Таблица лидеров

Маленькое чудо: вчера на службе в переделкинском храме князя Игоря Черниговского я совершенно неожиданно получила благословение старца Илия. Под впечатлением от благодатной всенощной я решила немного написать и о самом Переделкино, родном для меня и памятном месте. [/floatleft] Когда-то Переделкино, где жили мои предки, а сейчас живут бабушка и дедушка, было камерным уголком, с одной стороны железнодорожного полотна здесь стояли старые московские дачи, [floatleft] тихие и уютные, а с другой был городок писателей, приезжавших сюда из Москвы на электричке, и старинный храм Преображения Господня с резиденцией святейшего патриарха. Если городок писателей в советское время был достаточно хорошо известен, то окруженная вековыми елками маленькая резиденция особенно не привлекала внимания. Место было вполне загородное, кругом росли березы и сосны. Там, где сейчас микрорайон Солнцево, было огромное, до горизонта, поле сурепки, а сам горизонт по вечерам радовал красивыми закатами. Я помню, теперь уже совершенно неузнаваемые, старые «лесные» участки с летними домиками, беседки с цветными стеклышками, заросли золотых шаров и еще известных переделкинских цветов, называемых «разбитое сердце». Весь этот удивительный мирок одухотворял Преображенский храм, напоминающий необычной архитектурой что-то сказочное. Маленький и довольно темный внутри, он удивляет своим сохранившимся древним благолепием. В нем есть совершенно неожиданные дверцы, ведущие в крипты, а в одной из них – старинная чудотворная икона Иверской Божией Матери. Этот храм, кажется, вобрал в себя все детали прошедших веков от икон дониконовского письма и огромных лампад перед ними до чудесных изразцов ХIХ века, украшающих его с внешней стороны. Храм всегда был действующим. Патриаршая резиденция Переделкинская земля была вотчиной бояр Колычевых, родственников священномученика митрополита Филиппа, и в этих краях его особенно почитают. Само название «Переделкино» связано с пределом их владений, и ничего, как иногда думают, здесь никогда не переделывалось. В пойме Сетуни, недалеко от бабушкиного дома, есть источник свят. Филиппа с ледяной целебной водой, активно посещавшийся в советские времена и именовавшийся «святым колодцем». Эту землю увековечил в стихах Пастернак, живший недалеко от храма, через поле. Здесь же на кладбище он и похоронен у «трех сосен», из которых сейчас насчитывают только две. Среди других достопримечательностей был еще санаторий, где лечились старые большевики, и как это ни странно звучит, у них было и свое особое место тут же, на кладбище. Бессчетные однообразные серые памятники, помеченные звездами, низенькие, поросшие мхом… Уже тогда в этом было что-то удручающее - полная безбожного горения жизнь и маленький безликий памятник, такой же, как у соратника: коммунистический фарс… Мы часто ходили гулять на территорию Преображенского храма. Насколько контрастен христианский мир «миру сему»! Однажды, гуляя за алтарем храма, я увидела памятник А.Л.Казем-Беку, на котором были выгравированы слова: Надо до алмазного закала Прокалить всю толщу бытия. Если ж дров в плавильной печи мало, Господи! Вот плоть моя! М.Волошин Помню, как я в потрясении не могла отойти оттуда, стараясь запомнить эти слова, и потом они много лет какой-то высокой загадкой звучали в сердце. И лишь спустя годы я узнала, что в авторской интерпретации они посвящены «очищающей силе революции», в которую так верил их выразитель, симпатизирующий и белым, и красным, а «плоть моя» - это не что иное, как плоть Максимилиана Волошина, готового возложить ее на алтарь революции… Конечно, на христианском памятнике эти слова исполнены иного значения. Взяв «высокое» от мира, христианское сознание одухотворило его высочайшим смыслом… Сейчас на месте того памятника над могилой А.Л.Казем-Бека стоит большой мраморный крест. [floatright][/floatright]Когда в Переделкино к святейшему патриарху был переведен из Оптиной старец Илий, это место стало почти средоточием православной России. Сколько слез здесь пролито, сколько оправдано надежд! Недалеко от Преображенского храма патриарх и старец построили новый удивительный храм страстотерпца вел. кн. Игоря Черниговского. Купола старого храма и нового соборного перекликаются, напоминая купола собора Покрова-на-рву (Василия Блаженного). Как и старый храм, новый тоже оригинален, его стены украшают веселые разноцветные изразцы. Он похож на роскошный торт с фигурками, а вечером, освещая путь в Калугу, над храмом загорается крест… Вчера я была здесь на всенощной, пришла рано и встала у боковой двери. За несколько минут до начала службы в храм через эту дверь вошел старец Илий, и я совершенно неожиданно для себя взяла у него благословение. Такая радость!!! Я никогда не видела, как отец Илий один служит всенощную. Он читал Евангелие и помазывал, произносил отпуст в конце службы. Казалось, что в нем как будто нет возраста, вернее он просто очень молод душой. С каким благоговением он помазывал! Как будто каждый перед ним – это Христос… Из храма не хотелось уходить. Дай Бог батюшке Илию еще многих лет жизни в утешение всем получающим от него духовную пользу! Убегая на электричку, я еще раз сняла горящий крест. Изразцы старого храма - XIX век Изразцы нового храма - XXI век

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Сегодня мы слышали евангельское чтение о милосердном самарянине. Евангелие это положено читать также во время таинства соборования, и там оно читается первым, потому что в нем говорится о масле и вине, а именно масло и вино употребляются в этом таинстве. Притча Господня о милосердном самарянине признана святыми отцами настолько важной, что изъяснение ее они включили в Постную Триодь. Триодь — от слова «три», трипеснец, три песни — это сборник песнопений, которые прибавляются к обычным песням канонов на утрени Великим постом. В притче этой говорится: Человек некий схождаше от Иерусалима в Иерихон, и в разбойники впаде, иже совлекше его и язвы возложше, отыдоша, оставльше еле жива суща. Кто такой человек некий? Человек некий — это все человечество. Почему именно из Иерусалима в Иерихон? Ведь дорога одна и та же, мог бы идти и в обратном направлении, из Иерихона в Иерусалим. Потому что Иерусалим означает первозданное, нерастленное грехом состояние человека. А Иерихон — город греха. И человечество избрало именно этот путь: от святости ко греху, путь нравственного падения и разложения. И на пути этом человек в разбойники впаде. Разбойники — это бесы, которые лишили человечество его одежды добродетелей и, изранив грехами, оставилиеле жива суща, то есть еле живым. Мимо впадшего в столь бедственное состояние человека прошли священник и левит. Здесь имеется в виду ветхозаветная церковь, которая ничем не могла помочь людям. Самарянин же некто грядый прииде над него, и видев его, милосердова. Кто этот самарянин некто? В Евангелии, мы знаем, есть такой момент, когда иудеи однажды назвали Господа самарянином: самарянин еси Ты и беса имаши. Господь кротко возразил: Аз беса не имам, но чту Отца Моего (Ин. VIII, 48-49). Вот видите, Он не отрекается называться самарянином. В Триоди Постной поется: Не от Самарии, но от Марии возсиявый Христе Боже. Самария упоминается здесь потому, что Господь Сам Себя в этой притче именует самарянином. Вочеловечившись, Он как бы пошел по тому же пути, что и все остальное человечество. Далее в Евангелии говорится: И приступлъ обвяза струпы его, возливая масло и вино. Масло является исцеляющим, залечивающим средством, им смазывали пораженное место, А вино очищает, дезинфицирует, вином раньше промывали раны. И Господь излил благодать Свою, исцеляющую людей, и учение Свое: как им жить, чтобы исцелиться. Всадив же его на свой скот, приведе его в гостиницу. В богослужебных текстах есть такой стих: И сел еси на кони — апостолы Твоя, и спасение быстъ еждение Твое. То есть еще во время Своей земной жизни Господь послал апостолов на проповедь и дал им власть исцелять и учить. Потому в Евангелии они образно названы «скотом», на который Господь посадил больное человечество и довез до гостиницы. Гостиница — это Церковь. Но Церковь можно понимать и как лечебницу. Помните, на исповеди нам каждый раз говорится: внемли убо, понеже пришел еси во врачебницу, да не неисцелен отыдеши. И наутрия изшед, изъем два сребреника, даде гостинику, и рече ему: Прилежи ему, и еже аще прииждевеши, аз егда возвращуся, воздам ти. Что такое эти два сребреника? Это Таинство Причащения Тела и Крови Христовых. Оно установлено Господом для исцеления человека. Потому и напоминается каждому: понеже пришел еси во врачебницу, да не неисцелен отыдеши. И мы, когда подходим к Чаше, просим: Да не в суд или во осуждение будет ми причащение Святых Твоих Таин, но во исцеление души и тела. Обещая же воздаяние при возвращении, Господь говорит о Своем Втором Пришествии, когда Он воздаст каждому по делам его, и тем особенно, кто трудится для спасения себя и других. Но почему про законника в Евангелии сказано, что он приступил ко Господу,искушая Его? Законник в ветхозаветной церкви — это толкователь и учитель закона. И раз он преподавал закон и учил, как жить, то зачем спрашивал об этом? Выходит, он учил тому, чего не знал сам? Или, если знал, то для чего спрашивал? Поэтому и сказано: искушая. Но совсем не для того, чтобы обличить этого законника, упоминает о нем Евангелие, а в назидание нам. Ведь, сам того не желая, человек этот задал самый важный вопрос: что делать, чтобы наследовать жизнь вечную? Его профессиональная гордость не позволила ему признаться, что он не знает Писания, и когда Господь его прямо спросил: В законе что писано есть, како чтеши? — он без запинки ответил: Возлюбиши Господа Бога Твоего от всего сердца твоего, и от всея души твоея, и всею крепостию твоею, и всем помышлением твоим, и ближняго своего, яко сам себе. — Право отвеща, сие сотвори, и жив будеши, — сказал ему Господь. Видите, он все знал и спрашивал. Почему же? Дело, очевидно, в том, что одно дело — знать, и совсем другое — исполнять. Человек живет сердцем, а не умом, — утверждают святые отцы. Многие рассуждают разумно, а живут неразумно, потому что сердцу не прикажешь. И если чувства еще не утвердились в добре, то знание истины может быть и отягчающим вину человека обстоятельством. Не зря сказано: «Кто много знает, с того много и спросится». Видимо, и законник знать-то знал, а исполнять — не радел. Поэтому Господь и сказал ему: Иди и ты твори такожде. Говоришь ты, мол, хорошо, правильно, так вот теперь поступай так же. Многие из нас стремятся к духовным знаниям. И про такого человека говорят: начитанный. Но не духовный. Духовность — это вовсе не сумма знаний, а то, что проверяется жизнью: поведение, делание, чувство. И не случайно в рассматриваемой нами притче как бы противопоставляются знание священника и левита и делание самарянина — Господа нашего Иисуса Христа. Очень емко сказано в стихотворении Алексея Константиновича Толстого: Он все законы Моисея Любви закону подчинил. В Своей прощальной беседе с учениками Господь говорит: Заповедь новую даю вам, да любите друг друга: якоже возлюбих вы, да и вы любите себе. О сем разумеют вси, яко Мои ученицы есте, аще любовь имате между собою (Ин. XIII, 34-35). Гимн любви — во всем Евангелии, во всех апостольских посланиях. Апостол любви Иоанн Богослов все время, особенно в конце своей жизни, повторял: «Детки, любите друг друга». «Апостол языков» Павел дал целую поэму любви:Аще языки человеческими глаголю и ангельскими, любве же не имам, бых яко медь звенящи, или кимвал звяцаяй. И аще имам пророчество, и вем тайны вся и весь разум — то есть начитан, умен, — и аще имам всю веру, яко и горы переставляти, любве же не имам, ничтоже есть. И аще раздам вся имения моя, и аще предам тело мое, во еже сжещи е, любве же не имам, пикая польза ми есть (1 Кор. XIII, 1-2). Любовь к Богу и ближнему — в основе всего. И замечательно, что, когда законник спросил: Кто есть ближний мой? — то Господь, ответив ему притчей, и Сам, в Свою очередь спросил: Кто убо от тех триех ближний мнит ти ся быти впадшему в разбойники? Обратите внимание, законник спросил: кто ближний мне? — а Господь переспрашивает его как бы наоборот: кто ближний впавшему в разбойники? Почему? Попробуем разобраться. Проявляй любовь к ближним. Все правильно. Но к кому проявлять любовь, кто ближний мне? — недоумевает законник. И если так прямо и принять его вопрос, то выходит, что ближний ему — впавший в разбойники. Но Господь ставит вопрос иначе: кто ближний впавшему в разбойники? Тот отвечает: Сотворивый милость с ним. Рече же ему Иисус: иди, и ты твори такожде. Вот ответ на вопрос законника. Конечно, эти слова обращены также и к нам. Вот уже почти две тысячи лет без устали повторяет нам Слово Божие: Иди и ты твори такожде. Как? Как самарянин, то есть — Сам Господь, Который милосердствует людям, ничего не ожидая от них взамен, солнце Свое сияет на злыя и благия, и дождит на праведныя, и на неправедныя (Мф. V, 45). Если Бог нас так любит, то и мы должны так же, как Он, любить друг друга. Но и этого недостаточно. Если человек ближнего любит, а Бога — нет, то святые отцы говорят, что такая любовь — односторонняя. Это как точки на окружности. Когда одна точка приближается к другой, она удаляется от остальных. Когда же все мы в любви приближаемся к Богу, как к центру, то мы и между собой одновременно сближаемся. Только любовь к Богу и ближнему в совокупности дает полноту любви. Поэтому они и поставлены в неразрывную связь. Постараемся и мы по мере сил творить дела любви. Без них, какие бы подвиги человек ни совершал, он — медь звенящи, или кимвал звяцаяй (1 Кор. XIII, 1). Если из сердца нашего исходят раздражение, нетерпение, укоры, жестокость — значит, это совсем не то, что должно быть, значит, в нем нет любви и, значит, совсем не в ту сторону идет человек. Поэтому, если хочешь наследовать спасение, взлелей и возрасти на почве сердца своего терпением и трудами росток любви. Не будем забывать, что и к каждому из нас обращены слова Спасителя:Иди и ты твори такожде. Аминь. Протоиерей Валериан Кречетов

Ласкайся к Спасителю и Божьей Матери, как искренний сын или дочь, ласкайся, говорю, - прочитывая сердечно каноны, акафисты Иисусу Сладчайшему и Божией Матери, ласкайся и к святым горячими молитвами и положенными канонами и акафистами, и не будешь посрамлен, вскоре же сам ощутишь в своем сердце ласку небесную от Духа Святаго, но и не унывай, если сердце твое хладно чрез мрачные веянья врага бесплотного. Господь все видит, и никто не отходит тощ от Него, и скоро дает каждому по заслугам. Терпи, ибо сказано: терпением вашим спасайте души ваши (Лк. 21, 19). Молясь Богу и святым, нужно понудить себя отложить всякие пристрастия житейские к людям и вещам, или всякое лицеприятие к людям и вещам, и понудить себя любить всех, как братьев и сестер, со всяким доброжелательством, как себя. Святой праведный Иоанн Кронштадтский

По замечанию опытных в жизни духовной людей, если во время молитвы человек ощущает тишину и мир помыслов, то это состояние есть дар благодати Божией, и, если в это время поклоны мешают, то можно их оставлять. Но должно при этом помнить, что это – дар Божий, а не плод твоих трудов и усилий. Уже потому можешь о сем заключить, что, когда прошло это состояние, ты уже никакими усилиями не могла возвратить его. А потому, при подобных случаях, более и более нисходи во глубину смирения, считая себя недостойною такого дара небесного из-за бесчисленных грехов своих, повторяй в уме сие: «Всех превосхожду грехом, кого научу покаянию? Аще воздохну, яко мытарь, непщую думаю отягчити небеса. Аще слезю, якоже блудница, оскверняю слезами землю. Но даждь ми оставление грехов, Боже, и помилуй мя». При этом еще помни, что, «кому дано много, с того и много взыщется». А потому взывай ко Господу от сердца, да не послужит тебе дар сей во осуждение на страшном суде Его. Пишешь, что в молитве часто увлекаешься. Понуждать себя надо ко вниманию. А что не скоро дается, то надо знать, что внимание есть дар Божий и дается после усилий и молитв, притом – смиренным. Унывать не надо, что иногда нет внимания, надо трудиться и просить Бога. При народе молитву надо творить про себя, умственно. Молитовку не оставляй. Всегда, когда не можешь идти в церковь, молись почаще во внутренней своей клети – в сердце своем. Там можно молиться и во время работы. Да поможет тебе Господь приучиться к сему. Вспоминай почаще и о последнем часе нашей жизни. Молиться с самопонужднием состоит в нашей воле, а молиться с умилением зависит от Бога. Мы же должны молиться молитвою, какою можем, а за самопонуждение Бог даст и умиление в свое время, когда Ему благоугодно будет. Из писем прп. Иосифа Оптинского

Ника, спаси Господи за рассказ и фотографии! Наверное, Оптинская традиция так помазывать, как батюшка Илий. Сколько раз ловила себя на мысли, что отходишь от священника после помазывания в Оптиной, как от самого настоящего отца родного - такую чувствуешь Любовью неподдельную и такое благоговение!

У известного в дореволюционной России писателя Б. К. Зайцева есть рассказ «Оптина Пустынь» (ниже привожу его с небольшими сокращениями). Недавно прочла эти воспоминания, и подумалось: какие же мы счастливые. Мы увидели возрождение дорогой обители. Жива, жива Оптина! Омыта кровью мучеников, сияет как прежде. Жива та любовь, о которой говорит писатель и которую чувствует всякий, хоть раз побывавший здесь. Старцы с нами. Как и прежде стекается сюда вся Россия, а Оптина всем рада, всех встречает с любовью, всех «утишит и утешит», и мы знаем, что когда бы ни пришли Для больной души распахнешь ты вновь Белых стен своих Отчии объятия, Сердце очерствевшее оживит Любовь, До Небес дойдет свеча молитвы братии… Низкий поклон тебе, дорогая Оптина. Слава Богу за все! <...> Наша семья не была религиозна. По тому времени просвещенные люди типа родителей моих считали все «такое» суеверием и пустяками. Так что ребенком, не раз проезжая в двух-трех верстах от Оптиной, я ни разу ее не посетил. Но в Устах водилось у меня много приятелей, разных Савосек, Масеток, Романов, да и нянюшки Дашеньки, кухарки Варвары не раз рассказывали об Оптиной и удивительном старце Амвросии. Наши бабы из Устов ходили к нему за советами. Слава его была очень велика, текла самотеком, из уст в уста, без шуму, но с любовью. Знали, что, если в жизни недоумение, запутанность, горе – надо идти к отцу Амвросию, он все разберет, утишит и утешит. *** Судя по тому, что потом приходилось читать и слышать об Оптиной, укрывавшейся золотыми своими крестами в лесах, это обитель, прославившаяся благодаря старчеству. За девятнадцатый век в ней прошла целая династия старцев. Старцы не управляли ничем, они жили отдельно, в скиту, и являлись живым словом монастыря миру: мир шел к ним за помощью, советом, поучением. Это давало, конечно, глубокую, сердечную связь монастыря с миром, святыня становилась не отдаленно сияющей, а своей, родной. <…> Я представляю себе жизнь и «творчество» монастыря так: допустим, я паломник. Подъезжаю со стороны Козельска к реке Жиздре. Вокруг луга, за рекою вековой бор. Чтобы попасть в монастырь, надо переправиться на пароме: вода – черта легкая, но все же отделяющая один мир от другого. Наверно, еще два-три богомольца будут на этом пароме. Монах тянет веревку, кучер слезет, станет помогать. Поплескивает вода, мы будто бы стоим, а уже берег отделился. Кулик низко пролетит к отмели той самой Жиздры, где мальчиком ловил я пескарей. Будет пахнуть речною влагой, лугами, а главное – сосновым бором. Там, среди лесов, четырехугольник монастыря с высокою белой колокольней в средине. По углам стен – башни. Ямщик привезет меня в монастырскую гостиницу – большая прелесть в чистых половичках на лестнице, в цветах на окне номера, иконах в углу с теплящейся лампадкой, видами обители на стенах, в запахе кипариса, ладана, постных щей – это все знакомо по Афону, вероятно, в Оптиной имело еще более русский облик. (Над Афоном всегда веяние Эллады, там не может быть запах русского бора.) Тишина, скромность, благообразие долгих церковных служб… Но это как обычно в монастыре. И вот иду дорожкою среди сосен, от монастыря в скит к старцу – тою самою дорожкою, какой ходил Алеша Карамазов. Смерть Зосимы, ночь сомнений Алешиных, «Кана Галилейская», вечный шум этих сосен, ночные звезды, по которым ощутил он вновь Истину… Но сейчас солнечное утро. Мы вступаем в ограду скита. Здесь разбросано несколько домиков, среди них небольшая церковь. Около домиков цветы. Деревянные дорожки проложены от одного к другому. Очень тихо. Сосны шумят, цветы цветут, пчелы жужжат, солнце греет… – вот облик скитской жизни. Мы подымемся на одно из крылечек, войдем в коридор. Направо будет дверь в зальце-приемную, налево – в комнату старца. Уже посетители собрались, ждут. Из окон видны розы, и мальвы, и левкои цветника. Старец еще не вышел, он читает полученные за день письма, диктует ответы, некоторые пишет сам. *** И вот, если бы я был оптинским паломником, я ждал бы в солнечном утре в зальце выхода отца Амвросия – принес бы ему грешную свою мирскую душу. Как взглянул бы он на меня? Что сказал бы? Жутко перед взглядом человека, от которого ничто в тебе не скрыто, которого долгая святая жизнь так облегчила, истончила, что как будто через него уж иной мир чувствуется. Мог ли бы я ему отдаться? Вот что важно. (Мне лично кажется это чрезвычайно трудным.) Ведь в старчестве так: если я не случайный посетитель «зальца», то кончается тем, что я выбираю себе старца духовным руководителем, вручаю ему свою волю и что он скажет, так тому и быть, я должен безусловно, безоглядно ему верить – это предполагает совершенную любовь и совершенное пред ним смирение. Как смириться? Как найти в себе силы себя отвергнуться? А между тем, это постоянно бывает и, наверное, для наших измученных и загрязненных душ полезно… Впрочем, я не видал никогда Амвросия и не познал его действия на себе. Отец Амвросий был старец болезненный, к шестидесяти пяти годам сильно ослабевший. Его жизнь такая: вставал около четырех… Келейник вычитывал ему правило, затем начиналось чтение писем (он получал их до шестидесяти в день), и только к девяти, напившись чаю, выходил к посетителям. Высокого роста, сгорбленный, ходил в ватном подряснике. Когда снимал камилавку, открывался большой умный лоб его. Редкая длинная борода, очень добрые и проницательные глаза. Его ждала «вся Россия» – простая, страждущая Русь, мужчины, женщины, дети. Келейник докладывал: «Там, батюшка, собрались разные народы – московские, смоленские, вяземские, тульские, калужские, орловские – хотят вас видеть». Старец молился перед иконой Богоматери, затем начинал расточать себя. Любовь, ее обилие! На всех хватало любви. «Приидите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и аз упокою вы» – они и шли. Не было для отца Амвросия неважного, малого человеческого горя, говорит отец Четвериков, хорошо его знавший. Он принимал с 9-ти до 12-ти, потом с 2-х до вечера и иногда, уже совсем ослабевший от болезни, усталый, беседовал лежа на своей койке – но беседовал. И с чем только ни являлись! Под его защиту, помощь шла обманутая девушка, отвергнутая родителями и обществом, а вот у святого человека этот «незаконный» мальчик бегал и прыгал по келье, старик ласкал его, ободрял мать и даже материально ей помогал. Спрашивали, выходить ли замуж, жениться ли, ехать ли на заработки. Спрашивала баба со слезами, как ей кормить господских индюшек, чтобы не дохли. Он спокойно ее расспрашивал и давал совет, а когда указывали ему, что напрасно он теряет время на такие пустяки, говорил: «Да ведь в этих индюшках вся ее жизнь». Так раздавал он себя, не меряя и не считая. Не потому ли всегда хватало, всегда было вино в мехах его, что был соединен он прямо с первым и безграничным океаном любви? *** Все это происходило так ужасно давно! Мест, где прошло мое раннее детство, я не видал десятки лет. Жизнь изменилась безмерно. Вероятно, нет нашего белого двухэтажного дома в Устах, ничего не осталось от усадьбы в Буданове, под Калугою, куда мы ездили. Через Сухиничи давно прошла железная дорога, и никто не ездит более «на долгих». Козельск, наверно, все такой же… Оптиной… просто нет. Всю горечь, всю тяжесть неравной борьбы за нее пришлось вынести старцам Анатолию и Нектарию - могиканам оптинской династии. Революция надвигалась – злобная, бешено-разрушительная. Оптина пустынь погибла, т. е. здания существуют, но их назначение иное. Место, где бывал Гоголь, куда приезжали Соловьев и Достоевский, где жил Леонтьев и куда наведывался сам Толстой, ушло на дно таинственного озера – до времени. В новой татарщине нет места Оптиной. Вокруг, по лесам брянским, по соседним деревушкам, таятся бывшие обитатели обители. Появились в окрестностях и новые люди – православные из Москвы, художники, люди высокой культуры, селятся вблизи бывшего монастыря, как бы питаются его подземным светом. Собирают и записывают черты высоких жизней старцев, некоторые работают, есть и такие, кто приезжает на лето из города, как бы на дачу. Мне недавно пришлось у знакомых читать описание пасхальной ночи – оттуда. Как сияла огнями сельская церковь за рекой, как река разливалась, и надо было в лодке плыть к заутрене, я знаю и сам, как черны эти ночи пасхальные у нас в деревне, как жгут звезды, как плывут, дробятся отражения плошек и фонариков в реке, как чудно и таинственно плыть по воде святою ночью. Далекий разлив, тьма, благовест… да воскреснет Бог и расточатся враги Его. 21 октября 1929 г. Б. К. Зайцев. Река времен. От Афона до Оптиной Пустыни.

Изложить это по горячим следам у меня не получилось. Но вот теперь хочется рассказать о моем «трудничестве» на оптинские праздники 5-10 июля этого года. Я ехала в Оптину, очень соскучившись, на праздники. Удивительное время: сначала Владимирская, потом Рождество Иоанна Предтечи, служба в Скиту, потом память преподобного Никона Оптинского, Тихвинская, память старца Амвросия… Все, кто бывал на оптинских службах, поймут, что значит предвкушать эту радость, что значит лететь туда, где ты ощущаешь себя в раю… Только увидев издалека колокольню и купола оптинских храмов, я подумала, что время идет ужасно медленно, хотелось поскорее, минуя козельский автовокзал, оказаться у стен дорогой обители. Но пришлось изрядно подождать, поскольку водитель маршрутки, единственной пассажиркой которого была я, долго пересчитывал выручку и ожидал других пассажиров. Не дождавшись никого в итоге (что бывает редко), он нехотя захлопнул дверцу, и мы поехали. Надо сказать, что я заранее договорилась с матушкой-распорядительницей гостевых домиков, где часто бывала, что приеду на шесть дней и помогу по хозяйству. Разнообразный ассортимент послушаний уже был в моем опыте, и я очень радовалась, что в этот раз не только побуду на службах, но и почти «по-настоящему» проведу время в святом месте. Я приехала к матушке и по всему поняла, что меня ждали. Едва успев положить сумки, я услышала, что теперь они спокойны, приехал человек, которому можно доверить землянику… В радости, я не обратила на это особенного внимания, но заметила огромный двенадцатикилограммовый таз со слегка подвявшей земляникой, стоявший во главе стола на кухне. Таз был прозрачный, с рисками, где совершенно точно просматривалось, что там именно двенадцать килограммов, и обмануться невозможно! Полная бодрого желания помочь, я тут же села на улице перед тремя тазами: в том самом – земляника, в другой надо было бросать «хвостики» с веточками от нее, в третий – очищенную ягоду. Конечно, все мои мысли были в обители! Скоро служба, удивительная, ни с чем несравнимая оптинская служба. Завтра Владимирская! Служба во Владимирском храме – я была на ней неоднократно – под величественный колокольный звон все собираются в маленьком необыкновенном храме, как в корабле спасения. И мы все вместе, как будто над временем: Старцы, Новомученики, братия и паломники – все собрались прославить Царицу Небесную! Через окошко видна часовня тех, кто своей любовью и мученической кровью привлек не одну душу к оптинской святыне, здесь их дом, и они собирают здесь чад своих! Что испытывает сердце, отсчитывая минуты до этой встречи!.. В этих размышлениях я чистила землянику, замечая попутно, что работа эта весьма ювелирная и ужасно медленная – за два часа я едва приблизилась к риске «800». Звонили ко всенощной… Услышав звон, я взглянула на матушку в надежде, что сейчас меня отпустят в храм. «А, сегодня Владимирская! Да, престольный праздник. Ну ладно, разберешься с земляникой, тогда, может, завтра пойдешь», – сказала мне матушка… Сказать, что я расстроилась – это ничего не сказать! Этот огромный таз, который встал между мной и Оптиной вдалеке, первые полтора часа не давал мне покоя. Кстати сказать, от такой «мелкой» работы мгновенно устали пальцы, а через четыре часа земляника уже стала кружиться у меня в глазах. А драгоценный таз свидетельствовал, что у меня уже осталось не 12 кг, а 9.600!!! Этак я, подумалось, вообще не попаду на службу ни сегодня, ни завтра! В несколько подавленном состоянии я слушала, как звонили перед шестопсалмием, потом перед Евангелием… Тут ко мне подсел человек, назвавшийся Петей. Он был не из трудников, а из наемных рабочих (живших здесь же и скорее из «сочувствующих», чем церковных людей) и с живым интересом наблюдал за моей работой. В одну минуту перейдя на «ты», он сказал, что помог бы мне с этой земляникой, да не умеет, а потом, глядя в глаза, спросил: «А ты чего сюда приехала?!» ))) Я, в испачканной земляникой юбке, с потухшим взглядом, стала говорить что-то общее о паломничестве, потом спросила Петю, водятся ли здесь в лесах кабаны или какая-нибудь другая живность? «Да ты что, какие кабаны?! Они сейчас там, где като-ошка!!», – сказал Петя. Стало повеселее. Я рассказала Пете, как хотела на службу, а меня усадили за землянику, и он пошел к матушке просить, чтобы НАС отпустили на службу. Было уже около девяти часов, когда вдруг матушка сказала, что можно пойти «помазаться». Эта перспектива придала мне сил, и мы с Петей побежали в храм. По дороге он настоятельно требовал, чтобы мы для быстроты прошли через Никольские врата по братской территории, и когда я отказывалась, сказал, что у него там «знакомство»… И все-таки я попала в храм!!! Читали первый час, но какая радость была услышать хотя бы чтение тропаря «Днесь светло красуется славнейший град Москва…»! Мы, благодаря Пете, даже помазались (матушка же сказала – идти «помазаться», и тут я ясно поняла, что незначительных слов в жизни нет!). Уходя с территории монастыря, я подумала, что с земляникой при большом желании можно справиться за четыре часа; это придало мне сил и окрылило надеждой на завтрашнюю службу. Вернувшись домой после первого часа, я обнаружила, что кто-то неаккуратно смешал часть очищенной земляники с оторванными хвостиками. Конечно, это детишки из Беларуси, тут же с удовольствием наблюдавшие мое замешательство… Мне явственно вспомнились радости собственного детства… Около двенадцати часов ночи стахановским методом земляника была перебрана, и я пошла к матушке доложить, что работа выполнена. «Молодец!» – сказала матушка. – «Теперь иди помоги там наверху девочкам перестилать постели!» Я пошла… Оказалось, что постелей, нуждающихся в обновлении, там 25 единиц, а завтра утром приедут люди… Словом, в тот день я свалилась с ног часа в два ночи, но перед этим познакомилась с такой же, как и я, бодрой трудницей, женщиной лет пятидесяти, которая тоже мечтала о храме и мыла чаны от рыбы во время всенощной. Мы подружились. Ночью, в завершение моих труднических переживаний, в комнатку влетел огромный жук-навозник и задумчиво бился об стекло, норовя сесть мне на голову… Но утром светлая моя мечта исполнилась – нас пустили на раннюю! В тот день я готовилась к Причастию и уже хотела попросить час для вычитки правила, но матушка, окинув меня взором, сказала: «Собирайся! Сейчас поедем…». Куда, собственно, мы собирались ехать, я узнала только в машине. В другой гостевой домик!! Он только-только отстроился изнутри, а завтра – опять паломники, и надо убрать и приготовить все до их приезда… Когда мы с Еленой (так звали мою знакомую трудницу) и матушкой вступили в «домик» из двух этажей с десятью комнатами, то увидели, что внутри все покрыто бетонной крошкой и строительной пылью: окна, стены, лестницы, подоконники… Нужно было помыть все это до стерильности и застелить постели. Здесь фишка была в том, что веника не предполагалось, ввиду его временного отсутствия. Зато в наличии был совок и две тряпки, а из окна так близко видна Оптина… «А как же служба…» - взмолилась я, уже понимая, что приехала-то на послушание, и надо терпеть. «Ну, это как управитесь!» – сказала матушка и, пожелав нам «сто ангелов в помощь», удалилась. Мы оглядели домик и засмеялись. Часы показывали половину третьего, т.е. до службы оставалось два с половиной часа… И вновь – чудо. Ни одно слово не остается праздным! Сто ангелов нам помогли совершенно явно, потому как осилить эту работу до службы было совершенно немыслимо. В половине шестого мы уже были на службе. Я чувствовала, что это и есть – послушание, вот такое, без прикрас, монастырское, и это уже радовало, но сил не было совершенно… Утром была чудная служба в Скиту, исповедь и Причастие. Здесь так явно ощущались святые хозяева этого места – благословенные оптинские старцы и скитоначальники. И стоя на «балкончике» среди вьющегося винограда и цветущей петунии, я просила их помочь мне с послушанием. После Причастия всю усталость как рукой сняло, было радостно (и вдобавок мне сказали, что отпустят на службу преп. Никона!). В тот вечер пошел свирепый дождь с дымом, и, весьма кстати забыв дома зонт, я еще какое-то время была в Казанском храме, рассматривая фрески. Слева от входа, у свечного ящика, заметила фреску «тьма кромешная», на которой предусмотрительно расположился выключатель. ))) Следующие дни прошли до обидного быстро. Послушание вместо службы уже так не тяготило. Когда в один из дней мне дали задание помыть подошвы на обуви трудников, я вдруг поняла, ЧТО такое послушание, мне вспомнилось, как Господь мыл ноги ученикам, и что это заповедано христианам. Но где, как исполнить это без перелома себя, без просьбы матушки?! Вот такое откровение… И не даром говорится – выполни за святое послушание… Не могу описать радость от дня памяти преподобного Амвросия, который «увенчал» мое «трудничество»! Там надо просто быть и видеть своими глазами… Пусть мой долгий рассказ не испугает тех, кто еще не пробовал свои силы на послушаниях – такой «загруз» бывает редко и обычно приурочен к большим праздникам. Это мне, как сказал батюшка в день моего приезда, ПОВЕЗЛО!!!