Таблица лидеров

8 января 2014 года 17-19 января 2014 года "Во Иордане крещающуся Тебе, Господи, троическое явися поклонение...." Крещенской водой кропили все: гостиницы, Чайную, палатку с пирожками. И всех.... Еще фотографии с Источника

…Родители тогда получили комнатушку в четырехэтажном доме на верхнем этаже. Мы – мне уже почти 6 лет, а Зинаиде 9 – прибыли уже в эту квартиру: в то же время эвакуированных из Ленинграда после блокады подселяли ко всем – у нас были женщина с двумя детьми, и уж на что мы были хилыми дистрофиками, а они от истощения не могли даже ходить. Их поселяли в ванных комнатах: клали доски на ванну, и они лежали, обнявшись, не в силах двигать ни единым членом, и умирали от крайней истощенности. Я, маленькая, не понимала того, что им осталось немного жить, но сердце мое так горело состраданием!..Я носила им пить и хотела помочь хоть чем-нибудь, хотя все говорили, что это безнадежно. До сих пор я переживаю это сострадание. И еще долго после нашего заточения в концлагере за линией фронта мы с сестрой переживали страшный голод. Он не оставлял, как и память о нем – и я вспоминаю, как мама наша, Анна, достала где-то картошки, отварила и сидит, чистит – а мы с Зиной аккуратно собираем шкурки и прячем их под подушку: это было такое место, куда мы складывали все, что бы нам ни дали – хлеб ли, коврижку ли – на черный день. И вдруг в 1945-ом объявляют Победу. Пришла мать с ночной смены – и я наконец вижу отца: его 2 года с завода не выпускали (что значит – работать по брони!..) – и мы все плачем, обнимаемся, хоть и трудно поверить до конца, что этому кошмару пришел конец. И вот как раз вскоре после всего этого пережитого, уже в Москве, я и встречаю, голодная, но счастливая от того, что мы все живы-здоровы (хоть и доходяги) – в трамвае того старого-престарого дедулю, который говорит мне: «Дочка, это что: вот пройдет лет 70-90, но вот та война будет всемирная – вся земля будет гореть. Я-то, - говорит, - не доживу, а ты увидишь». И повторил: «А ты увидишь». Заплакала я и говорю: «Дедуль, да мы эту-то едва пережили, дай передохнуть! – и показываю ему, как бы в оправдание, четверть хлеба, полученного по карточке, который я несу моей семье.- А ты меня пугаешь следующей!» - Дочка, это не сию минуту произойдет, может, и 100 лет пройдет, но война всемирная все равно будет, по грехам людским, - и пропал. Смотрю – нет деда: и, будучи все же еще только девочкой, не придала этому большого значения. Вспомнила же об этом сейчас, когда мир с этой войной летит в тартары, и дети, которые только пришли в мир с этой войной летит в тартары, и дети, которые только пришли в мир, уходят из него не из-за своих грехов, а из-за чужой жестокости и безбожия. И сейчас, когда в далеком Ираке гремят разрывы бомб над невинными детскими головками, я молюсь: «Господи! Помоги выжить всем детям Земли, как Ты помог выжить нам с Зиной! Аминь.» Р.S Но это еще не вся история. От каждого события протягиваются нити в грядущее – и сейчас, связывая воедино прошедшее с настоящим, я порой недоумеваю, пытаясь представить, что же еще предстоит пережить нам всем. 31 мая день памяти моего отца Николая, и в тот же день память моей дочери Анны, в 16-летнем возрасте утонувшей и похороненной в той же могиле, что и отец мой – а ее дед…Господи!..И все это рядом с могилой матушки Матроны Московской блаженной. Я не знала, когда мы хоронили отца, умершего всего в 42 года, что он будет лежать рядом с такой великой старицей – Матроной Московской. Наверное, только по молитвам блж.Матроны моя мать Анна смогла вынести эту скорбь и это бремя. Она, оставшись с четырьмя детьми на руках, зарабатывала тем, что убирала. Была сама невоцерковленная, но меня почему-то каждый день посылала на могилу отца: на кладбище – никого, мне страшно, но я еще больше боюсь ослушаться матери, которой так тяжело с нами; и потому я двигаюсь по кладбищенской аллее в глубину кладбища, чтобы выполнить ее волю – полить бархотки на могильном холмике, скрывшем под собою тело отца. Мама так хотела. Сейчас мамы Анны уже нет. Она умерла в 86 лет, а моя бабушка предсказала, что она умрет под колесами машины. Дело в том, что она, бабушка Параскева, Царствие ей Небесное, очень почитала Николая Угодника (это при том, что муж ее, мой дед, был коммунистом, и был одурманен этими сатанистами. Ну как иначе сказать? Конечно, это дурман: однажды в одну ночь сами же христиане сожгли 800 чудотворных икон! Она говорила: «Отец у вас коммунист, и вы все стали бесами, а мое дело – молиться и терпеть»). Я, конечно, тогда маленькая была и мало что помню, многого не понимала к тому же. Она молилась за убиенного Царя, стоя на коленях перед иконой свт.Николая. Она плакала и все время говорила: «Нинка! Внучка! Помни: они такие святые! Их убили – и мне слез не хватит, чтобы их вымолить!..Но я тебя так люблю, поэтому прошу тебя молиться за них, когда меня не будет». В то время я ничего не понимала, а просто говорила: «Господи, помилуй их!» Много скорбей я прошла по той причине, что Господа не слышала, но теперь члены Царской семьи мучеников всегда в моем иконостасе рядом со Спасителем – и Царь, и его детки. Бедные, как они вынесли такое убиение?! Сейчас, когда Зина прикована к постели, она как будто еще ближе мне – мы молимся друг о друге; и, вероятно, именно поэтому после большого промежутка времени, когда мы не виделись, она встретила меня словами: «Что же ты не написала в своем рассказе о том, что мама нам из-за ограды, когда нас сажали в автобусы, кричала: «Зина, возьми Нину за ручку и не потеряй ее там!!» И ведь я тебя ТАМ не потеряла!». Она помнила и то, что мы встретились как раз в тот день – 31 мая – день смерти и день памяти моей Ани. С того скорбного дня прошло уже 15 лет. Те же 15 лет не виделись и мы с ней, Зинаидой: разбросала нас жизнь по воле Божией. Мы встретились, обнялись и горько плакали, что мы еще живы на этой земле по милости Божией. И вот сейчас, когда я монахиня, а она прикована к постели (уже в течение семи лет она не выходила на улицу!), она говорит мне: «Ты молитвенница за весь наш род. Я чувствую твои молитвы, но не смогу быть рядом с тобой, потому что я старше и буду только обузой тебе». У меня действительно была мысль забрать ее к себе, я мысленно обращалась к ней: «Зина! Ты меня держала за руку в концлагере, поедем в Оптину, я там буду держать за руку тебя!» «Вот у кого на самом деле крест, так это у нее», - думаю я, слыша эти слова. Она действительно несет крест за весь наш род – а что я ? Она лежит в заведении, где – вы не поверите мне! – содержатся дети, выжившие после абортов. Это немыслимо – но это факт. Они просили меня: «Матушка, дай конфетку!» - и я купила в их магазине по льготным ценам два мешка конфет и раздавала горстями, обливаясь слезами. Я так плакала, что сбежались все врачи. А те, что лежат там, смиренные, и не ропщут, а несут подвиг. И все они просили меня выхлопотать им Причастие и Соборование, потому что к ним, в г.Видное, где находится эта больница, батюшки не едут. Они же хотят лишь причаститься и умереть: «Мы никому в этой жизни не нужны, кроме Бога! Батюшки просят денег, а у нас их нет». Зину я просила написать исповедь. Она диктовала, когда я читала ей по книге всевозможные грехи. Когда батюшка Илий в Оптине читал ее исповедь, плакал и говорил: «Я впервые вижу исповедь искреннего человека». Зина сказала мне на прощанье: «Молись за наш род, умница моя», Она, да и все они, несут Крест, куда тяжелее, чем мы все.

Олечка,Спаси Господи!Бользам на истосковавшуюся душу по Оптине)))

Спаси Господи, Ольга! Сегодня как будто повторение тех дней... Пока что еще поют на службах праздничный тропарь. Стояла у Введенского собора и колонной заслонила солнышко, чтобы увидеть как будто падающее и искрящееся с неба золото.. Шел снег. А в небе ни облачка. Откуда?.. И так было красиво!.. И конечно выходишь после встречи с отцом в ночь... А в небе такие яркие звезды и так их много! Каждый раз любуюсь...

Агафья Лыкова стала участницей международного проекта об отшельниках “Far Out” Документальный фильм “Far Out: Agafia’s Taiga Life” о таежной отшельнице Агафье Лыковой, проживающей на участке “Заимка Лыковых” заповедника “Хакасский”, является продолжением проекта “Far Out”, в котором рассказывается о людях, выживающих в экстремальных условиях. Как рассказал продюсер и режиссер “Far Out” Джон Мартин, известный по проектам “Far Out: Patagonia” и “Far Out: Alaska”, в фильмах говорится об отшельниках, об их жизни в отдаленных от цивилизации местах, об их навыках и опыте, который помогает им выживать в дикой природе. Вместе с тем, проект имеет эколого-просветительскую направленность. Джон Мартин считает, что в каждом человеке заложена тяга к природе и способность жить в гармонии с ней. Реализуя этот проект, американский документалист ищет и показывает всем, как люди в одиночестве выживают в экстремальных условиях. Съемочная группа VW Productions во главе с Джоном Мартином прибыла в Хакасию в феврале, а уже в апреле вышла первая часть фильма. Ознакомиться с ней вы можете, посмотрев видеозапись, представленную ниже. Часть 1 Часть 2 Часть 3 Часть 4

Спаси Господи, Ольга! Эх, какой только ерундой и новостями не забиты наши головы в современном мире... а о подобных вещах никто почти ничего толком не знает..

Спаси Господи Ольга! У меня нет слов...))) Действительно, какие скорби и жизненные испытания...))) Царствие Небесное, р.Б.Зинаиде. Такие жизнеописания нужны, еще как нужны... Лично я, почитаю своим детям, что бы они знали как было тогда и как по -настоящему бывает плохо, и что пришлось людям вынести. Надо благодарить Бога за каждый день, за каждую минуту, ведь не знаем, что завтра нас ждет...

Спаси Господи, мои дорогие! ))

Надюша, во Славу Божию! Я понимаю...Каждый раз уезжаю ...((((((( Хотя так неправильно. Там - дома, дома у Своих...

Ольга, Спаси Господи, за ваш труд!

Спасибо Ольга вам за труды! На одном дыхании. И нам ли сейчас роптать, что жизнь тяжелая...

Из переписки К. Н. Леонтьева и С.Ф. Шарапова: Года три тому назад умерла одна женщина, которая семь лет прожила у меня в доме экономкой (в Москве). Она была несравненно богомольнее меня, хотя была мне ровесница и телесно много слабее меня; не зная грамоте, она в церкви была так внимательна, что знала наизусть це­лые отрывки из акафистов, канонов и т. д. Говела, конеч­но; но «руководителя совести» не имела (а я из Москвы письменно во всех сомнительных случаях обращался к отцу Амвросию). Однажды она говорила со мной о не­которых своих скорбях, и я сказал ей: «Отчего ты здесь, в Москве, не отыщешь себе хорошего священника для по­стоянных советов?» Она засмеялась и сказала очень мило и откровенно: «Боюсь! Я прежде ходила к ним. Да мне так-то труднее было; а теперь мне кажется, что я все хо­рошо делаю!» <…> Той женщине казалось легче без старца (она была бес­характерна и легкомысленна, даже и в старые года). А я знаю одну монахиню, жившую около Оптиной, чтобы не расставаться с отцом Амвросием... Она не раз говорила мне: «На свою совесть полагаться — это ужасно! » Женщи­ну эту я знал с детства ее (она мне родственница); харак­тер у нее и обидчивый донельзя, и гордый, и властолюби­вый, и хотя она благородна и иногда очень добра, но у нее всегда было мало естественной любви к людям. Но отцу Амвросию она лет 12 тому назад отдала свою волю сразу и навсегда. Характер ее мало исправился, но подчинение самое преданное (и духовно-страстное даже) она выдержа­ла до конца. Ей так было легче. И я сам, хотя далеко не был сердцем так привязан к от­цу Амвросию, но в течение 17 лет (с 1874 года) сначала ме­нее, а потом все более и более слушался его. И мне так было легче. Из книги монаха Арсения (Святогорского) «Аскетизм»

О восьми мысленных ведениях Духовных ведений, как полагаю, восемь. И семь из них — нынешнего века, а восьмое есть делание будущего века, как говорит святой Исаак. Первое есть познание [54] скорбей и искушений этой жизни, как говорит святой Дорофей, и сетование о всем, что естество человеческое потерпело чрез грех. Второе — познание своих согрешений и благодеяний Божиих, как говорит Лествичник, святой Исаак и многие другие из отцов. Третье — познание ужасного, бывающего перед смертию и после смерти, как то (находим) в Божественных Писаниях. Четвертое — уразумение [55] жизни в этом мире Господа нашего Иисуса Христа, и учеников Его, и прочих святых, мучеников и преподобных отцов, — дел их и слов. Пятое — познание естества и изменения вещей, как говорят святые отцы Григорий и Дамаскин. Шестое — ведение существующего, то есть познание и уразумение чувственных созданий Божиих. Седьмое — уразумение мысленных созданий Божиих. Восьмое — познание о Боге, называемое богословием. Из этих восьми ведений три первые приличны проходящему деятельную добродетель, дабы он успел многими и горькими слезами очистить душу свою от всех страстей и получить от Бога, по благодати, и прочие (ведения); пять же — перешедшему к ведению, то есть получившему познание (духовное), за доброе хранение и всегдашнее исполнение телесных и нравственных, то есть душевных, деланий; чрез что и сподобляется их ощущения явно и мысленно. От первого получает делатель начало познания и по мере того, как он после этого старается о делании и поучается в данных ему разумениях, преуспевая в них, пока не придет в навык их, само собою является в уме его иное познание и, подобно сему, прочие. Но чтобы передаваемое мною было ясно, скажу отчасти — хотя и не могу говорить — о каждом ведении, в чем состоит познаваемое и изъясняемое, чтобы мы имели возможность познать себя, то есть как мы должны поступать, когда благодать начнет отверзать очи душевные и мы начнем уразумевать, приходя в изумление от мыслей и речений, могущих вселить в нас, как прежде было сказано, страх, то есть сокрушение души. Необходимое изъяснение о первом познании и о том, как должно начинать оное Первое познание есть то, ради которого даруются произволяющему и последующие; сподобившийся достигнуть его должен поступать таким образом. Сесть (лицом) к востоку, как некогда Адам, и поучаться так. Сел тогда Адам и плакал перед раем сладости, руками бил себя по лицу и говорил: «Милостивый! Помилуй меня, падшего!» Также и другой икос: видя Адам ангела, изгнавшего (его) и затворившего дверь Божественного вертограда, глубоко воздохнул и сказал: «Милостивый! Помилуй меня, падшего!» Потом, размышляя о совершающемся (ныне), начинает тогда (делатель) сетование [56] таким образом: воздыхая от всей души и качая головою своею, с болезнованием сердечным говорит: «Увы мне, грешному! Что я пострадал! Увы мне! Что я был и чем сделался? Увы мне! Что я потерял и что нашел? Вместо рая — тленный сей мир; вместо Бога и пребывания с ангелами — диавола и нечистых демонов; вместо покоя — труд; вместо наслаждения и радости — скорбь мира сего и печаль; вместо мира и непрестанного веселия — страх и прискорбные слезы; вместо добродетелей и праведности — неправду и грехи; вместо благости и бесстрастия — лукавство и страсти; вместо премудрости и усвоения Богу — неразумие и изгнание; вместо беспопечительности и свободы — многозаботливую жизнь и горчайшее рабство. Увы! Увы! Я был сотворен царем и чрез безумие мое сделался рабом страстей. Увы мне, несчастному! Как я преслушанием вместо жизни навлек (себе) смерть. Горе! Горе! Увы мне! Увы мне! Что пострадал я, окаянный, от своей безрассудности! Что мне делать? Отсюда брани и оттуда смущения. Отсюда болезни и оттуда искушения. Отсюда опасности и оттуда кораблекрушения. Отсюда страхи и оттуда печали. Отсюда страсти и оттуда грехи. Оттуда горечи и отсюда стеснения. Увы мне, несчастному! Что мне делать? Куда бежать? Тесно ми отвсюду, как сказала Сусанна (Дан. 13, 22). Не знаю, чего мне искать. Если буду искать жизни — боюсь ее искушений, перемен ее и случайностей [57]. Вижу ангела — сатаною. Прежде сиявшего как денницу, сделавшегося диаволом и так называемым. Первозданного — изгнанным. Каина — братоубийцею. Ханаана — проклятым. Содомлян — сожженных огнем. Исава — отпадшим. Израильтян — подпавших гневу. Гиезию и апостола Иуду — отпадших, по болезни сребролюбия. Великого пророка и царя — плачущим о двух грехах. Соломона, при такой премудрости, — отпадшим. Бывших из числа семи диаконов и сорока мучеников — отпадших. Как говорит Великий Василий: с радостию похитил злоначальник из двенадцати злосчастного Иуду, из Едема — человека и из сорока мучеников — отпадшего. Оплакивая которого, снова тот же (святой Василий) говорит: суемудрый и достойный плача! Он лишился и сей и оной жизни, ибо, растаяв от огня, он перешел к огню неугасимому. И других бесчисленно многих вижу падших, не только из неверовавших, но и многих из отцов, после многих подвигов. Кто же я, худший из всех, бесчувственнейший и немощнейший! Что скажу о себе самом? Авраам называет себя землею и пеплом (См.: Быт. 18, 27). Давид — псом умершим и блохою во Израиле (См.: 1 Цар. 24, 15). Соломон — малым отроком, не разумеющим правого и левого (Ср.: 3 Цар. 3, 7). Три отрока говорили: студ и поношение быхом (Дан. 3, 33). Пророк Исаия говорит: окаянен есмь аз (Ср.: Ис. 6, 5). Иеремия [58] пророк говорит: отрок есмь аз (Иер. 1, 6). Апостол называет себя первым из грешников, и все прочие говорят о себе, что они ничто. Что же делать мне? Куда я скроюсь от множества зол моих? Что будет со мною, ничтожным и худшим самого ничтожества? Ибо ничтожество не согрешило и не было подобно мне облагодетельствовано. Увы! Как я докончу остальное время моей жизни? Или как успею избежать сетей диавольских? Демоны бессонны и невещественны. Смерть близка, а я немощен. Господи! Помоги мне! Не попусти созданию Твоему погибнуть, ибо Ты печешься о мне, несчастном! Скажи ми, Господи, путь, в оньже пойду, яко к Тебе взях душу мою (Пс. 142, 8). Не остави мене, Господи Боже мой, не отступи от мене. Вонми в помощь мою, Господи спасения моего (Пс. 37, 22–23)». И таким образом душа сокрушается от таковых слов, если хотя сколько-нибудь имеет чувства. Пребывая в сем (делании) и пришедши в навык страха Божия, ум начинает постигать слова второго ведения и поучаться в них... Св. Петр Дамаскин

Прежде всего, дитя мое, надлежит знать, что человек от человека, монах от монаха существенно разнятся. Есть души с мягким характером, которые легко убеждать, но есть, также души с очень трудным характером, не готовые с легкостью смирятся. Они также отличаются друг от друга, как отличаются хлопок и железо. Хлопок готов быть обработанным чуть ли не словом, тогда как железо нуждается в огне и горниле. Таким душам необходимо огромное терпение в искушениях для очищения. Монах без терпения, как светильник без огня, скоро гаснет. Когда человек от природы твердый более, чем железо, становится монахом и вступает на арену борьбы, он восстает и отказывается от послушания. Мгновенно рушатся все его обещания, и борьба прекращается. Как только он чувствует себя оставленным благодатью для небольшой проверки его намерений и терпения, то сразу же бросает свое оружие и начинает жалеть, что стал монахом. И дни его проходят в непослушании и постоянных спорах. По молитвам же его старца, благодать рассеивает облака искушений, и он мало-помалу приходит в чувство и наставляется на путь, но скоро опять и опять возвращается к своеволию, непослушанию и жалобам... (Из Записок Иосифа Исихаста, Святая Гора Афон, 1950г.)

Милосердием и долготерпением Божиим и еще сподобились мы дожить до всерадостного и торжественного праздника Рождества Христова, с которым усердно и поздравляю вас. По обычаю своему желал бы я вам сказать нечто и для пользы душевной, и в утешение. Всегда люди жаловались на различные скорби, и напасти, и болезни; а в настоящее время, кроме других скорбей, все почти жалуются и на тяжелые обстоятельства. И удивляться этому не должно. Настоящая жизнь есть ни что иное, как приготовление к жизни будущей. Как кто проведет настоящую жизнь, сообразно тому получит участь в жизни будущей — или блаженную, или злополучную. Все христиане, особенно правоверующие, желают наследовать блаженную участь в жизни будущей. А для получения сего неизбежно понести различные скорби и болезни, по сказанному в слове Божием (Деян. 14: 22): многими скорбьми подобает нам внити во Царствие Божие. Люди разделяются на праведных и грешных, но ни те, ни другие не свободны от различных скорбей или болезней, как сказано в псалмах: многи скорби праведным; многи раны грешному. Святой Давид первых увещавает не малодушествовать, уверяя, что от всех скорбей Господь избавит их, а вторых, то есть грешных, — увещавает не отчаиваться, глаголя, что хотя и многи раны грешному, но уповающего на Господа — милость обыдет, то есть, если грешный с верой и упованием в покаянии будет прибегать ко Господу, то получит помилование и прощение согрешений. Всеблагий Господь праведным посылает различные скорби, во-первых, для того, чтобы не ослабевали в подвигах благочестия и, разленившись, не уклонились в противную сторону, и не погибли, как сказано у пророка Иезекииля: Егда реку праведнику: жизнию жив будеши: сей же уповая на правду свою и сотворит беззаконие, вся правды его не воспомянутся, в неправде своей, юже сотвори, в той умрет (Иез. 33: 13). Во-вторых, праведным Господь посылает различные скорби для того, чтобы через это они совершенно очистились от грехов и страстей, и получили велие воздаяние в будущем веке, по сказанному: «яко злато в горниле искуси их, и яко всеплодие жертвенное прият я». На грешных же наводит Господь различные напасти и болезни, чтобы привлечь их к покаянию, как Сам говорит во Святом Евангелии: не приидох бо призвати праведники, но грешники на покаяние (Мф. 9: 13); и паки: покайтеся, приближибося Царствие Небесное (Мф. 3: 2). Всем вообще говорит Господь — и праведным, и грешным: Приидите ко Мне вcu труждающиися и обремененнии, и Аз упокою вы: возмите иго Мое на себе и научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем: и обрящете покой душам вашим (Мф. 11: 28): и паки: в терпении вашем стяжите душы ваша... Претерпевый же до конца, той спасен будет (Лк. 21: 19; Мф. 10: 22). Рождейся от Девы и Пришедый грешники спасти, помилуй создание Твое и подаждь нам терпение и смирение и покаяние истинное, да не лишени будем десныя части помилованных Твоих. Аминь! Из писем прп. Амвросия Оптинского

Нас с автобуса пересадили на пароход, плывущий по Волге, который должен был доставить нас в Казань. Определенного же никто ничего не знал, что порой куда хуже; официальная версия была такова, что в Казани под открытым небом Сталин планировал воссоздать самолетостроительный завод, и нас там должны были соединить с нашими родителями, которые вслед за нами будут эвакуированы в теплушках вместе со станками и всем заводским оборудованием. Воспитатели, которые нас, детей, сопровождали, как-то сразу смекнули, что ничем хорошим это плавание закончиться не может, и, взяв своих детей, еще на пристани отделились от нас. (Теперь-то я их понимаю – своих детей имею, но тогда…) Со всей нашей огромной оравой на пароходе осталась одна единственная воспитательница: как сейчас помню, хотя столько лет прошло – Нина Васильевна. Представьте только – пароход отправлен с детьми, и родители – естественно, нисколько не сомневаясь, вслед за ними отправляются в Казань. Им же четко и ясно сказано: дети плывут в Казань – будьте любезны следовать за ними. Моя мама забрала с собой лежащую в больнице с дизентерией нашу младшую сестренку, восьмимесячную Надьку – и пока они несколько месяцев ехали до Казани, останавливаясь в каких-то тупиках, где не было даже воды и где измученные люди пили прямо из луж! – с ней ничего не случилось: она не умерла ни от дизентерии, ни от этой воды. И, конечно, они еле доехали. А доехав, детей своих в Казани не обнаружили. Но надежда умирает последней. Отец мой Николай и мать Анна день и ночь (так работали все, кто был в тылу) работали на этом военном заводе в Казани, веря в то, что мы встретимся. Забегая вперед скажу, что мы действительно встретились, но поскольку немцы быстро приближались, нас, детей, отвезли за линию фронта, в маленькую деревушку под Хвалынском – не специально, конечно, а потому, что в сложившейся ситуации нельзя было поступить иначе. А за каторжный труд мои родители, к слову, впоследствии были премированы КОЗОЙ № 13: когда гнали стада с оккупированных территорий, всех по жеребьевке, кому что достанется, награждали какой-нибудь живностью. Мама тянула жребий и вытянула козу № 13, которую мы держали прямо в нашей жилой комнате, где кроме стола ничего не было, она вовсе не давала молока, но веселила всех детей, потому что ездили на ней все дети по очереди, пока родителей (порой неделями!) не было дома – а сосед наш вытащил козу № 16, так та давал по три литра молока в день. Прошло тем временем 2 года с того момента, как дети от ворот завода были отправлены в Казань – но здесь их до сих пор не было. Надо сказать, что каждый, сошедший с конвейера самолет должен был делать контрольный облет на опытном аэродроме, который был здесь сооружен. А начальник аэродрома, который совершал эти пробные вылеты, был отцом одной девочки, отправленной вместе с нами. Моя мама рассказывала, что приходит он к ней и говорит: «Анна, я сегодня нарушу инструкцию. Наши дети, как нам говорят, находятся за линией фронта под Хвалынском. У меня единственная дочки, и я, Анна, решил, что я должен побывать там и все узнать. Мне надо сделать облет – и я полечу к ним. Я решил лететь сегодня ночью». И он действительно полетел. Когда он прилетел к нам – я хорошо помню этот день, потому что для нас он стал большим праздником, нам всем, оставшимся в живых, раздали душистое земляничное мыло, чтобы мы могли нормально помыться, а до этого «банный день» для нас заключался в том, что нам давали спичечные коробки, чтоб мы туда собирали с себя вшей. И это мыло та-а-к вкусно пахло, что мы все, не задумываясь, на радостях его тут же съели. Потому что жили мы эти два года в глухой деревне, почти безлюдной – мы были оставлены на произвол судьбы – и я прекрасно помню, как мы с сестрой дрались на помойке за гнилую картофелину, такой мы испытывали жуткий голод. Из 800 детей в живых осталось только 30. Несчастный отец, обнаружив, что его любимой дочурки нет в живых, так рыдал, что мне этого никогда не забыть: мы этих рыданий не понимали, но плакали вместе с ним. Не понимали мы и того, что одной лишь милостью Божией выжили эти жалкие остатки (пишу это спустя 60 лет, а слезы так и текут рекой, как тогда!..) Он просил показать могилу дочери, а ему показали огромную яму, в которую складывали детей… Этот человек, начальник аэродрома, немедленно вылетел в Казань, и, выйдя из самолета, объявил: «Нас всех ОБМАНУЛИ: у нас нет больше детей». Мама рассказывала, какой там поднялся плач до небес. Устроили забастовку протеста, уже больше не боясь того, что – как было всегда при Сталине – за 5 минут опоздания могли уволить, лишить работы. Немедленно прилетели члены правительство, двое – дают приказ вывести оставшихся в живых детей спецрейсом на военном самолете. И вот этих доходяжек, страшных дистрофиков в количестве уже 26 человечков, вшивых и чесоточных, высадили на военном аэродроме и пересадили в ОДИН (вместо колонны) маленький зелененький автобус. Мы ехали через весь город: лето, жарко, окна открыты. Остановились на светофоре – остановился на перекрестке, переходя дорогу, мужчина с горстью красных ягод. Невольно протягиваю к окну тощую ладошку – и получаю от него горсть чудной красной смородины. Плачу от счастья и прячу за пазуху на черный день. Голода боялись пуще смерти. Подъезжаем к заводу: на одном горбатом автобусе вместо колонны из сорока! Господи! Помилуй! Сколько скорби я видела за многие годы, сколько потерь перенесла сама – но то, что звучало тогда во мне, в душе – эта скорбь огромного числа матерей и бабушек – непередаваема…(окончание следует...)

Оптина Пустынь - мужской монастырь. Но в нем послушаются и сестры - монахини, трудницы. Особое место среди них - старенькие уже монахини. Как же хочется попросить кого-нибудь, особенно авторов фильмов о монастыре, насельников, - Вы поговорите с любой из них - это же безценнейший клад воспоминаний. Время идет...Они уходят... Каждый раз на Богослужении кажется, что филони на батюшках только что пошитые - такие они "новые", аккуратные. И как же удивилась, узнав, что все облачения всего священства приводятся в порядок одной старенькой матушкой, монахиней. И пошиты они не только что...И ведь помочь-то ей не всякому можно - облачение священства! Не все руки могут прикоснуться...И столько рассказов о своей жизни, о постриге в Оптиной... Другая , тоже старенькая-старенькая - торопиться на послушание." Матушка, а какое оно у Вас? " "Как же? Зашить, подшить, заштопать, столько дел, не успеваю..." И опять рассказы, рассказы... Отрывок из книги Людмилы Ивановой (Пресновой) "ВСЕХ СКОРБЯЩИХ РАДОСТИ. Болховские дневники". Матушка Агапия, ради чьего Дневника захотелось поделиться с форумчанами этими записями, проживает в Оптиной Пустыни. Разрешение разместить его на сайте Обители от нее получила. Автор книги Людмила Николаевна Иванова (Преснова) - атор многих книг, в том числе книги "Россиянки", в которой она делиться, в числе прочего, своими воспоминаниями о паломничестве в Оптину Пустынь в самом начале ее возрождения. Упоминаемая в отрывке матушка Евстолия - тоже из числа первых паломниц в Оптину. Пришла когда-то почти пешком из...Караганды, будучи в числе чад старца Севастиана Карагандинского. Потрудившись во Славу Божию в Святой Оптиной Пустыни была переведена в Шамординскую Обитель, где и почила. Не знаю, из женского ли любопытства, или все же из-за возможности поклониться могилке без всякого сомнения Божьему чаду, но походила я среди монашеских могилок Шамординского погоста. Одна могилка, на Кресте которой было указано имя Евстолия, нашлась. Они все там одинаковые - маленькие холмики и кресты, покрашенные белой краской. На Крестах - таблички с именами. Но на других - имена прокрашены черной краской, а на Кресте матушки Евстолии - вся табличка - белая, имя почти не проглядывается. Память человеков...Но - у Бога все живы... "…Но вернемся к событиям 25 апреля 2004 г. - Идите ко мне домой, - говорит матушка Агапия, - и начинайте обедать без меня, я скоро освобожусь и приду. Хозяйничайте там сами. Домик матушки (вернее, лишь половинка его, другая – монастырских братьев) по единственной здесь улице (улица Лермонтова, 1) деревянненький…Монастырская улица постепенно обживается, все более и более обретая свой облик, но зелени здесь еще совсем мало, и вид у нее пока лишь больше напоминает то, что называют «хозяйственным». У матушки Агапии и дворик есть небольшой, и грядочки с овощами, и летняя дачка для приезжих ее знакомых паломников – а в домике все устроено для них же: поделен домик на несколько келий, в каждой из которых стоят лишь кровати железные и раскладушки. По стенам везде развешаны образа. В передней же комнате поместительной, и тоже сплошь в иконах по стенам, стоит длинный обеденный стол, судя по обилию на нем тарелок, мисочек, чайных чашек, никогда, вероятно, не пустующий и не отдыхающий от православного народа…Непонятно как – но как-то так случилось, что после обеда и длинных разговоров все спутники мои куда-то удалились, вероятно в Введенский собор, где исповедовал паломников схиигумен Илий – и мы с матушкой Агапией остались один на один. Это было большим для нас обоих счастьем. По прошествии добрых двух часов мы с ней все равно так и не наговорились. Но ощущение было такое, словно я опять в гостях у матушки Евстолии, в ее гостиничной келии мы ведем с ней длинную-предлинную беседу. От матушки Агапии глаз не отвести: она разоблачилась, сняв с головы клобук и накрыв голову легкой шапочкой. Глаза ее широко раскрыты и светятся умной радостью: как же, легко разве, пусть и бывшему доктору наук, в монастыре, среди молчальников, а тут такая редкая (в общении) гостья! И ведь она, гостья-то, тоже чадо ее матушки Евстолии, то есть сестра по вере и духу – от одной матери. И рассказывает мне матушка Агапия о военном времени в своей биографии – по сути о том, о чем пообещала поведать мне матушка Евстолия – да так и не успела… Вначале осторожно, затем быстрее, еще далее уже путано немного – со слезами на глазах… И вдруг срывается матушка Агапия с места: сейчас! Скрывается за дверью, и через минуту выносит мне несколько листиков бумаги с напечатанными на них текстом: «Вот, на досуге почитай, я записала, чтобы не забывать…» Но забыть об этом немысленно, невозможно…И я решила во чтобы то ни стало опубликовать эти записки…. С матушкой Агапией, оставшись вдвоем, мы так и не наговорились: за мной приехали. Зато чуть позднее я повидалась со знакомым оптинским иноком Валерьяном и с игуменом отцом Илием, подойдя к батюшке под благословение. А приехав в Болхов, тут же прикрепила к стене в святом углу старого дома отца Василия (Ермакова) исполненный на светлом картоне вид современной Оптиной Пустыни. Прекрасный вид: от Святых врат вглубь монастыря проложена красивая дорожка, по которой можно пройти в любой из трех монастырских храмов: отреставрированную Казанскую церковь, Введенский собор – и выстроенную заново кладбищенскую Владимирскую церковь. Благообразный, торжественный ансамбль создали эти великолепные храмы. За ними (или мне это лишь одной видится?) проглдядывает и беленый домик дорогой моей матушки Евстолии с высоким мезонином – а меж самих храмов под новоустроенными гробницами еще совсем недавно покоились великие оптинские святые отцы, духоносные и богоносные старцы оптинские, к чьим святым мощам по-прежнему притекает вся Великая и Малая Россия. - Вот, возьми с собой в Болхов, передай от меня отцу Василию, - говорит матушка Агапия. - Отец Василий, когда освободился из плена, пошел не домой, а в Оптину Пустынь. А там: музыка, мат, на могилках старцев пьют и едят. Он упал на могилки: «Оптинские старцы, сделайте так, чтобы Оптина Пустынь возродилась!» - И вот она теперь какая! – восклицает монахиня, показывая и передавая мне эту большую картонную открытку с прекрасным видом сегодняшней святой обители. Она, эта открытка и сегодня живет в святом углу старого батюшкиного дома на Архангельской улице… Военное детство (записки монахини Агапии) Господи, благослови! Теперь многие еще в миру говорят, что при Сталине хорошо жили – колбасу, мол, ели. А я говорю им: зато из-за вашего любимого Сталина мы с сестрой во время войны оказались в условиях концлагеря… Сегодня в 5.45, когда в монастыре мирно шла полунощница, Америка объявила войну Ираку и обрушилась на него сверху. Громят не только военные объекты, но и дома мирных жителей. Господи, Владыко наш! Я сразу на секунду представила: а если б в мой дом сейчас ударила бомба – чтобы я в этой ситуации делала? УЖАС!.. – там ведь дети!!! Господи, помоги!!! И сразу в памяти всплыл 1947 год: совсем недавно окончилась Отечественная война, еще живы в памяти все ужасы эвакуации, концлагерей, изгнания, плена…Будучи еще совсем девочкой, еду в трамвае, вспоминаю и вновь переживаю то, что довелось претерпеть. Возникает предо мной седенький старичок и говорит, будто отвечая на мои мысли: «А впереди-то война еще куда более жестокая…» - Дедуль, да хуже не бывает. - Хуже будет, когда весь мир будет участвовать в этой войне, - и исчез, как не бывало. И забылся до времени… А ведь это только считается, что концлагеря во время войны были лишь в Германии, у немцев. На самом деле они были и в России. Моя мать Анна и мой отец Николай работали в Филях, на 22-м самолетостроительном заводе им.Хруничева. Примерно за месяц до объявления войны Германией на этом заводе побывала делегация из Германии. Сопровождал их, водя по заводу, Молотов – они осматривали завод, причем, их встречали как дорогих гостей: рабочим выдали праздничную форму – голубые рубашки и синие брюки (женщинам, соответственно, голубые блузки и синие юбки и такие же береты). Трудно даже вообразить? А Сталин до самого конца был уверен, что Германия не нарушит договора о мире, хотя разведчик Зорге из Японии сообщал, что Гитлер готовит войну. Сталин не скрывал того факта, что самолеты на аэродромах лежат в разобранном виде, на капремонте. И когда месяц спустя Германия неожиданно и вероломно объявила России войну, этот завод начали бомбить в первую очередь, как важный стратегический объект. Прямо как сейчас вижу, нам кричат: «Разоружайтесь!», а сами вооружаются. Прямо как в Евангелии: когда станут говорить «мир и безопасность», начнется самое страшное. Рабочие побежали из цехов в панике. Те же, кто побежал прямо в бомбоубежище, там и погибли, потому что врагу было известно место бомбоубежища. Когда среди бомбежки появились жертвы, тогда лишь и начало доходить до всех, что война началась на самом деле. Мама рассказывала, что она только и молилась: «Господи, помилуй! Господи, спаси!» - и спаслась только потому, что бросилась в ближайший овраг. Доложили Сталину о положении – и наша участь была решена: он приказал в срочном порядке, в течение недели, эвакуировать этот самолетостроительный завод в Казань. Между прочим, только молитвы блаженной Матроны не позволили немцам войти в незащищенную Москву: к ней ездил профессор Вавилов по просьбе Сталина – спросить, покидать ли ему столицу. Она сказала ему остаться, потому что враг не войдет в столицу, и что «красный петух победит» (см.»Житие блж.Матроны»). И она молилась об этом: и враг, действительно, не захватил Москву, хотя она была совершенно обезоружена и открыта для входа врага. И когда через несколько месяцев враг отошел, отправленные в эвакуацию за Урал в теплушках заводы – как, например, станкостроительный «Красный Пролетарий» - просто развернулись и вернулись в столицу, даже не разгружаясь. Завод им.Хруничева был крупный, и работающих на нем было много, о чем свидетельствовало и число детей в заводском саду: 800. Детей было приказано эвакуировать первыми, потому что никто не соглашался просто так покидать свои московские квартиры – и многие родители согласились на эвакуацию детей. Они просто были поставлены перед фактом. …Мне в ту пору было всего 3 года, поэтому память моя сохранила только самые неизгладимые, яркие впечатления. Зине же, моей сестре, было 6. Сейчас мне уже 65, а я до сих пор живо помню такую картину: перед запертыми воротами детсада и яслей, которые были недалеко от завода, стоит нескончаемая колонна автобусов, в которые, выводя, сажают детей – а плачущие матери, из-за бомбежки бросив работу, прибежали сюда и протягивают сквозь решетки ограды руки, плачут, страшась в неведении, когда еще предстоит увидеть своих любимых чад. Наша мать рассказывала потом, что одна мысль тогда сверлила: «Как же дети? Ведь вокруг бомбежка». И не только моим родителям эта мысль не давала покоя, не покидала сердца, но и у родителей всех восьми сотен детей была тревога. У кого-то ведь был единственный ребенок в семье!.. Им же было сказано четко: «Ваши дети отправляются в эвакуацию в Казань». И когда всех нас, ничего не понимающих, усадили в автобусы, раздался такой ужасающий совокупный вой и стон матерей, стоящих за заводской оградой, что он все последующие 62 года отчетливо стоит в моих ушах. Матери, выкрикивая детские имена, плакали за железной решеткой, - я же не понимала тогда, почему мама плачет: нас ведь сажали в автобусы и увозили от бомбежки! Мама спустя много лет рассказывала, что никогда больше за всю жизнь ей не было страшно за нас, как в тот день. Однако самое страшное началось дальше – как и чувствовало чуткое материнское сердце. Хотя лично ко мне ясное понимание происходившего тогда пришло намного позже, спустя много-много лет, когда я оказалась в Оптиной Пустыни – оно пришло с верой и отчетливым пониманием того, что все мы находимся в руках Божиих. А тогда…