Таблица лидеров

Книги... О них я думаю часто. Войдешь в домик -- вон они, в темном углу лежат сиротливой стопкой. Мои «путевые» книги... Смотреть больно. И они уже «высланы» куда-то. И к ним протянулась кровавая лапа. Когда это было? Вот уже год скоро. День был тогда холодный. Лили дожди -- зимние дожди с дремуче-черного Бабугана. Покинутые кони по холмам стояли, качались. Белеют теперь их кости. Да, дожди... и в этих дождях приехали туда, в городок, эти, что убивать ходят... Везде: за горами, под горами, у моря -- много было работы. Уставали. Нужно было устроить бойни, заносить цифры для баланса, подводить итоги. Нужно было шикнуть, доказать ретивость пославшим, показать, как «железная метла» метет чисто, работает без отказу. Убить надо было очень много. Больше ста двадцати тысяч. И убить на бойнях. Не знаю, сколько убивают на чикагских бойнях. Тут дело было проще: убивали и зарывали. А то и совсем просто: заваливали овраги. А то и совсем просто-просто: выкидывали в море. По воле людей, которые открыли тайну: сделать человечество счастливым. Для этого надо начинать -- с человечьих боен. И вот -- убивали, ночью. Днем... спали. Они спали, а другие, в подвалах, ждали... Целые армии в подвалах ждали. Юных, зрелых и старых -- с горячей кровью. Недавно бились они открыто. Родину защищали. Родину и Европу защищали на полях прусских и австрийских, в степях российских. Теперь, замученные, попали они в подвалы. Их засадили крепко, морили, чтобы отнять силы. Из подвалов их брали и убивали. Ну, вот. В зимнее дождливое утро, когда солнце завалили тучи, в подвалы Крыма свалены были десятки тысяч человеческих жизней и дожидались своего убийства. А над ними пили и спали те, что убивать ходят. А на столах пачки листков лежали, на которых к ночи ставили красную букву... одну роковую букву. С этой буквы пишутся два дорогих слова: Родина и Россия. «Расход» и «Расстрел» -- тоже начинаются с этой буквы. Ни Родины, ни России не знали те, что убивать ходят. Теперь ясно.... Ковыляет по павлиньему пустырю, за балкой, хромая рыжая кляча -- остов. Пройдет шага два -- и станет. Понюхает жаркий камень, отсохшее, колкое перекати-поле. Еще ступит: опять камень, опять желтенькая колючка. Отведет голову на волю -- море: синее и пустое. Отвернется, ступит. На ее боках-ребрах грязной медью отсвечивает солнце. Это -- кобыла Лярва, с дачи под пустырем, где старый Кулеш стучит колотушкой по железу, выкраивает из старого железа новые печки -- в степь повезут обменивать на картошку. Давно не запрягает ее хозяин. Надорвалась весною, как возила тощенького старичка покойничка на кладбище, -- с тех пор хиреет. Ходит старуха хитро, упасть боится. Упадет -- не встанет. Приглядывается к ней Вербина собака, Белка: чует. Умирающие кони... Я хорошо их помню. Осенью много их было, брошенных ушедшей за море армией добровольцев. Они бродили. Серые, вороные, гнедые, пегие... Ломовые и выездные. Верховые и под запряжку. Молодые и старые. Рослые и «собачки». Лили дожди. А кони бродили по виноградникам и балкам, по пустырям и дорогам, ломились в сады, за колючую проволоку, резали себе брюхо. По холмам стояли-ожидали -- не возьмут ли. Никто их не брал: боялись. Да и кому на зиму нужна лошадь, когда нет корму? Они подходили к разбитым виллам, протягивали головы поверх заборов: эй, возьмите! Под ногами -- холодный камень да колючка. Над головой -- дождь и тучи. Зима наступает. Вот-вот снегом с Чатырдага кинет: эй, возьмите!! Я каждый день видел их на холмах -- там и там. Они стояли недвижно, мертвые и -- живые. Ветер трепал им хвосты и гривы. Как конские статуи на рыжих горах, на черной синеве моря -- из камня, из чугуна, из меди. Потом они стали падать. Мне видно было с горы, как они падали. Каждое утро я замечал, как их становилось меньше. Чаще кружились стервятники и орлы над ними, рвали живьем собаки. Дольше всех держался вороной конь, огромный,-- должно быть, артиллерийский. Он зашел на гладкий бугор, поднявшийся из глубоких балок, взошел по узкому перешейку и -- заблудился. Стоял у края. Дни и ночи стоял, лечь боялся. Крепился, расставив ноги. В тот день дул крепкий норд-ост. Конь не мог повернуться задом, встречал головой норд-ост. И на моих глазах рухнул на все четыре ноги -- сломался. Повел ногами и потянулся... Если пойти на горку -- глядеть на город, увидишь: белеют на солнце кости. Добрый был конь -- артиллерийский, рослый...." Фильм 2008 года http://video.yandex.ru/#search?filmId=QxF3YeWq8gE&where=all&text=%D1%81%D1%8B%D0%BD%20%D1%88%D0%BC%D0%B5%D0%BB%D0%B5%D0%B2%D0%B0

Какое средство употреблять против помыслов, сильно влекущих меня к осуждению ближнего, и особенно того, который меня чувствительно оскорбляет? – При появлении помыслов, побуждающих тебя к осуждению ближнего за нанесенную им тебе обиду, сообрази состояние скорби твоей с бывшим состоянием скорби Спасителя мира. Сей, великаго Совета Ангел, Сын Божий, будучи без греха, терпел великодушно величайшия скорби; не тем ли более должны терпеть горестные случаи мы, – люди грешные, достойные наказаний. Мы должны также более и обвинять себя: в сем случае, оружием самоосуждения мы будем сражаться с возмутителем духа нашего, невидимым Филистимлянином, окрадывающим Богообразный кивот души нашей. Того, напротив, который наносит нам оскорбления, мы должны почитать благодетелем нашим: он не другое что, как орудие, коим Бог устраивает наше спасение. Таким образом, мы будем почитать обижающих нас благодетелями, и когда начнем приучать себя к самообвинению, тогда неприметно успеем во внутреннем обвинении, тогда сердце наше, с помощию Вышнего, может сделаться в духовном смысле мягким, кротким; человек соделается вместилищем благодати и мира духовного. Тогда душа почувствует такой мир, которого мы в состоянии горести ощущать или, лучше сказать вкушать, не можем. Сей-то мир будет просвещать разум подвижника; заря кротости духовной прострет свои лучи на ум, слово, умное чувство, тогда он удобнее может отразить зло, покорить и посвятить сердце всему тому, что только спасительно. Неудовольствия будут уже казаться радостными и приятными. Ощущая в себе не только склонность, но и самыя действия тщеславия, и желая оного избавиться, каким образом можно успеть в том? – Если ты будешь продолжать послушание с откровенностию, когда не будешь ни в чем настоятельно склонять старших к соглашению с твоей волею, и выискивать их благоволение к себе, если совершенно повергнешь свое ничтожество пред Богом, то всемогущею благодатию Его можешь со временем избавиться от тщеславия. Сия страсть от юности до преклонных лет и до самого гроба нередко простирается: она не только страстных, преспевающих, но иногда и совершенных преследует; почему и требует не малой осмотрительности. Безстрастный Творец лишь может искоренить ее. О! коль трудно избегнуть сего яда, убивающего плоды и самых зрелых добродетелей. Я весьма желаю исправить себя, но все увлекаюсь стремлением страстей: что должно делать для преодоления их? – Желай, и Бог всемогущий даст тебе по сердцу твоему: ибо начало добродетелей и источник есть расположение, желание добра о Господе. Страсти победить сам собою человек не может. Это дело десницы Вышняго, действие силы Божеской. С нашей стороны должно только непосредственно хранить, данное нам от Бога, святое произволение, и по оному пролагать старание достигнуть в страну безстрастия: и Вышний, без сомнения, совершит подвиг желающего. И так, если желаете воскреснуть от гроба страстей, то имей о том всегда внимательную мысль, попечения, неуклонную деятельность, ревность. Уповав на Бога, могущего показать силу Свою в немощах наших благодатию Своею, и спасешься. Каким образом избавиться от рассеяния мысли и в самой молитве? – Моляся устами, молися и умом, т. е. заключай ум в силу слов молитвы. Если увлечешься размышлением о каком-либо предмете, то, ощутив свою неосмотрительность в том, углуби свое внимание в молитву. Всегда поступай так, и ощутишь пользу. Постоянство ума привлекает особенные действия благодати. Каким образом согревается охладевшая душа? – Словом Божиим, молитвой, смиренным благодарным чувствованием сердца к Богу во всех изменениях, не только наружного состояния, но и внутреннего. Из келейных записок Павла Петровича Тамбовцева

– Когда, занимаясь миссионерской работой, мы беседуем с людьми на улицах, с чего следует начинать? Нужно ли ссылаться на Евангелие или же стоит говорить на том языке, который более понятен, т. е. мирском языке? Но ведь с его помощью не выразишь высоких духовных понятий. – Язык, на котором вам нужно говорить, это язык любви. Служите ближним. Вы на это способны? Представьте, если в Санкт-Петербурге… сколько церквей в Петербурге? – Семьсот. – Семьсот??? И, имея семьсот церквей, город так выглядит? А я, глядя на то, как люди одеваются по вечерам, почти готов был подумать, что ваш город принимает участие в каком-то конкурсе на звание города с самой нехристианской репутацией… Если каждый храм в этом городе найдет пять добровольцев, вы получите три тысячи пятьсот человек, которые могли бы раз в неделю по два человека ходить в разные части города и просто спрашивать каждого, кого они увидят: «Можем ли мы вам чем-то помочь?» – этого было бы достаточно.

Спасибо за фильм. Вспомнились и Горкин и Василь Василич ,"Постный рынок". Фильм о человеке,о судьбе,о Родине. О Родине которую продали, пропили, пропливали и о той Родине, которая да же за пятирядным, колючим забором подкатывает слёзным комом к горлу. Шмелёв один из немногих писателей, который в своём сердце пронёс ту Россию которую мы потеряли. А от избытка сердца говорят уста и слова эти ложатся в строки а строки в книги. Читайте.

— Нам бы очень хотелось больше времени посвящать Церкви, общению с матушкой, но суета захватывает. Как с ней бороться? — Обычно мы делаем то, что мы хотим делать. Мы всегда находим время делать то, что нам нравится. Даже тогда, когда мы говорим: «У меня нет времени делать то, что я хочу», мы делаем только то, что на самом деле и хотим делать. Многие вещи владеют нашими сердцами. Во-первых, эгоизм и самолюбие владеют нашим сердцем. Мы всегда думаем о себе. Наш рассудок и проносящиеся в нем идеи подобны атмосферному слою, сквозь который проносятся, сгорая, метеориты. Разные мысли сыплются на нас отовсюду потому, что мы не умеем слушать. Мы думаем, что жизнь измеряется нашими идеями, мыслями. На самом деле Бог сообщил нам все то, о чем необходимо знать. Он рассказал нам о том, Кто Он. Он рассказал нам о том, как спастись. Он рассказал нам о том, что такое жизнь. Но мы не верим ни единому слову. Он говорит: отдай все, и Я позабочусь о тебе. А мы отвечаем: да, но что если… Или: Ты не понимаешь, у меня дети, муж (жена),плохое здоровье. И после этого мы начинаем танцевать вокруг этих мыслей, пытаясь объяснить Богу то, что Он должен понять. Вместо того чтобы слушать то, что нужно понять нам. Много лет назад я служил в Сан-Франциско. Ко мне в храм ходил маленький мальчик по имени Алексей. Ему было девять лет. И в девять лет он начал самостоятельно приходить по субботам на всенощные. Он приход в церковь и стоял всю службу с кислым выражением лица. И как только служба заканчивалась, он тут же убегал из храма. Но тем не менее он приходил абсолютно каждую субботу. И однажды я спросил его: — Почему ты приходишь на службы каждую субботу? — Мне мама так сказала, — ответил он. — Что же она говорит? — поинтересовался я. — Она говорит, что батюшка велит ходить в церковь. Тогда я спросил: — Хорошо, но где же вся остальная твоя семья? — Я не знаю, — ответил он. Я попросил его спросить об этом его мать. В следующую субботу мальчик снова стоял в церкви. Увидев его, я спросил: — Ты поговорил с мамой? — Да. — Ну и где же твоя семья? И он ответил: — Моя мама говорит, что я должен ходить в церковь и если мне это поможет, то и вся семья придет. Насколько дети невинны… Наша проблема заключается в том, что в жизни мы не осуществляем того, чего хочет Бог. Мы хотим, чтобы наши дети ходили в церковь, мы хотим, чтобы наши дети стали святыми, но не мы. Мы хотим, чтобы монахи молились, но не мы. Пусть они постятся, а мы поедим. Мы не верим в то, что говорит Господь. Может быть, мы верим лишь чуть-чуть. Мы верим так, как верил один человек, который жил рядом со мной в Нью-Йорке. Он был ортодоксальным иудеем. Звали его Кроненберг. Однажды в воскресенье он с моим отцом пришел в церковь. Когда я увидел ортодоксального иудея в церкви, для меня это был шок. Я спросил его: — Мистер Кроненберг, почему вы решили прийти в церковь? Он ответил следующее: — Я знаю много разных вещей. Многие люди рассказывали мне о них. Но во многом я не очень-то уверен. Поэтому я пришел в церковь на случай, если меня обманули и Бог все-таки здесь. Мы поступаем подобным образом. Мы молимся ровно столько, сколько необходимо, но чтобы не помолиться чересчур долго. Мы хотим, чтобы наши дети изучали веру в достаточной мере, но не чрезмерно, ведь мы не хотим, чтобы они сошли с ума. А в Священном Писании Господь говорит о нас. Он говорит: если ты тепл, не холоден и не горяч, Я извергну тебя из Своих уст. Сильные слова! Итак, не теплы ли вы? Или вы горячи? Или холодны? Где Бог в вашей жизни? Это — важные вопросы, потому что не только ваше спасение и ваша вечная жизнь зависят от этого ответа, но также и жизни ваших детей. Если вы любите Бога, скорее всего, ваши дети тоже будут Его любить. Если вы буде делать то, что вы говорите, ваши дети будут поступать так же. Если вы говорите одно, а делаете другое, так же будут поступать и ваши дети. На нас как на православных христианах лежит неизмеримая ответственность. Голос Божий, Его руки, Его лицо — это наш голос, руки и лицо. Чему мы учим наших детей? «Дорогая, ты такая замечательная и красивая, у тебя будет чудесный муж и семья!» Мы с ума сошли? Я бы хотел иметь большое зеркало и попросить вас всех посмотреть в него и сказать: «Я помню, как я прекрасно выглядела, когда мне было шестнадцать. И кто же эта старуха, которая смотрит на меня из зеркала?» Так на что вы делаете ставки в жизни? На вечную жизнь или на десять минут телесной жизни? Мы волнуемся о наших детях по неправильным поводам. Мы хотим, чтобы они были счастливы и физически были в добром здравии. Но это не жизнь. В одном и приходов, в котором я служил, была женщина. У нее бы дочь по имени Ольга, очень красивая: когда люди встречали ее, они видели перед собой очень красивую девочку. Прежде чем идти в школу, Ольга каждое утро приходила в церковь к шести утра, на литургию. Со временем ее мать и отец стали волноваться: «Наша дочь стала фанатичкой! Она сошла с ума! Она ходит в церковь! Он должна готовиться к замужеству, думать о будущем муже и о том, как получить образование!» Они постоянно говорили ей: «Нельзя постоянно ходить в церковь!» Но он отвечала: «Но это делает меня счастливой!» Все молодые люди в школе носились вокруг нее как стая диких собак, но она не хотела к себе приблизить ни одного из них. Один молодой человек спросил ее: «Что с тобой? У тебя есть парень?» Она ответила: «Есть. И Он лучше, чем ты». Когда она оканчивала школу, она объявила родителям, что хочет быть монахиней. Ее мама начала кричать, плакать. Она объявила дочери, что та выкидывает на помойку свою жизнь. «Что с тобой! Ты умная, ты красивая, у тебя может быть все, что ты захочешь! Это ужасные священники сводят тебя с ума!» Родители пришли к архиепископу и потребовали от него, чтобы он запретил ей ежедневно ходить в церковь: «Достаточно воскресений! И скажите ей, что она не должна становиться монахиней!» — Но я не могу этого сказать, — ответил архиепископ. — Она все делает правильно. Мать не могла с этим согласиться и продолжила нападки на свою дочь. Владыка спросил у девушки, что хотят от нее ее родители. Девушка ответила: — Мои родители хотят, чтобы я сначала окончила университет. Они-то думали, что пока она учится, она вступит в брак и забудет обо всем. Но Ольга не вышла замуж. Когда она училась на втором курсе университета, она сказала матери, что по-прежнему хочет быть монахиней. И мать ответила: — Да лучше ты умри, чем становиться монахиней! Иди и похорони себя заживо! У меня не будет внуков! Как ты можешь так поступать с нами?! В один субботний день, когда девушка уже училась на последнем курсе университета, она пошла, как обычно, в церковь на литургию. Когда она переходила дорогу, откуда-то из-за угла выехала машина и сбила ее насмерть. Ей был двадцать один год. Мать девушки потеряла рассудок. Она прокляла Бога, Церковь, епископа: «Как вы могли сделать это!» Она перестала ходить в храм. Владыка пытался говорить с ней, но она не хотела его слушать. И вот теперь я хочу рассказать вам об удивительных путях Божиих. В конце концов пришло время, когда мать больше не могла жить с этой болью. Иногда она даже думала о самоубийстве. Она стала просить епископа помочь ей, потому что не могла уже ни есть, ни спать, постоянно пребывая в обозленном состоянии. Сегодня эта женщина — монахиня в Иерусалиме. Дочь так и не стала монахиней, а мать стала. А что, если бы ваши дети пришли к вам и сказали, что они хотят быть монахами или монахинями? Подумали бы вы в этот момент прежде всего о себе и сказали: «А как же мои внуки?! Не выбрасывай свою жизнь!»? Вы обучаете их житиям святых или вы рассказываете им о каком-нибудь известном спортсмене? Или о каком-нибудь кровопийце правителе? Мы ответственны за тот мир, в котором живем. Мир убивает, мир ненавидит, мир думает об удовольствиях и деньгах потому, что это то, чему мы учим детей. Мы должны понимать, что наша вера очень уязвима и мы нужны друг другу для того, чтобы наша вера росла. Итак, что же мы будем делать? Хорошим началом будет привести детей в монастырскую школу. Хорошим началом будет и самим начать ходить на службы. Но если ваше сердце принадлежит кому-то еще кроме Бога, вам потребуется еще много работать над собой. Подумайте об этом. — Как спасаться, живя в миру? — В штате Калифорния, в городе Сан-Франциско, жил человек по имени Лука. Прежде чем он стал православным, его звали Джеймс. Всю свою жизнь он был католиком, но однажды он пришел в православный храм и попросил священника принять его в Православие. Узнав, что Джеймс католик, священник отмахнулся от него, сказав, что разницы никакой нет. Джеймс прочел много книг о Православии и хотел стать православным, но он вынужден был слушаться священника. В течение тридцати лет он постоянно ходил в православную церковь и никогда не причащался — он хотел, но не мог, потому что был по-прежнему католиком. Однажды я спросил его: — Ты все время в церкви, почему же ты не причащаешься? — Я не православный, — сказал он. — Но почему? — удивился я, и он мне рассказал свою историю. — Нет, — ответил я, — так не пойдет, я поговорю с епископом, и мы тебя крестим. Я пошел к епископу, и он мне сказал: — Батюшка, если мы крестим этого человека после тех тридцати лет, что он посещал церковь, это будет причиной большого смущения среди людей, которые будут интересоваться, каким образом он до сих пор не был крещен. Поэтому мы крестим в другой церкви, подальше от города. Так мы и поступили. Во время совершения Таинства Лука непрерывно плакал от счастья. После этого он каждый день ходил в церковь. Лука был немолод, ему было за восемьдесят, и он был очень хорошим иконописцем. У Луки был сосед, который уехал из города к своей дочери в деревню. Со временем дочь умерла, и этот человек жил в ее доме один. Когда у него случился инсульт, и он не мог сам заботиться о себе, Лука стал приезжать к нему на поезде трижды в неделю — убирать дом, готовить еду, делать все, что было необходимо. Однажды, перед тем как ехать снова к своему знакомому, Лука зашел в банк, где его и заметил некий молодой человек. Этот человек проследил, куда направляется Лука, и, когда тот вошел в дом своего знакомого, молодой человек со своими дружками ворвался вслед за ним, избил и ограбил его. У хозяина дома при этом случился очередной инсульт и он умер, а Лука три дня лежал избитый на полу, на руке своего умершего знакомого. Когда Луку нашли, выяснилось, что у него началась гангрена, и ему пришлось ампутировать руку. И несмотря на это, Лука был бесконечно благодарен Богу за то, что был крещен. Теперь он мог причащаться. Он больше не мог писать иконы, но мог постоянно молиться. Дух убить нельзя, только тело. Но чему мы больше посвящаем наше внимание? Телу! И, делая это, мы убиваем свой собственный дух. — Как вы стали монахом и как вы обрели уверенность в том, что это именно то, чего от вас хочет Бог? — Я стал монахом потому, что когда я был молод, Бог смилостивился надо мной и позволил мне увидеть безумие мира. Все в мире было лживо. Тебя считали замечательным человеком до тех пор, пока ты был способен что-то давать. Но когда ты не мог дать ничего, смысла в твоем существовании не было. Мои родители были верующими. Я стал монахом еще будучи подростком, когда мне было восемнадцать. Более пятидесяти лет назад. Так Бог был ко мне милосерд… Слава Богу, я не был рожден слепым, так что каждый день я мог убеждаться в том, что я сделал правильный выбор. Когда я еду в машине и смотрю на то, как порой живут люди, я благодарю Бога. Я благодарю Бога. http://russned.ru/hristianstvo/myi-nuzhnyi-drug-drugu-dlya-togo-chtobyi-nasha-vera-rosla

Я вам расскажу одну историю. Однажды, много лет назад, в одиннадцать часов вечера мне позвонил мой епархиальный архиерей. Он сказал: «Батюшка, надеюсь, я вас не разбудил?» Конечно, он меня разбудил. Далее он продолжил: «Мне позвонили из больницы. Нужно, чтобы вы срочно поехали туда и причастили умирающего». Я собрался, сел в метро и поехал в Бронкс, который находится приблизительно в двадцати километрах от нашего монастыря. Я приехал в больницу, напутствовал умирающего Святыми Дарами, и, когда я снова спустился в метро, был уже час ночи. Я очень долго ждал поезда, а когда поезд пришел, то в вагоне никого не было. Бронкс — очень бедный и очень опасный район. И буквально через пару остановок в поезд зашел какой-то человек, встал в противоположном конце вагона и стал меня пристально рассматривать. Выглядел он очень опасно, и, когда двери закрылись и поезд тронулся, он стал продвигаться в мою сторону. Первой моей мыслью было: «Все, мой час пришел». Мужчина подошел, встал надо мной и говорит: — Ну, и кто ты такой? Что это ты так вырядился? Я ответил ему, что я священник. — Какой еще священник? — говорит он. — Православный, — ответил я. У меня с собой была сумка, в которой лежали епитрахиль, требник и все, что было мне необходимо для службы, и, кивая на сумку, этот человек меня спрашивает: — А в сумке что у тебя? Я говорю: — То же, что у тебя в голове. — То есть? — Пусто. Мужчина засмеялся и говорит: — Так что, ты меня не боишься? — Да нет, — отвечаю, — не боюсь. Он сел и говорит: — Ты знаешь, я когда-то был католиком, но во все эти вещи больше не верю. Я спрашиваю: — В какие вещи? Он отвечает: — Один священник рассказывал нам, что он может изменить хлеб и вино в Тело и Кровь. Неужели ты веришь в это? — Конечно, верю, — отвечаю я. — Тогда, — говорит он, — твои прихожане в это не верят. — Конечно, верят! Он посмотрел на меня и говорит: — Что ж, они никогда не ходят домой? Я не понял его вопроса: — О чем это ты? Конечно, они ходят домой! Услышав это, он махнул рукой, бросил на меня насмешливый взгляд и сказал с уверенностью: — Нет, они не верят. Если бы я верил, что Иисус Христос, Сам, был на этом алтаре, в этой церкви, я бы никогда бы не пошел домой. Зачем мне куда-то идти? И они не верят, и ты, отец, не веришь. Это была одна из лучших проповедей, которую я когда бы то ни было слышал. И я сейчас говорю вам, сестры: вы не верите, что Христос здесь. Вы не верите, что Он в вас, и вы не верите, что Он в вашей сестре, — иначе бы вы никогда не вели себя так, как ведете сейчас. Так что это вы, а не какие-то люди с улицы, отрекаетесь от Христа. Самой своей жизнью вы говорите друг другу и всем людям: Он не существует. Он сказал: тот, кто отречется от Меня пред людьми, отрекусь от того и Я пред Отцем Моим Небесным (Мф 10, 33). Не горит ли у нас земля под ногами? Когда же мы изменимся? Чего вы ждете, молнии с неба?.. Я однажды сказал эту фразу на проповеди, и внезапно молния действительно ударила в церковь — до сих пор никто из тех, кто тогда был в храме, не забыл о том, о чем я тогда говорил. Жалко, что я не могу хотя бы иногда это повторять… Из книги «Беседы на Русской земле. Схиархимандрит Иоаким (Парр)»