Olqa

В "Правослпвном слове" на ул.Пятницкая наверняка есть эта книга. Хотя лучше, конечно, из самой Оптины книги в руках держать.

..."моды на обноски нет"... - мне представляется дело там совсем не в моде. Они всегда наготове - скажет муж "разлюбил" и она уходит из дома в том, в чем в данный момент находится. Поэтому все свое золотишко всегда на них и одежда - не обноски.

..."Не говорило ли сие спокойствие о пламенной молитве преподобного, не отверзавшего уст"... А нам неразумным все слов хочется.

Из книги «Преподобный старец Амвросий Оптинский» «Не пища имеет значение, а заповедь» Один противник поста сказал батюшке: «Не все ли равно Богу – какая пища?» На это старец ответил:"Не пища имеет значение, а заповедь. Адам изгнан из Рая не за объядение, а за вкушение, только вкушение запрещенного. Почему и теперь в четверг или вторник можно есть, что хочешь, и не наказывается за это, а за среду и пятницу наказывается, потому что не покоряемся заповеди. Особенно же важно тут то, что через послушание вырабатывается покорность".

http://www.pravoslav.../guest/4785.htm О современных педагогах и законоучителях (беседа с протоиереем Артемием Владимировым) – Батюшка, у Вас большой опыт преподавания. Вы трудились как в светских, так и в духовных образовательных учреждениях. Вам также доводилось вести занятия по курсу "Основы православной культуры». Какими качествами должен, на Ваш взгляд, обладать педагог, преподающий эту дисциплину? – Промыслом Божиим я связан со школой с 1983 года. Помню, как совсем молодым учителем я подпал под строгий суд советских чиновников, которые инкриминировали мне в вину нестандартное мышление, попросив как можно скорее удалиться из средней советской школы, ибо в 1980-е годы считалось, что все должно соответствовать определенному ранжиру. Но в преподавании вообще, а в преподавании православной культуры в частности, ни в коем случае не должно быть стандартных подходов. Нельзя идти раз и навсегда протоптанной тропой. Мы, педагоги XXI столетия, не можем отделываться клишированными фразами и общими словами. Мы пионеры, и не боимся открывать для себя новые горизонты. Когда вы приходите в первый раз в школьную аудиторию, то вам, прежде всего, должно быть ясно следующее: дети – существа радостные, любознательные, которые смотрят на мир (если только не уловлены компьютерными играми, а об этом мы еще поведем речь) широко раскрытыми глазами. Поэтому от всякого педагога, а от законоучителя прежде всего, требуются свежесть и острота восприятия мира, умение подойти к предмету с совершенно неожиданной стороны. А главное – понимание того, что общение учителя и питомцев происходит не на интеллектуальном, ментальном, дискурсивном, рациональном уровнях, а подразумевает общение сердец, общение душ. И, следовательно, начинать это преподавание можно и должно с тайной молитвой об успехе дела.

Попробуйте батюшку привести к младенцу. Спаси и помоги Господь! Сильно не переживайте, желтушка у всех бывает, и у нас с Вами была.

Любите, жалейте, терпите. Я все время представляю, как не просто сейчас моим дочерям. Когда я вот так же сетовала, как Вы, мне один человек сказал - себя вспомни. Ты в их возрасте ходила в храм, носила юбку, читала молитвы? Свой путь ко Господу вспомни и тогда подумай о них. Мне иногда так стыдно - что я сама смогла для них сделать, чтобы они стали православными? Да ничего. Вот относительно не так давно за них молиться начала. Но я так полагаюсь на Господа! Конечно, разными путями, к родительскому несчастью иногда очень скорбными, но, я верю, Господь приведет, не оставит моих детей! Терпения Вам и Божией помощи! У Вас хорошая дочка!

Сергей, мало найдется людей, которых когда-либо не угнетала бы их работа. Это, наверное, правильно - если все будет хорошо, как мы поймем, что это хорошо. Каждый профессионал расскажет Вам кучу историй о проблемах и неприятных сторонах своей работы. Меня тронуло за душу письмо Свт. Николая Сербского (я думаю, к каждой нашей профессии или рабочему месту можно проложить дорожку промысла Божиего о каждом из нас): Письмо 45 машинисту Стамену И., который жалуется на скучную работу Жалуешься на свою скучную работу: она надоела тебе. Все другие профессии кажутся тебе лучше. Ты смущаешься и грустишь, что не можешь найти лучшую работу. Я долго размышлял, прежде чем взяться за перо и ответить тебе. Мысленно я вживался в твое положение и в твою работу. Я представлял себя на твоем месте, в машинном отделении, в грохоте и шуме. Весь в поту и копоти, я вглядывался в дорогу. За моей спиной целое маленькое государство – старики, дети, родители, князья, дипломаты, чиновники, крестьяне, рабочие, служащие. Все они, в силу обстоятельств, в невольном “родстве”, и все зависят от меня, разговаривают между собой или сидят молча, в раздумье. Каждый мысленно стремится к станции назначения, к тем, к кому едет. Но доберется ли он туда, зависит от меня, а я – только от Бога. Они и не предполагают, сколько от меня зависит, они и не задумываются обо мне, не знают меня. И это радует меня. Когда поезд тронулся в путь, никто не пришел посмотреть на меня и познакомиться со мной. Ни у кого не возникло вопроса: не безумен ли этот человек? Не слеп ли или пьян? Ведь мы все доверили ему свои жизни! Он главный человек в этом грохочущем “городе”, жителями которого мы на время становимся. Никому не пришла в голову эта мысль, и это меня бесконечно радует. Радует то, что столько людей без размышлений доверили мне свои жизни, мне, невидимому, незнакомому, скрытому среди грохочущих машин. И в радостном трепете я прославляю Бога: “О Господи, великий и чудный! Слава Тебе, и благодарю, что дал Ты мне жизнь и разум и такую важную работу! Дал Ты мне работу, подобную Твоей, Боже. Ибо и Ты, Господи мой, неведомый, сокрытый и невидимый, управляешь составом жизни нашей Святым Своим Духом. Ты машинист вселенной, многие и многие путники и не задумываются о Тебе, не исследуют тайны Твоего бытия, но с доверием входят в Твой состав и едут, едут... И это, должно быть, радует Тебя, бесконечно радует. Ты знаешь место, где дашь отдых Своим усталым путникам, где накормишь их, где кому надлежит сойти. Они неясно представляют себе конечную станцию Твоего чудесного поезда, но с доверием рассаживаются, с доверием едут, с доверием выходят – с доверием к Тебе, неведомому, сокрытому, невидимому. Тысячи и тысячи раз восхваляю Тебя, и славлю, и кланяюсь Тебе, всевидящий и всемогущий Творец мой и Водитель мой. На Тебя одного уповаю во всех испытаниях моих”. И еще одно: Письмо 16 сильно страдающему молодому человеку Твое письмо очень меня тронуло. Не скрою, я сам плакал над ним, перечитывая его много раз. Ведь в нем описана вся драма человеческой жизни. Пишешь, что рос негодяем. Воровство стало твоей привычкой. Однако ты был очень ловок, и все хвалили тебя, как примерного юношу. И вот однажды ты был замечен, и за тобой погнались. Ты убежал, но сломал себе ногу. Никто не узнал твою тайну. Позвали врача, он сказал, что нога безнадежна. Позвали священника, чтобы он прочел молитву. Молитва не помогла ноге, но потрясла твою душу. Ты вспомнил о Боге, и твоя непотребная жизнь стала тебе отвратительна. Ты от всей души покаялся и дал обет жить по заповедям. Как же тогда говоришь, что молитва не помогла? Она пробудила тебя, воскресила твою душу. А это главное. Ты заплатил за душу ногой. Недорого заплатил. Будь уверен. Но этим не кончилось. Когда поправился, ты начал усердно молиться. Тогда кто-то обвинил тебя в колдовстве, и ты был наказан властями. Тебя это очень смутило, и ты спрашиваешь: что все это значит? Это значит, что тесен путь, ведущий в Царство Божие [28]. Об этом свидетельствовал Спаситель всем, кто за Ним последует. И не нужно удивляться. Делаешь ли зло, люди могут хвалить тебя, но Господь накажет. Делаешь ли добро, люди могут тебя казнить, но Господь наградит. Христос творил лишь добро, но люди распяли Его. Не оглядывайся на людей, стремись к Богу. Ты отдал за душу одну ногу. Если потребуется, отдай за нее и все тело. Дешево ты заплатил за душу, ибо отдал ты тлен за драгоценный жемчуг. Не бойся, укрепляйся на том пути, которым пошел. Да поможет тебе Господь.

Больше туда не ходите, по возможности. Пусть сами технику свою чинят!

Спаси Господь! Что еще почитать посоветуете у Святителя Николая Сербского?

Все так понятно, так осмысленно и не в первый раз сказано. Почему же для кого-то остаются такие поучения только лишь словами, звуками и не ложатся на сердце? Не становятся руководством к действию? Как жаль...

Сергей, так с ходу разве ответишь - почему это с Вами происходит. Во всех наших бедах - семейных, финансовых, житейских, на мой взгляд, никогда и никто не виноват, кроме нас самих. Если быть честными, по-настоящему честными, и проследить начало истории, в конце которой мы вопием: почему это со мной происходит?, то всегда мы увидим свою лазейку, где понадеялись на "авось", покривили душой, солгали, схитрили, сказать короче - обманули самих себя - на кого же тогда обижаться? Сейчас главное узнать ответ: для чего это со мной. И как я справлюсь. Я устрою истерику, обвиню всех, даже за то, в чем они в принципе не могут быть виноваты, начну капризничать и требовать мне нужное. Или еще того хуже - в депрессию отчалю. Вся жизнь - борьба, даже, когда все хорошо, казалось бы. И все когда-нибудь закончится. Закончится и эта Ваша история, помоги Вам Господь. Сейчас Вы по жизни имеете ограничения, я так думаю. Как ни крути - финансовая проблема в наше время существенна. Так вот свободный пока от финансов, читайте духовную литературу, в интернете все есть. Вместо депрессии с пользой проведите это особенное время Вашей жизни. И подсказки найдете, почему это с Вами, и ответы, и помощь, и советы. Если что-то резануло - простите, никак не хочу обидеть, к вечеру уже усталость.

Спаси Господь, Владимир! Да, как на передовой линии фронта. И Вас с началом нового трудового года! Божией помощи во всех Ваших делах. Юлия! И Вас также поздравляю!

Молнии слов светозарных (В.А.Никифоров-Волгин) Любил дедушка Влас сребротканый лад церковнославянского языка. Как заговорит, бывало, о красотах его, так и обдаст тебя монастырским ветром, так и осветит всего святым светом. Каждое слово его казалось то золотым, то голубым, то лазоревым и крепким, как таинственный адамантов камень. Тяжко грустил дедушка, что мало кто постигал светозарный язык житий, Пролога, Великого канона Андрея Критского, Миней, Триоди Цветной и Постной, Октоиха, Псалтири и прочих боговдохновенных песнопений. Не раз говаривал он мягко гудящим своим голосом: – В кладезе славянских речений – златые струи вод Господних. В нем и звезды, и лучи, и ангельские гласы, и камения многоцветные, и чистота снега горного светлейшая! Развернет, бывало, дед одну из шуршистых страниц какой-нибудь древней церковной книги и зачнет читать с тихой обрадованной улыбкой. Помню, прочитал он слова: "Тя, златозарный мучеников цвет, почитаю". Остановился и сказал в тихом вдумье: – Вникни, чадо, красота-то какая! Что за слово-то чудесное: "златозарный". Светится это слово! До слез огорчало деда, когда церковники без великой строгости приступали к чтению, старались читать в нос, скороговоркой, без ударений, без душевной уветливости.Редко кто понимал Власа. Отводил лишь душу со старым заштатным диаконом Афанасием – большим знатоком славянского языка и жадно влюбленным в драгоценные его камни. Соберутся, бывало, в повечерье за чашкой золотистого чаю, и заструятся у них такие светлопевучие речи, что в сумеречном домике нашем воистину заревно становилось. Оба они с диаконом невелички, сребровласые, румяные и сухенькие. Дедушка был в обхождении ровен, мягок, не торопыга, а диакон – горячий, вздымястый и неуемный. Как сейчас помню одну из их вечерних бесед... Набегали сумерки. Дед ходил в валенках-домовиках по горенке и повторял вслух только что найденные в Минее слова: "Молниями проповедания просветил еси во тьме сидящия". Диакон прислушивался и старался не дышать. Выслушал, вник и движением руки попросил внимания. Дед насторожился и перестал ходить. Полузакрыв глаза, с легким румянцем на щеках, диакон начал читать переливным голосом, мягко округляя каждое слово: "Великий еси Господи, и чудна дела Твоя, и ни едино же слово довольно будет к пению чудес Твоих. Твоею бо волею от небытия в бытие привел еси всяческих: Твоею державою содержиши тварь и Твоим промыслом строиши мир..." Дед загоревшимся взглядом следил за полетом высоких песенных слов, а диакон продолжает ткать в синих сумерках серебряные звезды слов: "Тебе поет солнце, Тебе славит луна, Тебе присутствуют звезды, Тебе слушает свет, Тебе трепещут бездны, Тебе работают источницы, Ты простер еси небо яко кожу, Ты утвердил еси землю на водах. Ты оградил еси море песком. Ты к дыханиям воздух излиял еси"... Диакон вскакивает с места, треплет себя за волосы и кричит на всю горницу: – Это же ведь не слова, а молнии Господни! Дед вторит ему с восхищением: – Молниями истканные ризы Божии! – и в волнении ходит по горенке, заложив руки за монастырский поясок. В такие вечера вся их речь, даже самая обыденная, переливалась жемчугами славянских слов, и любили, грешным делом, повеличаться друг перед другом богатством собранных сокровищ. Утешали себя блеском старинных кованых слов так же, как иные утешают себя песнями, плясками и музыкой. – А это разве не дивно? – восклицает диакон. – Слушай: "Таинство ужасное зрю: Бог бо Иже горстию содержай всю тварь, объемлится плотию в яслех бессловесных, повиваяй мглою море".

ВЕСЕННИЙ ХЛЕБ (В.А. Никифоров-Волгин) В день Иоанна Богослова Вешнего старики Митрофан и Лукерья Таракановы готовились к совершению деревенского обычая — выхода на перекресток дорог с обетным пшеничным хлебом для раздачи его бедным путникам. Соблюдалось это в знак веры, что Господь воззрит на эту благостыню и пошлет добрый урожай. До революции обетный хлеб испекался из муки, собранной по горсти с каждого двора, и в выносе его на дорогу участвовала вся деревня. Шли тихим хождением, в новых нарядах, с шепотной молитвой о ниспослании урожая. Хлеб нес самый старый и сановитый насельник деревни. Теперь этого нет. Жизнь пошла по-новому. Дедовых обычаев держатся лишь старики Таракановы. Только от них еще услышат, что от Рождества до Крещения ходит Господь по земле и награждает здоровьем и счастьем, кто чтит Его праздники: в Васильев день выливается из ложки кисель на снег с приговором: "Мороз, мороз! Поешь нашего киселя, не морозь нашего овса". В Крещенский сочельник собирается в поле снег и бросается в колодец, чтобы сделать его многоводным, в прощеное воскресенье "окликают звезду", чтобы дано было плодородие овцам; в чистый понедельник выпаривают и выжигают посуду, чтобы ни згинки не было скоромного; в Благовещенье Бог благословляет все растения, а в Светлый День Воскресения Юрий — Божий посол — идет к Богу за ключами, отмыкает ими землю и пускает росу "на Белую Русь и на весь свет". На потеху молодежи старики Таракановы говорят старинными, давным-давно умершими словами. У них: колесная мазь — коляница, кони — комони, имущество — собина, млечный путь — девьи зори, приглашение — повещанки или позыватки, запевало — починальник, погреб — медуша, шуметь на сходе — вечать, переулки — зазоры. Речь свою старик украшает пословицами и любит похваляться ими: так, бывало, и сеет старинными зернистыми самоцветами. Соседу, у которого дочь «на выданье», скажет: — Заневестилась дочь, так росписи готовь! Про себя со старухою говорит: — Только и родни, что лапти одни! Соседского сына за что-то из деревни выслали, и старик утешал неутешную мать: — Дальше солнца не сошлют, хуже человека не сделают, подумаешь — горе, а раздумаешь — воля Божья! Бойким веселым девушкам тихо грозит корявым пальцем: — Смиренье — девушки ожерелье. Баба жаловалась Митрофану на нищее житье свое, а он наставлял ее: — Бедная прядет, Бог ей нитки дает!.. Лукерья, маленькая старушка с твердыми староверскими глазами, старую песню любила пестовать. Послушает она теперешние вроде: "О, эти черные глаза" и горестью затуманится: — В наше время лучше пели, — скажет со вздохом и для примера запоет причитным голосом: Ах, ты, матушка, Волга реченька, Дорога ты нам пуще прежнего, Одарила ты сиротинушек Дорогой парчой, алым бархатом, Золотой казной, жемчугами-камнями... И в долгу-то мы перед матушкой, И в долгу большом перед родненькой. К выносу на дорогу "обетного хлеба" Митрофан и Лукерья готовились с тугою душевной. Вчера Лукерья собирала по всей деревне муку для "обычая", но никто ничего не дал, только на смех подняли. Рано утром в избе Тараканова запахло горячим хлебом. Пока он доходил в печи, Митрофан стоял перед иконами и молился. В полдень стали готовиться к выносу. Хлеб задался румяным и наливным. Старуха перекинула его с руки на руку и сказала: — Хышь на царскую трапезу! Старик постучал по загаристой корке и высловил: — Сущий боярин! Хлеб положили на деревянное блюдо, перекрестили его и покрыли суровым полотенцем. Старик принял его на обе руки. Лукерья открыла дверь и сказала вслед: — Как по занебесью звездам несть числа, дак бы и хлебушка столько добрым людям... Митрофан пошел по деревенской улице. Он был без шапки, с приглаженными волосами, с расчесанной на две стороны бородою, в длинной холщевой рубахе. Концы полотенца с вышитой занизью свисали до земли, как дьяконский орарь. Парни и девки, стоявшие у раскрытых окон Народного дома и слушавшие радио, увидев Митрофана, засмеялись. Подвыпивший парень в манишке и сползающих манжетах махнул старику бутылкой водки и надсадно хамкнул: — Гони сюда закуску! Старик остановился и степенно ответил: — Не смейтесь, ребятки! Хлеб Господень несу! Митрофан дошел до перекрестка и остановился. Дороги были тихими, прогретыми майским солнцем. Веселой побежкой гулял ветер, взметывая золотистую пыль. От запаха ли пыли, пахнувшей по весне ржаными колосьями, или от зеленой зыби раскинувшегося ржаного поля, Митрофан стал думать о хлебе: — Даст ли Господь урожай? Вспомнились прежние градобития, неуемные дожди, иссушающие знои, и во рту становилось горько, а хлеб на руках потяжелел. Солнце играло с ветром. Митрофан залюбовался их игрою и сразу же осветился: — Ничего, — сказал нараспев, — Микола Угодник умолит, вызволит мужика из беды... Он, Микола-то, по межам ходит, хлеб родит, да и к тому же в Крещенье снег шел хлопьями, а это всегда к урожаю... На автомобиле проехали городские люди. С широким удивлением посмотрели на бородатого высохшего старика, стоявшего у дорожного вскрая: откуда это древнее видение? Кого он поджидает с хлебом-солью среди пустых полей? Мимо старика проехал велосипедист в кожаной куртке и таких же штанах. Он остановился и спросил: — Ты, старина, зачем тут стоишь? — Бедных зашельцев поджидаю... — А это для чего? — Хлебушком хочу с ними побрататься... Обычай такой у нас... старинный... штобы это Господь за нашу милость урожай хороший послал... Велосипедист покачал головой. Время уходило за полдень, а из нищей братии никто не показывался. Это начинало тревожить Митрофана. — Плохой знак... недобрый... Не посылает Господа ни одного доброго человека... Вот что значит одному-то выходить с хлебом!.. Пошли бы, как встарь, всей деревней, Господь-то и услышал бы. От усталости Митрофан присел на придорожный камень и задумался. Думы были тяжелые. Чтобы не так больно было от них, он старался дольше и глубже смотреть на поля. Несколько раз повторит: — Своя земля и в горсти мила! В думах своих не заметил, как мимо прошел человек в рваней "чернизине" и босой. Митрофан прытко поднялся с камня и крикнул вслед: — Эй! Поштенный! Остановись! — Чево? — повернулся прохожий. — Вы из нищих? — радостно спросил старик, приближаясь к нему с хлебом. Прохожий плюнул и выругался. Подойдя поближе, старик признал в нем скупого лавочника из Верхнего села. Почти до вечера простоял Митрофан на перекрестке и никого из нищей братии не дождался.

17 августа увидела молитву в купальне. В Шамординской - точно такая же молитва. Интересно, это недавно появилось или я не видела раньше?

Под храмовый праздник. Я сидела на хорах, они были очень маленькие, и мне с большим трудом удалось разместить на них цветы. Цветов была масса. Часть их, сплетенная в длинную гирлянду, лежала, изогнувшись, по висящему краю хоров, часть стояла в воде в ведрах и тазах, а не поместившиеся были просто сложены на пол и обильно сбрызнуты водой. Каких только здесь не было цветов! Астры, темные, как гранаты, и лиловые, как фиалки, георгины, поражающие своей формой, величиной и раскраской, левкои, душистый горошек, маргаритки, розы…Последних было мало, и они с капельками росы на венчиках стояли отдельным букетом. Жарко, почти душно. Ладан клубами поднимается вверх, и живопись сквозь него кажется мне подернутой облаком. Хор поет стройно, хорошо. Я внимательно слежу за ходом службы, а сама быстро плету венок. Тихо появляется Е.Ив., в новом сатиновом платье, в праздничной косыночке с кружевами, и, многозначительно и довольно улыбаясь, подает мне большую корзину, полную свежих цветов. «От Лаврентьевых, - шепчет она. – А это от Ирины Владимировны». Я, задохнувшись от восторга, припадаю лицом к золотым с розовым отсветом георгинам. Они еще влажные, торжественно красивые и огромные до того, что кажутся ненатуральными. У меня от восторга подступают слезы, я их быстро вытираю и отбираю цветы для самого главного венка – для Хозяина, для нашего Именинника, для Нерукотвореннного Спаса. Комбинирую розовый горошек, белые флоксы и жемчужины-розы, гранатовые астры и золотые, только что принесенные георгины. Плету и плачу. Плачу от радости, что я сижу здесь на хорах во время обедни, что в храме так торжественно и прекрасно и что я готовлю украшение Самому Богу. Чувство восторга, радости, умиления охватывает меня всю. Очень душно. Я смачиваю цветы, голова у меня кружится. Этот балкон над переполненной церковью, хор, весь утонувший в ярких цветах, клубы ладана, легкий гул молящихся людей, лучи яркого солнца сквозь узкие окна купола, пение хора, приподнятое настроение, чувство праздника – я сознавала, что больше это не повторится, что все это надо запомнить, впитать в себя на всю жизнь… Обедня отошла. Моя работа подходит к концу. Ко мне поднимаются наверх знакомые, поздравляют с праздником, целуют, спрашивают о том, как продвигается работа, предлагают свои услуги. Праздничная, сияющая, входит Е.Ив., в одной руке – серебряный ковшик с теплотою, в другой – тарелочка с просфорами. «Подкрепитесь, Лидия Сергеевна», - говорит она. Я пью, ем и бодрость разливается по всему моему телу. Кончаю работу. Церковь вся в цветах. Сегодня Успение, а завтра у нас храмовый праздник – завтра праздник Нерукотворенного Спаса! Новогиреево. 28 августа 1940 г. (из книги Лидии Сергеевны Запариной "Последняя заутреня")

В ПРАВОСЛАВНОЙ ДЕРЕВНЕ Звонят, гудят, поют колокола…Воскресный день…Ровно в 7 началась утреня…Звонят к ее началу, к Евангелию, к девятой песне канона…Вся проезжая дорога перед сельской церковью заставлена телегами крестьян из далеких деревень. Каждый двор по очереди дает телегу, и из каждой семьи один человек обязательно, соблюдая очередь, едет в свою приходскую церковь. Все остальные члены семьи, все натощак, в благоговейном молчании спешно занимаются неотложной домашней работой и кормят скот. Детей высылают на дорогу ждать возвращения богомольцев. А в церкви тем временем идет богослужение. Вот звон к часам, потом трезвон к литургии. После чтения Евангелия и сугубой ектеньи начинается ектенья заупокойная. В алтаре батюшка громко читает помянники: «Императора Александра Второго, Императора Александра Третьего (так начинались все деревенские помянники), Марфу, Марфу, Иоанна»… и все прочие имена. Ему вторит, стоя на солее, молодым звонким тенором о.диакон…Поминание продолжается более часа…Все мы, молящиеся, стоим и благоговейно крестимся. Наконец, Херувимская. Стройно поет деревенский хор под управлением доморощенного регента…Звонят к Достойно…И около часу дня Литургия оканчивается. Неспешно расходится народ. Пылят дороги…Богомольцы возвращаются. И, завидя их, бегут домой дети с криком: «Едут, едут!» Домашняя работа прекращается…Все входят в избу, где стол уже накрыт, громко читают «Отче наш» и, стоя, молча, ждут. Входят Богомольцы, крестятся на иконы и приветствуют домашних: «Бог милости прислал…» На стол кладут привезенные из церкви поминальные просфоры. И тогда только все чинно садятся за стол. Так было! Милая православная русская деревня! Что ты теперь делаешь? (Из книги Монахиня Таисия «Светлые тени»)