быть забота ваша, забота невест, обрученных Нетленному, Вечному, Прекраснейшему Жениху? Во-первых, нужно приучать свои мысли не носиться туда и сюда, не заниматься мелким, ничтожным, а постоянно иметь в уме Его - Жениха. Нужно постоянно, ежечасно, каждую минуту возносить к Нему свою мысль. Ему мы обещали всецело свое сердце. Он - наша жизнь, Он - цель нашей жизни, Он - наш свет. Что выше, что прекраснее Его? К чему будем стремиться? Что искать, кроме Его? Постараемся же украсить добродетелями нашу душу для Вечного Божественного Жениха... Если же нет такой горячности любви (что очень может быть вследствие прежней рассеянной жизни), то поставьте себя в положение должника. Когда вы должны кому-нибудь, то долг тяготит вас; вы заботитесь о скорейшей уплате, во многом откажете себе, говоря: "Нет, уж лучше я обойдусь как-нибудь без этой вещи, лучше употреблю эти деньги на уплату долга!" Иногда откажете себе в покое и сне, думая: "Что же? Я просплю, и время пропало; лучше посижу лишний час за работою, за которую получу плату, развяжусь с долгом". Так же и в пище, и во многом другом. Как же велик наш долг пред Господом! От Него мы получили жизнь; земля, на которой мы живем, - дело рук Его; воздух, которым дышим, все, чем питаемся и одеваемся, мы получили от Него. Мало этого, мы избраны Им из суетного мятежного мира и приведены в это тихое пристанище. Не подорожим же, ради Господа, нашим покоем. Отделим час или кто сколько может от времени, определенного на сон, и употребим его на молитву, чтобы, отрешившись от всех забот, всеми силами ума и души поблагодарить Пекущегося о нас постоянно. Откажем иногда себе в пище, чтобы что-нибудь потерпеть ради Господа, считая этот свой ничтожный труд платою за неисчислимые благодеяния Божии". "Игумения Арсения"

В 1916 году Оптинский Старец Анатолий (Потапов) произнес пророческие слова: "Судьба царя — судьба России. Радоваться будет царь — радоваться будет Россия. Заплачет царь — заплачет Россия... Не будет царя — не будет и России". Николай родился 6 мая 1868 года в день Иова Многострадального. Трагическая судьба русского Императора символично отразилась в судьбе библейского страдальца Иова, который непродолжительное время лишился всего имущества и всех детей. Но он не взроптал на судьбу: «Наг я вышел из чрева матери моей, наг и возвращаюсь. Господь дал, Господь взял, да будет имя Господне благословенно» (Иов.1,21). Цесаревича Николая сызмальства и весьма основательно готовил к служению Отечеству его Державный родитель. Николай нравственным и душевным складом был вполне достоин своего отца и Александр III однажды как-то сказал своему сыну: «Я скорее начну сомневаться в себе, чем в тебе». В морских путешествиях Цесаревич был ознакомлен с военно-морской службой и устройством военно-морских судов. Среди военных он отдыхал душой. «Я… страшно сроднился и полюбил службу; в особенности наших молодцов-солдат!» — писал в дневнике Николай. Русский Царь лично участвовал в военных манёврах русской армии. К тому же «он был неутомимый ездок, закатывал концы вёрст по 12 без передышки. Половина свиты… зачастую сильно отставала», — восхищался его неутомимостью военный министр Сухомлинов. В первый день Мировой войны 20 июля 1914 года Император Николай II обратился к высшим чинам Империи со словами: «Я здесь торжественно заявляю, что не заключу мира до тех пор, пока последний неприятельский воин не уйдёт с земли нашей». Этой клятве Николай II сохранял верность до конца. «Сначала сам Государь захотел стать во главе армии и уже избрал себе помощников… Но потом Совет Министров… убедил Государя отказаться от своего решения, и тогда только Великий Князь Николай Николаевич был назначен Верховным Главнокомандующим», — вспоминал протопресвитер русской армии Георгий Шавельский. Русское общество восприняло начало войны с воодушевлением. Шавельский утверждал: «Война сразу стала популярной, ибо Германия и Австрия подняли меч на Россию, заступившуюся за сербов. Русскому народу всегда были по сердцу освободительные войны». Для Императора психологически всё было гораздо сложнее: «Я никогда не переживал пытки, подобной этим мучительным дням, предшествовавшим войне», — приводит слова Николая II генерал Дитерихс. Царь был весьма волевой человек. Взять хотя бы свидетельство генерала В. Ф. Джунковского, товарища министра внутренних дел: «Когда настала война, Государь единоличным своим повелением запретил продажу вина, и Россия, по мановению Царя сразу стала трезвой державой». «Государь, вопреки всем мнениям и постановлению Совета Министров, присоединившегося к министру финансов, повелел прекратить продажу водки раз и навсегда, а министру финансов найти другой источник дохода». «Нельзя ставить в зависимость благосостояние казны от разорения духовных и хозяйственных сил множества моих верноподданных», — объяснял своё решение Николай II. Разве мог бы человек слабохарактерный отважиться в самые роковые для России месяцы войны встать во главе отступающей армии?! Русская армия в тот период одними штыками сдерживала сильнейший натиск германской, австро-венгерской и турецкой армий. Потери её в тот период были самыми большими за всю войну. Во всю раскручивался глобальный план «тёмных сил», мечтавших о мировом господстве. Но именно в этот момент Император Николай II принял решение стать во главе Армии. «Это было единственным выходом из создавшейся критической обстановке, — писал историк А. Керсновский. — (…) История часто видела монархов, становившихся во главе победоносных армий для лёгких лавров завершения победы. Но она никогда ещё не встречала венценосца, берущего на себя крест возглавить армию, казалось, безнадёжно разбитую, знающего заранее, что здесь его могут венчать не лавры, а только тернии». «Господи, помоги и вразуми меня», — написал в этот день в своём дневнике Николай II. Смена командования всколыхнула на подвиг русские войска. В первый же день, как стало известно, что сам Царь возглавил армию, наши войска на Юго-Западном фронте успешно атаковали противника. Генерал Иванов сообщал в Ставку: «Сегодня (25 августа 1915 г.) наша 11 армия (Щербачёва) в Галиции атаковала две германские дивизии… было взято свыше 150 офицеров и 7000 солдат, 30 орудий и много пулемётов». «И это случилось сейчас же после того, как наши войска узнали о том, что я взял на себя верховное командование. Это воистину Божья милость, и какая скорая», — писал Император. «Всегда уравновешенный Государь и был причиной резкого улучшения положения на фронте после смены Верховного Командования» — объяснял стабилизацию фронта историк Кобылин. Генерал Алексеев за спиной Царя-Главнокомандующего перестал нервничать, войска перестали отступать, фронт стабилизировался, тыл успокоился, оборонная промышленность стала наращивать выпуск необходимого количества артиллерийских снарядов. Одно из первых распоряжений Императора Николая II касалось наведения порядка на фронте, где он требовал «не останавливаться ни перед какими мерами для водворения строгой дисциплины в войсках». За 23-летний период царствования Николая II население России увеличилось на 62 миллиона человек, прирост его составлял в среднем 2,7 миллиона в год. Вот он самый истинный показатель качества государственной власти в России. Экономика России также развивалась бурно. Россия по темпам прироста промышленности выходила на первое место в мире. Прирост только железнодорожной сети во время царствования Николая II превосходил в 2 раза прирост её в советский период, составлял почти 2000 км/год. Для сравнения: БАМ длиной в 3000 км строился с применением самой современной техники почти 10 лет. Расходы же на образование и культуру в царствование последнего Русского Императора выросли в 8 раз, гораздо более, чем в Англии и Франции за тот же период. Николай II был порядочным, честным человеком. Эти качества отмечали и его политические противники. Даже экс-премьер России А. Ф. Керенский не мог не оценить его личных качеств: «…Этот человек (Николай II) трагической судьбы любил свою страну с беззаветной преданностью и не захотел покупать отсрочку капитуляцией перед кайзером. Думай Николай II больше о своём благополучии, чем о чести и достоинстве России, он бы наверняка нашёл путь к соглашению с кайзером. В 1915 г., когда России приходилось особенно трудно, немцы обратились к Царю с весьма выгодными предложениями, которые предусматривали передачу ему столь желаемых для России Дарданелл и Босфора. Царь даже не снизошёл до ответа». О его благородстве может свидетельствовать и другой факт (Из воспоминаний Джунковского): «В одном из госпиталей среди раненых было много пленных немцев и австрийцев, Государь обошёл и палаты, занятые ими, при этом… сказал врачу: «Надеюсь, что не делается никакого различия в содержании раненых, и мы не поступаем так, как наши противники». Николай II всем сердцем любил свой народ, и до возложения на себя обязанностей главнокомандующего, он непрестанно объезжал города и веси. «Государь объехал почти всю матушку Россию,— свидетельствовал генерал Джунковский, — везде, во всех городах наблюдался такой высокий искренний патриотический подъём, воспоминание о котором до сих пор вызывает в моей душе сильное волнение. Со стороны всего населения от верхов до низов, проявлено было столько бесконечной любви и преданности монарху, столько благоговения, что если бы кто в то время сказал, что через 2 года будет революция и династия Романовых будет свергнута, никто бы этому не поверил». В последнем обращении к Армии Николай Александрович напишет: «В последний раз обращаюсь к вам, горячо любимые мною войска. После отречения Моего за Себя и за Сына Моего от престола Российского власть передана Временному правительству… Да поможет ему Бог вести Россию по пути славы и благоденствия… Твёрдо верю, что не угасла в ваших сердцах беспредельная любовь к Нашей Великой Родине. Да благословит вас Господь Бог и да ведёт вас к победе Святой Великомученик и Победоносец Георгий». Этот прощальный приказ Николая II генерал Алексеев утаил от армии и позже горько раскаивался о том. Из воспоминаний генерала Лукомского: «Государь обратился к нам с призывом повиноваться Временному правительству и приложить все усилия к тому, чтобы война с Германией и Австро-Венгрией продолжалась до победного конца. Затем, пожелав всем всего лучшего и поцеловав генерала Алексеева, Государь стал всех обходить, останавливаясь и разговаривая с некоторыми. Напряжение было очень большое, некоторые не могли сдержаться и громко рыдали. У двух произошёл истерический припадок. Несколько человек во весь рост рухнули в обморок. …Один старик конвоец, стоявший близко от меня, сначала как-то странно застонал, затем у него начали капать из глаз крупные слёзы, а затем, вскрикнув, он, не сгибаясь в коленях, во весь свой большой рост упал навзничь на пол. Государь не выдержал; оборвал Свой обход, поклонился и, вытирая глаза, быстро вышел из зала». Генерал Воейков написал о своём Императоре Николае II: «…Личность Царя не была справедливо оценена его подданными… всю красоту его нравственного облика поймут только будущие поколения… Также поймут и оценят в будущем государя Николая II и все народы мира. Он пал жертвою натиска интернационалистов, встретивших единодушную поддержку со стороны чужестранцев: всем им было на руку падение великой России на пути к её расцвету и прогрессу под скипетром «Белого царя». Сергей ПОРОХИН, полковник запаса, кандидат философских наук

«В сентябре 1958 года обстоятельства сложились так, что мне надо было срочно ехать в отпуск в Москву. С билетами в этот период было трудно. Мне пришлось ехать на станцию, записываться в очередь и сидеть там всю ночь, так как через каждые два часа делали перекличку записавшихся. Это была мучительная бессонная ночь на улице. К утру я получила хороший билет в купейный вагон. На следующий день я поехала к отцу Севастиану. Он встретил меня, улыбаясь: "Достали билет? Хорошо, хорошо. Отслужим молебен о путешествующих. А на какой день билет?" – "На среду, батюшка". Он поднял глаза и стал смотреть вверх. Вдруг он насупился, перевел глаза на меня и сказал строго: "Нечего торопиться. Рано еще ехать в среду". – "Как рано, батюшка? Как рано? У меня же отпуск начинается, мне надо успеть вернуться, мне билет с такой мукой достался!" Батюшка совсем нахмурился: "Надо продать этот билет. Сразу после службы поезжайте на станцию и сдайте билет". – "Да не могу я этого сделать, батюшка, нельзя мне откладывать". – "Я велю сдать билет! Сегодня же сдать билет, слышите?" – и батюшка в сердцах топнул на меня ногой. Я опомнилась: "Простите, батюшка, простите, благословите, сейчас поеду и сдам". – "Да, сейчас поезжайте и оттуда вернитесь ко мне, еще застанете службу", – сказал батюшка, благословляя меня. Никогда еще батюшка не был таким требовательным со мной. Сдав билет, я вернулась в церковь. Настроение у меня было спокойное, было радостно, что послушалась батюшку. Что же он теперь скажет? Отец Севастиан вышел ко мне веселый, довольный: "Сдали? Вот и хорошо. Когда же теперь думаете уезжать?" – "Как уезжать? Я же сдала билет". – "Ну что ж, завтра поезжайте и возьмите новый. Можете сейчас, по дороге домой, зайти на станцию и записаться в очередь. Ночь стоять не придется, домой поезжайте спать. А утром придете и возьмете билет". Я только и могла сказать: "Хорошо". Я ехала на станцию и думала: "Батюшка всегда так жалел меня, почему же сейчас так гоняет?" На станции уже стоял мужчина со списком, запись только началась, и я оказалась седьмая. Я рассказала мужчине, что уже промучилась одну ночь, он сказал: "Я никуда не уйду, поезжайте домой, я буду отмечать вас на перекличках. Завтра приезжайте к восьми часам утра". И он пометил мою фамилию. На утро я приехала, стала в очередь и взяла билет. Перед отъездом отслужили молебен, отец Севастиан дал мне большую просфору, благословил, и я уехала. Когда наш поезд приближался к Волге и остановился на станции Чапаевск, я увидела, что все пассажиры выскакивают из своих купе и приникают к окнам в коридоре. Я тоже вышла. "Что такое?" – спрашиваю. Один из пассажиров пропустил меня к окну. На соседних путях я увидела пассажирские вагоны, громоздившиеся один на другом. Они забили и следующую линию путей. Некоторые вагоны стояли вертикально в какой-то свалке. Всех объял страх. Бросились с вопросами к проводнице. Она объяснила: "Скорый поезд, как наш, тот, что в среду из Караганды вышел, врезался на полном ходу в хвост товарного состава, – ну, вот, вагоны полезли один на другой. Тут такой был ужас! Из Куйбышева санитарные вагоны пригоняли. А эти вагоны еще не скоро растащат, дела с ними много. Товарные вагоны через Чапаевск не идут, их в обход пускают". Я ушла в купе, легла на полку лицом к стене и заплакала: "Батюшка, батюшка! Дорогой батюшка!" …Когда к отцу Севастиану обращались с вопросом: "Как же мы будем жить без вас?" Он строго отвечал: "А кто я? Что? Бог был, есть и будет! Кто имеет веру в Бога, тот, хотя за тысячи километров от меня будет жить, и спасется." Из жития прп. Севастиана Карагандинского

"С самого поступления в монастырь ты жила уединенною жизнью, работала над своим внутренним человеком. Если и проходила ты послушания, то в них ты не вкладывала своего сердца, тебя там не было, до тебя, значит, ничего не касалось. А тебе нужна такая деятельность, в которой приняли бы участие все чувства твоего сердца, все способности твоей души. Ты увидишь, что в сердце твоем живут страсти, тебе самой неведомые. И самолюбие, и гордость, и тщеславие, и гнев - все обнаружатся. А для человека, стремящегося выйти из страстей, важно именно то, чтобы их познать в себе, чтобы они обнаружились, иначе он и бороться с ними не может. Настоящее твое бесстрастие есть только равнодушие ко всему, оттого оно не дает тебе теплоты и полноты внутренней жизни, тогда как истинное бесстрастие есть выход из страстей, дающий свободу духу. Чистота сердца не есть его нечувствие, уничтожающее в нем сочувствие к страстям. Твои отношения к ближним холодны оттого, что они не растворены ни любовью, ни смирением. Ты готова помочь их нужде, отдать все, что имеешь, но в этой помощи нет тебя самой.Когда настоятельская должность введет тебя в тесное общение с другими жизнями, с другими душами, и они раскроют перед тобою все скорби, все немощи, все страдания человечества, боримого страстями, человечества, находящегося в слепоте неведения, и ты не только внешней помощью, но внутренним чувством войдешь в сочувствие к ближнему, удовлетворяя его немощи, а иногда отстаивая чистоту души его как собственную, ты будешь вызвана не только научить, но обличить, огорчить, наказать. И когда скорби ближнего тебе станут больны как свои, тогда ты можешь уйти в затвор. Ты понесешь туда с собою любовь к ближнему, и эта любовь будет наполнять собственную твою жизнь, а молитва твоя будет молитвой за весь страждущий род человеческий. ...Ты не можешь свободно действовать в том мире, где ты видишь, что меня уж нет, потому что боишься отклониться от меня и моей жизни. Я же вижу, что хотя поддерживаю твой дух, но мешаю тебе жить. А что мешает нам на пути, от того надо отрекаться, хотя это будет единодушный друг, или даже наставник. Одно должна знать душа - что только в Боге ее покой и предел исканий. Поэтому она должна выйти в совершенную свободу не только от страстей, но и от своих чувств, в свободу от всего временного и войти в Бога. Такая свобода есть младенчество души, неведение зла. В такой свободе душа присуща всему человеческому, но ничему не подчинена, живет жизнию всего мира, ничем не гнушается, ничего не уничижает, ничего не исключает из общей жизни как зло, как дурное, но сама ничем не связана, ни в чем не заключена, она точно умерла для своей жизни. Она вышла в свободу из себя самой и заключилась в Боге Вечном. И то, что в ней живет, и то, что все объемлет, это - Христос, Который стал полнотою ее сердца, руководителем ее ума. К такому состоянию приводит свобода от всего человеческого". Из книги "Игумения Арсения"

– Ну ты, братец, совсем обнаглел! – голос монастырского келаря отца Валериана, высокого, крупного инока с окладистой чёрной бородой, дрожал от обиды и негодования. Обычно добродушный, отец Валериан гневался. Он отказывался выдавать дежурному трапезнику отцу Павлу две упаковки пельменей с мясом вместо одной и сердито смотрел на Витальку: – Мало того что в монастыре мясо лопаешь, так теперь ты его ещё в двойном размере лопать желаешь?! Невысокий, худенький отец Павел только пожимал плечами, а от вечно дурашливого Витальки и подавно внятного и разумного ответа не дождёшься. Он только кривил в улыбке рот да показывал на лишнюю пачку этих самых пельменей: дескать, не наедается он, Виталька, нужна добавка! На кухне были ещё два брата, но они по-монашескому обычаю в чужие дела не совались, молча и споро домывали посуду после братской трапезы. На кухне было тепло и уютно, горел огонёк в лампадке перед иконами, в окнах, покрытых морозными узорами, уже таял короткий зимний день. Сквозь узорчатое стекло было видно, как загораются окна в храме, – это дежурные иноки готовились к вечерней службе. Братия потрапезничала, и теперь пришла очередь Витальки. С тех пор как Виталька начал есть мясо, по благословению духовника обители он питался отдельно. – Искушение какое! Зачем только батюшка тебе в монастыре жить разрешает?! Ты же искушаешь братию! Проглот ты этакий! Безобразник! Келарь сердито шмякнул о стол замороженными пельменями и в сердцах хлопнул дверью. А тихий отец Павел смиренно раскрыл упаковки и высыпал содержимое в Виталькину кастрюлю, вода в которой уже кипела на огромной монастырской плите. Виталька скорчил довольную рожу и пошёл в трапезную слушать музыку. Раньше он валаамские песнопения слушал в ожидании обеда, а сейчас какую-то уж совсем дикую музыку стал включать, проказник, никак не подходящую для святой обители. Виталька жил в монастыре уже давно. Духовник обители, игумен Савватий, забрал его с прихода, где тот обретался в сторожке и помогал сторожам. Когда-то маленького Витальку подбросили в церковь. Подобрал его старенький вдовец, протоиерей отец Николай, и стал растить его как сына. Ребёнок оказался глухонемым. Батюшка возил малыша по врачам, и оказалось, что никакой он не глухонемой, а почти совсем глухой. Трудно научиться говорить, когда ничего не слышишь. Отец Николай купил ему слуховой аппарат. И малыш даже научился говорить, правда очень невнятно, косноязычно. Только умер батюшка, и больше никому на всём белом свете Виталька стал не нужен. Как-то отец Савватий привёз паренька в монастырь. Тут Виталик и остался, поселившись под храмом. Сначала много молился, не уходил, можно сказать, из церкви. Пример, можно сказать, братии подавал. К нему привыкли, стали хорошо относиться. Иногда, правда, подсмеивались, но беззлобно: смешной, нелепо одетый, простодушный, Виталька вечно попадал впросак. Да ещё и слышал плохо. Когда говорил, так из десяти слов, пожалуй, два только и можно было понять, и то если сильно постараться. Первые годы в монастыре Виталька ел мало: кусок хлеба сжуёт и гладит себя по животу довольно – наелся, дескать, до отвала. Топил печь в храме перед службой. Особенно любил, когда братия крестный ход вокруг монастыря совершала: провожал их и, встречая, прямо-таки благословлял, ровно он в сане духовном пребывает. Братия не возмущалась, да и кто бы стал возмущаться, взглянув на лицо блаженного, сияющее от счастья? Улыбались ласково Витальке. Порой то один брат, то другой, а то и паломник делились, будто сказал им Виталька что-то, иной раз уж совсем несуразное, а оно возьми да и случись. Кто говорил: «Блаженному Господь открывает, потому как блажени чистые сердцем...» Другие смеялись только, ведь невразумительную речь Витальки можно было толковать как угодно: что хочешь, то и услышишь... Так к общему выводу братия по поводу Витальки и не приходила. А потом стало понятно, что никакой он не блаженный, а так, придурковатый... Потому как молиться перестал, на службу просыпать начал, на крестном ходе то задом к братии повернётся, то рожу какую-нибудь противную скорчит. Перестал наедаться простой пищей монастырской, а стал себе требовать то пельменей, то котлет. В общем, не Виталька, а сплошное искушение... И вот наступил день, когда общее терпение лопнуло. Об этом как раз и разговаривали возмущённо иноки между собой после службы. По окончании трапезы обычно игумен Савватий поднимал какие-то рабочие вопросы, касающиеся общемонастырских дел на следующий день, вот старшая братия и решила поставить перед духовником вопрос ребром: о дальнейшем пребывании безобразника в обители. С колокольчиком в руках пробежал по заснеженному монастырю послушник Дионисий, и стали открываться двери келий, выпуская с тёплым паром на мороз иноков. Во время трапезы Дионисий читал Авву Дорофея, и братия чинно, в полном молчании хлебала ароматную грибную похлёбку, накладывала в освободившиеся тарелки картошку с квашеной ядрёной капусткой, споро допивала компот, – по звонку колокольчика трапеза заканчивалась и все вставали, читая благодарственные молитвы. Потом все снова присели и игумен Савватий сделал несколько распоряжений, касающихся дополнительного общего послушания: по случаю сильного снегопада нужно было чистить территорию обители. Когда он закончил, отец Валериан благословился на несколько слов. Коротко, но по существу описал безобразия, чинимые в обители Виталькой, а братия на протяжении его короткой речи согласно кивала головами: «Да, совсем распустился Виталька – искушает иноков, да и только...» Игумен Савватий слушал молча, опустив голову. Выслушав, подумал и печально сказал: – Что ж, раз искушает, надо принимать решение... А вот мы сейчас у отца Захарии спросим, что он по этому поводу думает. Братия затаила дыхание. Седой схиигумен Захария был человеком в обители уважаемым. Старенький, аж 1923 года рождения, он всю жизнь посвятил Богу: служил дьяконом, иереем, потом протоиереем. Помнил годы гонений на Церковь, времена, когда в спину ему и его молоденькой матушке кидали камни и грязь. А детишек его в школе дразнили и преследовали за отказ быть пионерами и комсомольцами, даже избивали, как сыновей врага народа. Был арестован в 1950-м и осуждён за «антисоветскую агитацию» на семь лет строгого режима. После его ареста матушка осталась одна с детьми, мыкалась, бедная, пытаясь прокормить малышей, и надорвалась, заболела туберкулёзом. Вернувшийся из лагеря батюшка застал жену угасающей как свеча. После её смерти он в одиночку вырастил троих своих сыновей и дочь. Сыновья пошли по стопам отца и уже много лет служили на приходах, имея сами взрослых детей и внуков, а дочь выбрала монашескую стезю и подвизалась в женской обители. Стареющий протоиерей принял монашеский постриг и тоже поселился в монастыре. Лет десять он был братским духовником, но ослабел, принял схиму и теперь только молился. Продолжал ходить на все службы и даже в трапезную, выходя заранее, чтобы тихонько добрести и не опоздать. Ел только то, что подавалось на трапезе, и очень мало. Несколько раз во время болезни старца братия пыталась накормить его на особинку, повкуснее, но он признавал только простую пищу: суп да кашу. А из лекарств – Святое Причастие. Иноки поражались: разболеется старец, все уже переживают, поднимется ли от одра болезни на этот раз, – а он добредёт до храма, чуть живой доковыляет к Причастию, смотришь – ожил отец Захария, опять идёт себе тихонько в трапезную, жмурится на солнышко, иноков благословляет. В келье у него были лишь топчан, стол да иконы. И ещё всюду духовные книги. Кому случалось заглянуть в келью старца, удивлялись: где же он спит? На топчане, заваленном книгами, спать можно было только сидя. Один послушник как-то рискнул полюбопытствовать, но лучше бы не спрашивал, так как старец брови нахмурил, принял вид разгневанного, – послушник и ответа, бедный, ждать не стал, убежал. Братия очень почитала старого схимника и опытным путём знала силу его благословения и пастырских молитв. Отец Захария мог и приструнить, и прикрикнуть на виноватого, но зато, когда он, благословляя, клал свою большую тёплую ладонь на твою голову, казалось, что вот она, награда, другой и не нужно, – так тепло становилось на душе, такой мир и покой воцарялись в сердце. Большей частью отец Захария молчал и был углублён в молитву. Игумен Савватий обращался к нему только в самых важных случаях, и сейчас иноки были поражены: уж такое простое дело, как безобразия глупого Витальки, можно было, наверное, решить, не нарушая молитвы схимника... Отец Захария кротко посмотрел на вопрошающего, помолчал, а потом, вздохнув, смиренно ответил: – Что ж... Давно хотел я, братия, покаяться перед вами. Знаете такую поговорку: «Нечего на зеркало пенять, коли рожа крива»? Так это про меня... А Виталька – он, стало быть, зеркало. Бумажка лакмусовая. Только такая... духовная бумажка. Вот как я лишний кусок съем, гляжу – и Виталька добавки просит... Братия недоумённо переглянулась. Уж кто-кто, а отец Захария не только лишнего куска отродясь не едал, но был строгим аскетом. А схимник продолжал дальше: – Да... Надысь мне устриц захотелось, а то ещё этих, как их, крикеток. Чего вы там шепчете? Ну да, креветок. Я друзьям их заказал, они мне привезли целую сумку, во какую здоровенную, да ещё кальмара копчёного – кило пять, не меньше... А что? Гады морские – они пища постная, греха-то нет. Я уж их ел-ел, пять кило черепнокожих энтих: и до службы, и после службы, и после вечерней молитвы... В келье закроюсь и лопаю от пуза – а они всё не кончаются. Вот как я последнего гада морского доел, гляжу – а Виталька пельменей просит... Братия уже поняла, что дело неладно. Переглядываются. Только келарь отец Валериан голову опустил, красный весь стал, аж уши пунцовеют. Смекнули иноки, стараются и не смотреть на отца Валериана, чтоб не смущать, значит, а схимник дальше продолжает: – А то ещё музыку я люблю! А что? Музыка – это дело хорошее. Вот был у меня старый сотовый телефон, так я друга мирского попросил – он мне новый телефон подарил, навороченный. Классный такой! – наушники вставишь в уши и ходишь себе по обители, а у тебя рок наяривает. А что? Рок-музыка, она, того, очень вдохновляет! Да-а... Смотрю, и Виталька вместо песнопений валаамских тоже чего-то другое слушать стал. А что? Тоже вдохновляется... Сразу двое иноков залились краской. А отец Захария всё продолжает: – Ещё спать я люблю очень. Монах – он ведь тоже человек, отдыхать должен. Чтобы, значит, с новыми силами молиться и трудиться. И вообще, подумаешь – раз-другой на службу проспал! Вечером правило келейное не выполнил, а свечу загасил да и захрапел сразу. И что? У меня, может, после этого покаяние появилось. Вот не появлялось и не появлялось, а как начал дрыхнуть без просыпу, так и появилось... Значит, польза духовная. И Виталька у себя в каморке спит-храпит – чтоб мне, значит, не обидно одному спать было. Братия сидела с низко опущенными головами, а старец не унимался: – Я вот ещё хочу признаться: раньше на крестный ход вокруг монастыря с радостью шёл, молился о родной обители, а щас – так мне это дело надоело, бегом бегу, чтоб энтот ход быстрее закончить да в келью назад: поспать, али музыку-рок послушать – вдохновиться, али крикетов откушать. Да ещё Виталька-негодник стоит кочевряжится: то задом повернётся, то рожу скорчит... Что ж, братия, по-прежнему ли вы желаете разбить зеркало? Мёртвая тишина стояла в трапезной. Только за окном свистела метель да трещали дрова в большой печи. Отец Захария молчал. Молчала и братия. Печально опустил голову отец Савватий. Старец вздохнул и сказал уже серьёзно: – Монашеский постриг, братия, он – как первая любовь. Вспомните! Помните, как молились со слезами? Как в храм бежали и надышаться, наслушаться молитвой не могли? Как постриг принимали и обеты давали? Как сердце трепетало и слёзы лились? Благодать Божия обильно изливалась, и хотелось подвизаться и ревновать о дарах? В тишине кто-то всхлипнул. Иноки внимали старцу с трепетом, потому что слова его были как слова власть имеющего: – Не теряйте ревности, братия! Не остывайте, не становитесь теплохладными! Не угашайте Духа Святаго! Старец замолчал. Вздохнул тяжело и закончил: – Простите меня, грешного, отцы и братия... Устал я. Храни вас Господь. Медленно, в полном молчании выходили иноки из трапезной. Отец Савватий провожал их внимательным взглядом. Ночью вышел из кельи, обошёл монастырь с молитвой. Снег скрипел под ногами, над обителью светила круглая жёлтая луна, и небо было усыпано звёздами. Внимательно оглядел домики иноков: несмотря на поздний час, почти все окна светились тихим жёлтым светом свечей – цветом монашеской молитвы. Отец Савватий улыбнулся. Через пару дней келарь отец Валериан подошёл на улице к Витальке и, смущаясь, пробасил: – Прости меня, брат Виталий, что оговорил тебя за пельмени... Кто я такой, чтобы тебя судить... Ты хоть обеты не давал, а я... Ты уж кушай на здоровье что хочешь. Ты ведь и болен ко всему. А я... решил вот попридержать аппетит, да не знаю, как получится. Помяни на молитве грешного Валериана, ладно? Отец Валериан махнул рукой и, горестно вздохнув, ушёл, топая своими большими сапогами. А после обеда, выдавая на кухне дежурному трапезнику пельмени для Витальки, щедрой рукой вывалил на стол сразу две упаковки. Но трапезник удивил его: Витальке, оказывается, надоели пельмени, отказывается он от них. Сидит уже в трапезной и суп за братией доедает. Отец Валериан заглянул в щёлку трапезной, перекрестился радостно – и спрятал пельмени подальше, вглубь большой морозильной камеры. Ольга Рожнёва

Во всяком месте предлежит нам исполнение заповедей Божиих, которое сопряжено со скорбию. Бегать скорби — бегать спасения; многие святые отцы нас о сем научают, а паче св. Марк Подвижник и св. Исаак Сирин. Все, что мы ни имеем благого: мир, спокойствие и здравие — все это есть дар Божий, туне нам даруемый; а мы, почтенные от Него самовластием и разумом, должны стараться исполнять святую Его волю, показанную нам в святом Евангелии, заповедях Его. Приступая же к деланию, надобно просить помощи Божией, ибо Он сказал: "без Мене не можете творити ничесоже" (Ин. 15, 5); исполняя же заповеди, не думать, что сделали что-либо великое; но долг имея (исполнять) — исполняем их; и Господь, побуждая нас к смирению, повелел: "научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем, и обрящете покой душам вашим" (Мф. 11, 29). Везде и всегда нужно нам смирение, которое дела наши укрепляет и упокоение подает. Искушений и скорбей невозможно избежать, где бы вы ни были и какой бы род жизни ни проходили, гражданский ли, общественный или уединенный, от общества удаленный; когда мы стараемся об исполнении заповедей Божиих, то со всех сторон восстают на нас волны искушений; мир, плоть и диавол препятствуют сему; но Христовы духовные воины не страшатся их, они имеют благонадежного и искусного Кормчего, Иисуса Христа; в сильных обуреваниях притекают к Нему и вопиют: "Господи, спаси ны, погибаем!" (Мф. 8, 25). И обретают всесильную Его помощь. Из писем прп. Макария Оптинского

Икона Божией Матери "Тучная Гора" Около 250-300 лет тому назад эта икона находилась в одном из мужских монастырей Твери и подарена была настоятелем Косме Волчанинову в благодарность за хорошо исполненные работы в монастырском храме. Эта икона как святыня передавалась из поколения в поколение, но один неблагоговейный внук Космы вынес обветшавшую икону на чердак. Его невестка терпела много оскорблений от мужа и его родных. В отчаянии женщина решила покончить самоубийством в пустой бане. На пути ей явился какой-то монах и сказал: "Куда ты, несчастная, идешь? Воротись назад; иди, помолись Божией Матери Тучной Горе - и будешь жить хорошо и покойно". Взволнованная молодая женщина, возвратившись домой, рассказала все, не скрывая и своего преступного намерения. Стали разыскивать монаха, но не нашли его, никто кроме нее его не видел. Случилось это накануне праздника Благовещения Пресвятой Богородицы. Икону немедленно отыскали на чердаке, отчистили от грязи и поставили в доме на почетном месте. Вечером был приглашен приходской священник, который совершил пред иконой всенощное бдение, которое с тех пор совершалось в доме ежегодно в этот день. Более полутораста лет икона находилась в семье Волчаниновых. Екатерина, дочь Василия, последнего из рода Волчаниновых, выйдя замуж за Георгия Ивановича Коняева, взяла к себе икону Матери Божией как самое дорогое наследие. И в доме Коняева перед этой иконой совершались молебствия и всенощные бдения 24 марта и 7 ноября (вероятно, это был день перенесения иконы из монастыря в дом Космы Волчанинова). В 1863 году при кладбищенской церкви Смоленской иконы Божией Матери было решено устроить придел в честь святителя Тихона и преподобного Макария Калязинского. Тогдашний владелец иконы, Георгий Коняев († 1868, в возрасте 97 лет) пожелал передать цельбоносный образ Богородицы в храм. Он обратился к причту с просьбой устроить еще один придел для чудотворного образа Матери Божией "Тучная Гора". При этом он сказал: "Я считаю самым лучшим для нее храм Смоленской иконы Божией Матери, потому что место, на котором построена церковь, в старину называлось горой, как самое высокое место в городе. На эту гору в прежнее время жители во время наводнений сносили свое имущество и здесь спасались сами от погибели. Пусть же Царица Небесная - Тучная Гора - почивает своей благодатью на этой горе и покрывает всех здесь погребенных Своей милостью". 15 июля 1866 года икона была перенесена в построенный придел, который на следующий день был освящен Старицким епископом Антонием. На иконе Пресвятая Богородица изображена стоящей на полукруглом возвышении - горе; на левой руке Ее - Богомладенец с благословляющей десницей. На главе Богоматери корона, а в руке небольшая гора, на которой виден верх церкви с куполами и крестами. Источник и продолжение : Икона Божией Матери "Тучная Гора" / Патриархия.ru Икона Божией Матери "Тучная Гора" Икона Божией Матери "Тучная Гора" + Православный Церковный... Православный календарь 2012 ТУЧНАЯ ГОРА - Древо "Тучная Гора" икона Божией Матери Тучная Гора. Акафисты Божией Матери в честь Ея икон. Акафистник.... Молитва ко Пресвятой Богородице <object width="480" height="274"><param name="movie" value=" name="allowFullScreen" value="true"></param><param name="allowscriptaccess" value="always"></param><embed src=" type="application/x-shockwave-flash" width="480" height="274" allowscriptaccess="always" allowfullscreen="true"></embed></object>

Преподобноисповедник Севастиан Карагандинский (в миру Степан Васильевич Фомин) родился 28 октября 1884 года в селе Космодемьянское Орловской губернии в бедной крестьянской семье.

Я поехал к отцу Николаю именно с вопросом о молитве. Впервые тогда прочитал книгу С. Большакова "На высотах духа", где рассказывается о том, как православный мирянин учился молитве у подвижников, "собирал мед духовный", ездил к разным подвижникам именно для того, чтобы научиться правильно молиться. Потому что от этого все в жизни зависит. Нельзя ни убавить, ни прибавить. Нужно исполнять свою меру, это как на работе: хорошо работаешь, норму выполняешь - хорошо тебе платят; плохо работаешь - ничего не получаешь. Так и в молитве: если прибавляешь или убавляешь, молитва превращается в забаву. И за это расплачиваешься. Чем? Болезнями, жизненными неприятностями. У меня тогда были проблемы в личной жизни, я понимал, что что-то не так с молитвой, и поэтому поехал к отцу Николаю. Я спрашивал его о своих жизненных проблемах, но в основном мы говорили о молитве.Считаю, что к духовным людям с этим и нужно ездить: "Батюшка, научи молиться!" А не то что: "Вот фотография, скажите, батюшка, хороший это человек или плохой, нужно за него замуж выходить?" Так что же, старец - гадалка? Потому-то старец и отвечает некоторым однозначно, что не видит в человеке готовности на труд духовный. Не видит, что человек сам способен поразмышлять, молитвенно поискать воли Божией. Про себя скажу, что в мой первый приезд старец Николай не дал мне никаких житейских советов. Он также только сказал: "Молись". И наставил в молитвенном правиле, как и сколько я должен молиться. И потом это принесло плоды: я стал служить в церкви, сначала алтарником, потом псаломщиком, потом диаконом, а потом уже Господь меня сподобил священства. И с семейными делами у меня все, слава Богу, устроилось. Не сразу, не без искушений, постепенно, но устроилось. И потом я понял главное - учиться нужно всегда у Церкви. То есть жить церковной жизнью, ровно, последовательно, и все будет устраиваться, открываться постепенно, без рывков, без надрыва. Потом я ездил к старцу еще раз, чтобы утвердиться в том, что я иду правильно. То есть в миру оставаться или служить в Церкви? Я склонялся к последнему, но хотел узнать мнение старца. Он благословил меня готовиться к церковному служению. Но именно готовиться, а не искать, не вымогать. Так старец Николай дал мне направление духовной работы на всю жизнь, этим путем я и иду. Потом, когда уже к старцу поехали толпы, я на остров не ездил. Я ездил к матушке Любушке, Бог дал и причащать ее уже в Вышнем Волочке, часто ездил к старцу Павлу Груздеву на Ярославщину. Из общения с этими молитвенниками я понял, что нужно уметь правильно задавать вопросы. Вот сейчас слышишь: "Старец Николай благословил, а так не получилось. Благословил на брак, а он развалился. Благословил на священство, на монашество - и одно искушение вышло из этого. Как же так?" А дело вовсе не в том, что старец ошибся. А в том, что к старцу подходили как к оракулу, как к волшебнику. И это не только к старцу Николаю относится. К старцу идут с вопросом, заранее ожидая ответ. Он видит, что человек не слышит его, повторяет ему его же намерение - пусть шишки набивает и через это учится мудрости духовной. Духовные вещи необъяснимы, тут нельзя с грубой логикой лезть. Если ты идешь к старцу, то ты должен подготовиться к этому и ловить каждое его слово, а не думать о своем. И теперь ясно, что многое из того, что приписывают старцу, не он говорил, а от него говорили. Не искали воли Божией, а ехали уже с определенным решением: "Я знаю, что надо делать, чтобы было хорошо". Ну вот, старец благословлял, видя такую внутреннюю установку, а потом человек набивал шишки и начинал учиться серьезной духовной жизни, в которой нет ничего механического. Часто люди ехали с такой формулировкой: "Батюшка, помолитесь, чтобы…" А может, молиться нужно совсем о другом? "Батюшка, благословите на то-то и на то-то". А может, нужно сначала спросить: "А нужно ли мне это делать?" Но человек уже заранее убежден, что "его дело правое", нужно только благословение получить. Поэтому старец часто на все вопросы отвечал только: "Помоги вам, Господи, спаси, Господи", то есть как Бог Сам все устроит, так и будет. Опять приведу пример из жизни Любушки Сусанинской. Однажды мы приехали к ней с одним студентом Духовной Академии, у него был вопрос, где ему найти духовника. И я спросил: "А мне духовника?" К отцу Науму уже приходилось ездить - я был рукоположен и послан в деревенский приход, там было очень много забот, не выбраться было в Лавру. И Любушка мне ответила: "А ты у Бога спрашивай". Я был в недоумении: "Как это, у Бога спрашивать? Руки к небу воздымать, ангелы к тебе спустятся и будут тебя учить? Что-то не то". А потом со временем по жизни до меня дошло: "Читай Евангелие каждый день и смотри, как Он поступал, так и ты старайся. Так и учись постоянно. Ситуации ведь одни и те же. И прежде люди голодали, болели, были у них семейные неурядицы, с властями неприятности были". Так нужно постоянно учиться вере. Все мы еще по-настоящему неверующие люди, если бы я веровал, я бы уже по воде ходил… А старцы, подвижники - они верующие люди. Но их слова, их советы обычной логикой не познаются. Все в духовной жизни совершается постепенно, не вдруг. По молитве Бог все устраивает. А то мы святых превращаем в мифы, их слова, их жизнь истолковываем по-своему. И внимание обращаем, в основном, на внешнее: во что одевался, где был, каких людей привечал, а главное не это, главное - как молился святой. Как, например, отец Павел Груздев учил молиться. Так, как будто ты упал в колодец и слышишь, кто-то мимо идет. Ты ведь не будешь говорить: "Кидай веревку, где ты раньше был?" Нет, ты будешь упрашивать: "Спаси меня, помоги мне". Старцы, подвижники - это те, кто правильно молятся. И Бог дает им Свои дары. А мы все умничаем. Вопросы любим задавать, хотим, чтобы у нас в жизни все поскорее да получше разрешалось. А нужна верная основа жизни для каждого человека - правильная молитва, и учиться всю жизнь у Церкви нужно, остальное приложится. Протоиерей Николай Голубев Из книги "Старец протоиерей Николай Гурьянов. Жизнеописание, воспоминания, письма"

Вот теперь так и хожу, да беспрестанно творю Иисусову молитву, которая мне драгоценнее и слаще всего в свете. Иду иногда верст по семидесяти и более в день, и не чувствую, что иду; а чувствую только, что творю молитву. Когда сильный холод прохватит меня, я начну напряженнее говорить молитву, и скоро весь согреюсь. Если голод меня начнет одолевать, я стану чаще призывать имя Иисуса Христа и забуду, что хотелось есть. Когда сделаюсь болен, начнется ломота в спине и ногах, стану внимать молитве, и боли не слышу. Кто когда оскорбит меня, я только вспомню, как насладительна Иисусова молитва; тут же оскорбление и сердитость пройдет и все забуду. Сделался я какой-то полоумный, нет у меня ни о чем заботы, ничто меня не занимает, ни на что бы суетливое не глядел, и был бы все один в уединении; только по привычке одного и хочется, чтобы беспрестанно творить молитву и когда ею занимаюсь, то мне бывает очень весело. Бог знает, что такое со мною делается. Конечно, все это чувственное или, как говорил покойный старец, естественно и искусственно от навыка; но вскоре приступить к изучиванию и усвоению духовной молитвы внутрь сердца еще не смею, по недостоинству моему и глупости. Жду часа воли Божией, надеясь на молитвы покойного старца моего. Итак, хотя я и не достиг непрестанной самодействующей духовной молитвы в сердце, но слава Богу, теперь ясно понимаю, что значит изречение, слышанное мною в Апостоле: "Непрестанно молитеся" (1 Сол. 5, 17) Откровенные рассказы странника духовному своему отцу

Дорогой, родной мой брат! Христос посреде нас! Спасибо тебе, родной мой, за поздравления и светлые пожелания. Ты просишь, чтобы я поделился с тобой своими чувствами, которыми я жил до времени пострижения и последующее святое время. С живейшей радостью исполняю твою просьбу, хотя и нелегко ее исполнить. Как выражу я то, что переживала и чем теперь живет моя душа, какими словами выскажу я то, что преисполнило и преисполняет мое сердце! Я так безконечно богат небесными, благодатными сокровищами, дарованными мне щедродарительною десницею Господа, что правда не в состоянии сосчитать и половины своего богатства. Монах я теперь! Как это страшно, непостижимо и странно! Новая одежда, новое имя, новые, доселе неведомые, никогда неведомые думы, новые, никогда не испытанные чувства, новый внутренний мир, новое настроение, все, все новое, весь я новый до мозга костей. Какое дивное и сверхъестественное действие благодати! Всего переплавила она меня, всего преобразила...Пойми ты, родной, меня, прежнего Николая (как не хочется повторять мирское имя!) нет больше, совсем нет, куда-то взяли и глубоко зарыли, так что и самого маленького следа не осталось. Другой раз силишься представить себя Николаем — нет, никогда не выходит, воображение напрягаешь до самой крайности, а прежнего Николая так и не вообразишь. Словно заснул я крепким сном... Проснулся, и что же? Гляжу кругом, хочу припомнить, что было до момента засыпания, и не могу припомнить прежнее состояние, словно вытравил кто из сознания, на место его втиснув совершенно новое. Осталось только настоящее — новое, доселе неведомое, да далеко будущее. Дитя, родившееся на свет, не помнит ведь своей утробной жизни, так вот и я: пострижение сделало меня младенцем, и я не помню своей мирской жизни, на свет-то я словно только сейчас родился, а не 25 лет тому назад. Отдельные воспоминания прошлого, отрывки, конечно, сохранились, но нет прежней сущности, душа-то сама другая. Я-то, мое другое, дух другой, уж не я. Расскажу тебе, как постепенно благодать Божия вела меня к тому, что есть теперь. Это воспоминание полезно и мне самому, ибо подкрепит, ободрит и окрылит меня, когда мир, как говоришь ты, соберется подойти ко мне. Я писал тебе, что внутреннее решение быть иноком внезапно созрело и утвердилось в душе моей 27 августа. 4 сентября я словесно сказал о своем решении преосвященному ректору, оставалось привести решение в исполнение. Решение было — не было еще решимости — нужно было подать прошение. И вот тут-то и началась жестокая кровавая борьба, целая душевная трагедия. Подлинно было «стеная и трясыйся» за этот период времени до подачи прошения. А еще находятся такие наивные глупцы, которые отрицают существование злых духов. Вот, если бы пришлось им постригаться, поверили бы тогда. Лукавый не хотел так отпустить меня. Что пришлось пережить, не приведи Бог! Ночью неожиданно проснешься, бывало, в страхе и трепете. «Что ты сделал, — начнет нашептывать мне, — ты задумал быть монахом? Остановись, пока не поздно». И борешься, борешься... Какой-то страх, какая-то непонятная жуть сковывает всего, потом в душе поднялся целый бунт, ропот, возникла какая-то бесовская ненависть к монахам, к монашеским одеждам, даже к Лавре. Хотелось бежать, бежать куда-то далеко, далеко... Борьба эта сменялась необыкновенным миром и благодатным утешением — то Господь подкреплял в борьбе. Эти-то минуты мира и благодатного утешения я и назвал в письме к тебе: «единственные, святые, дорогие, золотые минуты», а о минутах борьбы и испытания я умолчал тогда. 6 сентября я решил ехать в Зосимову пустынь к старцу, чтобы испросить благословение на подачу прошения. Что-то внутри не пускало меня туда, силясь всячески задержать и остановить. Помолился у Преподобного... и поехал. Беру билет, и только хотел садиться в вагон, вдруг из одного из последних вагонов выходит Т. Филиппова и направляется прямо навстречу ко мне. Подумай, никогда, кажется, не бывала у Троицы — индифферентна, а тут вот тебе, приехала и именно в такой момент! Я не описываю тебе, что было со мною, целый рой чувств и мыслей поднялся в душе: хотелось плакать, одна за одной стали проноситься светлые, нежно-ласковые картины семейной жизни, а вместе с тем и мрачные, страшные картины монашеского одиночества, тоски и уныния... О, как тяжко, тяжко было! И был момент, когда я хотел (с болью и покаянным чувством вспоминаю об этом) отказаться от своего решения, подойти к ней и поговорить. Конечно, если бы не благодать Божия поддерживающая, я отказался бы от своего решения, ибо страшно было. Но нет — лукавый был посрамлен. Завидя, что Т.Ф. подходит по направлению ко мне и так славно, участливо посматривает на меня, я поспешил скорее войти в вагон и там скрылся, чтобы нельзя было видеть ее. Поезд тронулся. В Зосимовой пустыни старец много дивился и не велел больше медлить с прошением. «Иначе, — сказал он, — враг и еще может посмеяться». Так с помощью Божией я одержал блестящую победу в труднейшей борьбе. Теперь глупостью непролазною, пустяком, не стоящим внимания, кажется мне то давнее увлечение. 10 сентября я подал прошение. 26 сентября назначен день пострига. Быстро пронеслось время от 10 до 26. В этот период времени я так чувствовал себя, как будто ожидал приближения смерти. Со всем мирским прощался и со всеми прощался, и со мною прошались. Ездил в Москву на один день, прщался с нянькой и со всеми знакомыми. Словом, все чувства умирающаго: и тревога, и недоумение, и страх и в то же время — радость и мир. И чем ближе становился день пострига, тем сильнее замирала и трепетала и тревожилась душа, и тем сильнее были благодатные утешения. Знаешь ведь: «Чем ночь темней, тем ярче звезды», так «чем глубже скорбь, тем ближе Бог». Наконец, настал он, этот навеки благословенный и незабвенный день, 26 сентября. Я был в Зосимовой пустыни. В 5 часов утра я должен был ехать в Посад. В 4 часа я вместе с одним Зосимовским братом вышел из гостиницы и направился на конный двор, где должны были заложить лошадей. Со мной ехал сам игумен пустыни о.Герман. Жду... кругом дремлет лес. Тихо, тихо... Чувствуется, как вечный покой касается души, входит в нее, и душа, настрадавшаяся от борьбы, с радостью вкушает этот покой, душа отдыхает, субботствует. Вот показался и великий авва, седовласый, худой, сосредоточенный, углубленный, всегда непрестанно молящийся. Мы тронулись. Так подъехали к станции, и поезд понес нас в Посад. В Посаде был я в 7 часов утра. Пришел к себе в номер, немного осмотрелся и пошел на исповедь. Исповедь такая подробная — все, вся жизнь с 6-летнего возраста. После исповеди отстоял Литургию, пришел к себе, заперся и пережил то, что во всю жизнь, конечно, не придется уже пережить, разве только накануне смерти! Лаврские часы мерно, величаво пробили полдень. Еще 6-7 часов, и все кончено — постриг. О, если бы ты знал, как дорога мне была каждая минута, каждая секунда! Как старался я заполнять время молитвой, или чтением св. отцов. Впрочем, чтение почти не шло на ум. Перед смертью, говорят, человек невольно вспоминает всю свою прошлую жизнь. Так и я: картины одна за другой потянулись в моем сознании: мои увлечения, моя болезнь, папа ласковый, нежный, любящий, добрый, потом припомнилось: тихо мерцала лампадка... Ночь.. Я в постели — боль кончилась, исцеленный сижу я, смотрю на образ Серафима. Потом, потом... Так же мерцала лампада, больной лежал родной отец, умирающий, а там гроб, свечи у гроба, могила, сестра, ты, все, все всплыло в памяти. И что чувствовал я, что пережил... Богу только известно; никогда, никогда, ни за что не поймет этих переживаний гордый самонадеянный мир. В 3 часа пришел ко мне ректор, стал ободрять и утешать меня, затем приходили студенты, некоторые прощались со мною как с мертвецом. И какой глубокий смысл в этом прощании: то, с чем простились они, не вернется больше, ибо навеки погребено. С 4 часов началось томление, родной мой, страшно вспоминать! Какая-то сплошная тоска, туча, словно сосало что сердце, томило, грызло, что-то мрачное, мрачно-безпросветное, безнадежное подкатило вдруг, и ни откуда помощи, ни откуда утешения. Так еще будет только, знаешь, перед смертью, — то демон борол последней и самой страшной борьбой; веришь ли, если бы не помощь Божия, не вынес бы я этой борьбы. Тут-то и бывают самоубийства. Но Господь всегда близ человека, смотрит Он, как борется и едва увидит, что человек изнемогает, как сейчас же посылает Свою благодатную помощь. Так и мне в самые решительные минуты попущено было пережить полную оставленность, покинутость, заброшенность, а потом даровано было подкрепление. Вдруг ясно, ясно стало на душе, мирно. Серафим так кротко и нежно глядел на меня своими ласковыми, голубыми глазами (знаешь, образок, от которого я получил исцеление)... И исполнилась душа моя необыкновенного умиления и благодатной теплоты; в изнеможении упал я ниц перед иконами и как ребенок зарыдал сладкими, сладкими слезами. Лаврские часы пробили в это время половину шестого. Умиренный, восхищенный стал я читать Евангелие. Открыл «Да не смущается сердце ваше, веруйте в Бога, и в Меня веруйте. В дому Отца Моего обители многи суть... Да не смущается сердце ваше, не устрашается...Иду и приду к вам, грядет бо сего мира князь и во Мне не имать ничесоже. Но да разумеет мир, яко люблю Отца и якоже заповедал Мне Отец, тако творю, восстаните, идем отсюду». Ударил колокол академического храма. А этот звук... Если бы знал ты, что делалось с душой... Потом послышался тихий стук в двери моей кельи: тук... тук... тук... отпер. Это пришел за мной инок, мой друг, отец Филипп. «Пора, пойдем». Встали мы, помолились. До праха земного поклонился я образу преп. Серафима, затем пошли. Взошли на лестницу, ведущую в ректорские покои, прошли их сквозь и остановились в последнем зале, из которого ход в церковь. В зале полумрак, тихо мерцает лампада... Дверь полуотворена, слышно, поют: «Господи, Боже мой, возвеличился еси зело, во исповедание и велелепоту облеклся еси... Дивны дела Твои Господи». Вошел я в зал, осмотрелся... Тут стоял о. Христофор, поклонился я ему в ноги, он — мне, и оба прослезились, ничего, ни слова не сказав друг другу. Без слов и так было все понятно. Потом я остался один, несколько в стороне стояли ширмы, за ними аналой, на нем образ Спасителя, горящая свеча. Я стою в студенческом мундире, смотрю, на стуле лежит власяница. Господи, куда я попал?. Кто, что я? Страшно, жутко стало... Надо было раздеваться. Все снял, остался в чем мать родила, отложил ветхого человека, облекся в нового. Во власянице стоял я всенощную за ширмами, перед образом Спасителя. С упованием и верою взирал я на Божественный лик, и Он, кроткий и смиренный сердцем, смотрел на меня. И хорошо мне было, мирно и отрадно. Взглянешь на себя : весь белый стоишь, власяница до пят, один такой ничтожный, раздетый, необутый, в сознании этого ничтожества, этой своей перстности, ринешься ниц, припадешь, обхватишь голову руками и... так лежишь... и исчезаешь, теряешься, и утопаешь в Божественном... «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас». Мерными, величавыми какими-то торжественными шагами приближался ко мне сонм иноков в клобуках, в длинных мантиях, с возженными свечами в руках подошли ко мне. Я вышел из-за ширмы и меня повели к солее, где на амвоне стоял у аналоя с крестом и Евангелием преосвященный ректор. «Объятия Отча отверзти мне потщися...» тихо, грустно пел хор. Едва вошел я в притвор, закрытый мантиями, как упал ниц на пол — ниц в собственном смысле, лицом касаясь самого пола, руки растянув крестообразно... потом... потом... не помню хорошо, что было... все как-то помутилось, все во мне пришло в недоумение. Еще упал, еще... вдруг, когда я лежал у амвона, слышу: «Бог Милосердый, яко Отец чадолюбивый, зря твое смирение и истинное покаяние, чадо, яко блудного сына приемлет тя кающегося и к Нему от сердца припадающего». Преосвященный подошел ко мне и поднял меня. Дальше давал всенародно перед лицом Бога великие и трудные иноческие обеты. Потом облекли меня в иноческие одеяния, на рамена мои надели параман, черный с белым крестом, а кругом его написаны страшные и дивные слова: «Аз язвы Господа моего Иисуса Христа на теле моем ношу». Порою так сильно, так реально дают ощущать себя эти слова. Надели на грудь деревянный крест, «во всегдашнее воспоминание злострадания и уничижения, оплевания, поношения, раны, заушения, распинания и смерти Господа Иисуса Христа», дальше надели подрясник, опоясали кожаным поясом, облекли в мантию, потом в клобук, и на ноги мои дали сандалии, в руки вручили горящую свечу и деревянный крест. Так погребли меня для мира! Умер я и в иной мир, хотя телом и здесь еще. Что чувствовал и переживал я, когда в монашеском одеянии стоял перед образом Спасителя, у иконостаса с крестом и свечой, не поддается описанию. Всю эту ночь по пострижении провел в храме в неописуемое восторге и восхищении. В душе словно музыка небесная играла, что-то нежное-нежное, безконечно ласковое, теплое, необъятно любвеобильное касалось ее, и душа замирала, истаевала, утопола в объятиях Отца Небесного. Если бы в эти минуты вдруг подошел бы ко мне кто-нибудь и сказал: «через два часа Вы будете казнены», я спокойно, вполне спокойно, без всякого трепета и волнения пошел бы на смерть, на казнь и не сморгнул бы. Так отрешен был я в это время от тела! И в теле или вне тела был я — не вем. Бог весть! За литургией 27 сентября приобщался Святых Таин. Затем старец отвез меня в Гефсиманский скит. Тут я 5 суток безвыходно провел в храме, каждый день приобщаясь Святых Таин. Пережил, передумал за это время столько, что не переживу, наверное, того и за всю последующую жизнь. Всего тут было: и блаженство небесное, и мука адская, но больше блаженства. Кратко скажу тебе, родной мой, о моей теперешней новой, иноческой жизни, скажу словами одного инока: «Если бы мирские люди знали все те радости и душевные утешения, кои приходится переживать монаху, то в миру никого бы не осталось, все ушли бы в монахи, но если бы мирские люди наперед ведали те скорби и муки, которые постигают монаха, тогда никакая плоть никогда не дерзнула бы принять на себя иноческий сан, никто из смертных не решился бы на это». Глубокая правда, великая истина... О, какое счастье и какой в то же время великий и долгий подвиг! Вот тебе, родной, мои чувства и переживания до пострига и после. Когда я сам все это вспоминаю, что произошло, то жутко становится мне: если бы не помогла благодать Божия, не вынес бы я этого, что пережил теперь. Слава Богу за все! Октябрь 31, 1908 г. Сергиев Посад Архиеп. Серафим Звездинский