Мария*******

Меня лично смутило(как и Мишу), что именно в воскресение на хлебе и воде. Хоть и пост, но воскресение - это малая Пасха, радость.

Иулиания А я прочитала, когда уже тут сомнения выразили и сама тоже сразу засомневалась. о. Илия я, конечно, совсем не знаю и не видела лично, но показалось, что не тот дух. А по поводу не по силам. Мне сейчас тоже мало что по силам. Но когда хочется нарушить пост, то вспоминаю, как в юности для худобы по два дня голодала, а тут вдруг не могу и меньшее перетерпеть.

Дарья, могу только согласится с Ольгой, что нет ничего удивительного в Вашем состоянии. «Господи, избави мя всякого неведения и забвения, и малодушия, и окамененного нечувствия». Это из молитвослова, не зря нам каждый день предлагается так молится, я думаю.

Я засыпалась на тесте по знанию Литургии. 65% правильных ответов.((

В первом тесте засыпалась вот на этом вопросе: Сохранились ли до наших дней фрагменты Нового Завета первых веков христианства?

Фото из инета. И наш был когда-то таким же милым маленьким рыжим комочком, а теперь большой хулиган.

Вечно в пути (Светлана) Нет в художественной литературе ничего более пронзительно, волнующего душу. Во всяком случае для меня. А Вы помните к чему в итоге пришел сам Иван? Куда завело его такое мировоззрение? Вот и ответ на его вопросы.

Не те пряники выбирают, ядовитые. А настоящую Сладость отвергают, так как не скрывается, что дается она трудом и скорбями. Пряники же, как внушается, можно получить на халяву. Но ничего лукавый просто так не дает, расплата бывает страшная.

Вечно в пути (Светлана) Есть еще и разного рода болящие. Собственно, а куда еще им идти, где их еще не выгонят и не обойдутся жестоко. Хотя среди них попадаются и агрессивные. Месяц назад в Даниловом такая женщина во время службы подходила к окружающим и шепотом начинала говорить всякий бред и угрожать. По виду так сразу не скажешь, что болящая. Одна взялась ей возражать, но вовремя опомнилась и отошла. В итоге все стояли кучно и лишь вокруг нее свободное пространство. Я потом вообще в другую половину храма ушла, что б не отвлекаться. И вот такие люди и к батюшкам на исповедь ходят. Со здоровых другой спрос. Житейские дела можно обсудить с друзьями и родственниками, а не грузить батюшку лишний раз, какого цвета обои выбрать. Я собственно про это писала.

Апрель Конечно, крещеные, но не просвещеные. После стольких лет насаждения атеизма, это не удивительно.

Апрель Что ясно?

mlsha По факту знаю людей дважды венчавшихся(после развода). Вы считаете, что священник их обвенчавший совершил церковное преступление?

Апрель Беречь отцов, я в том смысле, что не злоупотреблять возможностью общаться. Некоторые буквально прохода не дают. Кто-то уши свободные ищет, а кто-то кумира. Не осуждаю, а скорее сочувствую таким людям, не от хорошей жизни, конечно, они так себя ведут, от недостатка любви наверно... Если б была одна, то может и сама так же не удержалась. Про выгорание у священников Вам виднее. А про мирских, я бы так не сказала... Может быть человек и по гордыне взял на себя слишком много, но тут не все так просто.

А я вот первый раз такое слышу. Странно как-то... Жить брачной жизнью, обоим быть в Церкви и не обвенчаться, как-то нечестно даже. Будто дают себе поле для отступления. Венчаться можно 3 раза, а в ЗАГСе расписываться много раз, можно подумать что попытки берегут. Вот если один из супругов(или оба) не верующий, тогда, другое дело.

http://www.nsad.ru/articles/pastyrskoe-vygoranie-ne-nuzhno-nichego-zamalchivat Чем отличается «выгорание» от изначальной холодности к служению? Есть ли практические приемы, как бороться с пастырской усталостью и апатией? По следам интервью психолога Светланы Перегудовой и в продолжение темы о феномене «выгорания», мы обратились с вопросами к прот. Павлу ВЕЛИКАНОВУ, доценту МДА и главному редактору портала «Богослов.Ру» – Отец Павел, обычно говорят о выгорании у социальных работников. А что такое пастырское выгорание? Какие у него специфические симптомы? – Да, действительно, синдром профессионального выгорания чаще всего встречается у людей, по характеру своей деятельности активно взаимодействующих с другими людьми: это учителя, врачи, работники социальных служб. Что такое «пастырское выгорание»? Дать ему определение лучше, чем Святейший Патриарх, не получится: это «состояние, когда священнослужитель теряет мотивацию к несению пастырского служения, состояние хронической усталости и апатии, сопровождающееся сомнениями в наличии пастырского призвания и правильности выбора священнослужения как профессии и образа жизни». Вне зависимости от профессии выгорание, прежде всего, характеризуется тремя признаками: эмоциональное истощение, деперсонализация и сомнение в профессиональной пригодности. Другими словами, когда работа перестаёт радовать, когда нет уже никаких сил уделять даже минимум внимания окружающим, и всё это рождает в душе глубокую неудовлетворённость жизнью и своим местом в ней. В случае со священством всё обостряется: амплитуда человеческой святости и мерзости, с которой постоянно имеет дело духовник, в разы выше, чем в любых других профессиях, даже у работников уголовной сферы. И при этом пастырь должен найти в себе силы не осудить, не оттолкнуть, не возненавидеть человека, который пришел к нему на исповедь. Батюшка, который регулярно служит, имеет более высокие риски по сравнению с любым, даже самым ревностным и благочестивым мирянином: он постоянно стоит перед лицом огня Божественной благодати, с одной стороны – и перед бездной человеческого греха, с другой. Тема «выгорания» очень многоплановая, но не надо его путать с неверием, Богоотступничеством, впадением в тяжкий грех или страсть, хотя это всё и может легко попасть в один публицистический котел. Не надо смотреть на «выгорание» как на какую-то «духовную проказу». Любой ревнующий о спасении и себя, и своей паствы священник в той или иной мере проходит через подъемы и падения, через усиление и ослабление интенсивности подвига и духовной жизни. И в этом нет ничего трагического. Выгорание как острый смысловой кризис, если правильно преодолевается, существенно повышает качество всей религиозной жизни: шелуха, вторичное сгорает – а то, что остаётся, становится настоящей, неподдельной ценностью. Поэтому я бы не стал говорить о «выгорании» как «неизбежном зле». О «выгорании» правильнее сказать как об особом, очень важном опыте Богооставленности и призыве быть верным Христу даже до смерти. В своей статье на эту тему, опубликованной два года назад на сайте «Богослов.Ру», я сопоставлял симптомы выгорания и уныния, в то же самое время показывая, что это не одно и то же. Если говорить об отличии выгорания от обычной лени, то здесь на первое место выходит функциональная недееспособность священника, а вовсе не его нежелание выполнять свои обязанности. Именно это и позволяет говорить о пастырском выгорании как комплексной проблеме, духовно-душевной, требующей соответственно и комплексного подхода к терапии. Ленивого батюшку достаточно тем или иным образом «промотивировать» к нормальному служению, а вот в случае с «выгоревшим» священником это уже не только не поможет, но чаще всего приведет к ещё большему углублению кризиса. – А как можно противостоять выгоранию? Можно дать список практических советов? – Лучший способ противостоять выгоранию – это здоровая христианская община, которая любит своего пастыря таким, какой он есть, и готова грудью встать на его защиту. Но таких общин, увы, у нас крайне мало. Чаще всего у нас священник воспринимается как безотказный удовлетворитель индивидуальных религиозных потребностей, объект духовного потребительства прихожан. И это не может не вести к выгоранию. К сожалению, у нас нередко смотрят на священника как на «православного супер-героя», которого куда ни брось – он везде сможет решить проблемы любой, даже космической, сложности. На самом же деле пастырь неотделим от паствы, и процесс духовного роста общины вместе со священником – процесс долгий и непростой. Когда священник оказывается в своеобразной невесомости, не ощущая благодарности своих прихожан, в таком состоянии очень легко начать согласиться с мыслью об отсутствии призвания к пастырству. Есть и противоположная крайность – когда прихожане вольно или невольно создают на приходе культ «старца», и священнику это начинает всё больше нравится, он старается во всем соответствовать ожиданиям своей паствы – в результате чего привычное благочестивое лицемерие становится непрекращающимся лицедейством – в какой-то момент такой батюшка оказывается буквально раздавленным ложным образом, который создала его же паства. Культивирование различных харизматических даров, требование их от своего духовного наставника – безошибочности мнений и снайперской точности благословений, пророческого видения, действенности молитв, образцовости во всех добродетелях – всё это превращает христианского предстоятеля общины, неотделимого от неё, в некоего «супер-шамана», в руках которого все дверцы и к житейскому благополучию, и к Царствию Небесному. Воспитание в пастве правильного понимания священства, его роли и места в общине – прекрасный антидот не только выгоранию, но и многим другим болезням пастырского служения. Второе лекарство – любящий своё духовенство архиерей, не стесняющийся общаться с ними, как с братьями во Христе, а не как с обреченно-подчинёнными. Ведь одна из причин выгорания, как это ни парадоксально – хроническое одиночество священника, отсутствие близких и равных друзей, невозможность обсудить свои проблемы, свои горести и сомнения на одном языке с теми, кто готов слушать, слышать и продолжать любить. В идеале этим настоящим отцом и должен быть правящий архиерей. Если говорить о практических советах, то первое, что необходимо сделать при появлении признаков выгорания – отнестись к священнику как к нормальному человеку, по-человечески. Священство – это ведь не пожизненный диагноз, а призвание. И если батюшка переутомился – ему надо дать возможность полноценно отдохнуть. Если он на грани срыва от бесконечной приходской круговерти – надо ему обеспечить гарантированное время полного покоя и тишины. Без этих, казалось бы, элементарных вещей, всё остальное может повиснуть в воздухе. А вот что делать далее – вопрос более сложный. В идеале, здесь должны работать опытные духовники-психологи, имеющие большой опыт работы с подобными ситуациями, умеющими отделить проблемы душевные, психо-соматические, от смысловых и духовных. Однако таковых, насколько я знаю, у нас сегодня нет. Что это не значит, что при наличии желания они не могут появиться в нашей Церкви лет через 10 - 15, например. – Как заметить, что выгорание уже близится, есть какие-то "первые звоночки"? О выгорании социальных работников написано очень много, а какие специфические "звоночки" могут быть у священника? – Если бы не Божественная благодать, всегда немощная врачующая и оскудевающая наполняющая, если бы не регулярное служение Евхаристии и причащение – любой священник сгорал бы словно спичка, едва успев зажечься. Мне кажется, первый серьезный «звоночек» – это заметное уменьшение резонанса души при богослужении, когда сердце перестают вдохновлять любимые молитвы, песнопения, праздники, моменты службы – а это у каждого очень индивидуально. И это не следствие какого-то эпизодического переутомления, или неожиданно навалившихся скорбей, а долго тянущееся состояние. Причем такое состояние не преодолевается волевым усилием: появляется ощущение, что в душе «что-то сломалось», или «шестерёнки заклинило». Для того, чтобы помочь выйти из такого состояния, иногда бывает достаточно вовремя отправить батюшку в отпуск, или хотя бы дать возможность проводить больше времени в кругу любящей его семьи – да здесь огромный выбор средств в руках разумного архиерея, если только он не относится к своему духовенству исключительно как к безликим винтикам большой епархиальной машины. – Почему о выгорании ничего не написано у Святых Отцов? В древней Церкви у пастырей не было выгорания? – Потому что в то время не было социальной психологии, и их прежде всего интересовало внутреннее устроение души и её путь ко спасению, нежели чем правильное функционирование элемента системы – даже если эта система церковная. Поэтому отцы говорили об «окамененном нечувствии», об унынии и действии других страстей, сразу смотря в корень. Увы, но сегодня мы настолько далеки от подобного отношения друг ко другу даже внутри Церкви, что пытаться бороться с проблемой «выгорания» путём архипастырских призывов «не унывать и больше молиться» – действенным не будет. – Как отличить выгорание от разочарования в служении? Когда разочарование маскируется под "выгорание"? – Вопрос очень непростой. Подойти к нему мне хочется через другой вопрос: что важнее – священство или христианство? Ведь бывает не только уход из священства, но и отказ от очевидного священнического призвания – как это имело место, например, с Сергеем Иосифовичем Фуделем: он не стал священником, зато в горниле страданий выплавился в подлинного богослова и тайнозрителя. Может ли человек, ушедший из священства, остаться христианином и иметь реальную надежду на спасение? Или он уже относится к категории отвергнутых Богом, проклятых и в этой, и в будущей жизни? Ответ на этот вопрос не так уж и очевиден. Конечно, нет греха, побеждающего любовь Божию. Но человек, который вкусил Трапезы Господней как её совершитель, как предстоятель перед Престолом Божиим, уже никогда не может начать жизнь «с чистого листа», как будто бы этого никогда не было. И это не просто какой-то «житейский опыт»: это опыт принципиально иного, бытийственного, онтологического состояния. Еще раз повторюсь: священство – это призвание, а не диагноз: призвание любить Христа «паче сих» – и только потому дерзать «пасти овец Христовых». И вот если здесь возникают сложности, если человеческое сердце почему-то, в какой-то момент жизни захлопывается перед Христом и неизбежно открывает себя кому-то или чему-то другому – конечно, в любом случае это большая жизненная драма. Я не знаю ни одного бывшего священника, по разным причинам ушедшего из священнослужения, чтобы в душе не жила тоска по самому главному, чего они себя лишили – служению Божественной Литургии. Но в ситуации, когда надо было делать выбор – либо постоянно лгать Богу и людям, скрывая своё грехолюбие, либо исповедать свою немощь публично и снять с себя священный сан – они выбирали второе. И это их характеризует как людей, возможно, и «выгоревших», но вовсе не «сожженных в своей совести». «Выгорает» только – подчеркну это! – только тот человек, который горел, горел ярко, жертвенно, самозабвенно. Говорить о «выгорании», когда вчерашний школьник случайно забрёл в семинарию, покрутился там пару лет, от безысходности и под давлением рукоположился, не особо напрягался в священнических трудах, параллельно живя обычной, светской жизнью – а потом он через пару лет объявляет о своём «выгорании» и снятии сана – это, конечно же, просто смешно. Не было там и в помине ни горения, ни выгорания. Была только элементарная небрежность и безответственность инспекции семинарии и архиерея. – Вы работаете в семинарии, разбирается ли тема «выгорания» со студентами на лекциях, в частных беседах? – Конечно, в курсе пастырского богословия разбираются многие подобные ситуации, но надо понимать, что реалии приходской жизни зачастую оказываются гораздо жёстче и суровее, нежели чем даже самые ужасные «страшилки», нарисованные некогда в учебной аудитории. Поэтому никаких универсальных рецептов по «минимализации» случаев ухода из священства быть не может. И «выгорание», и снятие сана, и отказ от монашеских обетов – всё это очень важные показатели общего качества христианской жизни в Церкви. И эти показатели важно не замалчивать, не «замыливать» общими красивыми словами, типа «от нас уходят только те, кто никогда и не были нашими», а относится к ним как «звоночкам» свыше, которые заставляют нас о чем-то серьезно задуматься, что-то переосмыслить, а в чем-то и по-настоящему покаяться и измениться.

Иулиания Про священников и работников храма не знаю, но психологов специально учат, как проживать чужое горе и что с этим делать. Про отцов - я сейчас чаще всего хожу к такому строгому(муж выбрал), который жалобы и нытье не слушает, только грехи и вопросы по существу(если у него время есть). Когда попадаю к другим, то обычно уже по привычке тоже говорю по существу. А так хочется иногда пожаловаться. Нам самим надо беречь отцов, особенно если видим, что устали.

Есть самочинные воспитательницы прихожан (таких хорошо бы ставить на место), а есть сотрудники храма. В некоторых храмах меня удивляло, как-будто специально берут на работу людей с тяжелым характером и неграмотных в вопросах веры, что бы людей от храма отогнать. Но как теперь понимаю работников берут по принципу, что б согласились работать сверхмеры и за мизерную з/п (хотя в Москве нельзя сказать, что храмы такие уж бедные).Такой результат и получается, а на работников я стараюсь теперь не обижаться. Вот статья о работе в храме(статья длинная, но что-то не могу разобраться, как ее свернуть): Работа в храме: как я сгорела «Мне казалось, приходит опыт. На самом деле, уходила любовь». Работа при храме – это почти ежедневная встреча с людской бедой. Чужие беды могут накрыть неподготовленного человека, сделав его беспомощным и бесчувственным. О том, как это бывает, рассказывает сотрудница одного из подмосковных приходов. Вкл/выкл Женщина плакала. Сын лежит в реанимации. Передозировка наркотика. Врачи говорят, если выживет, станет «овощем». Что делать? Она пришла на исповедь, но служба еще только через час, вот и подошла к свечному ящику. Зашла ко мне. Она винит себя: с отцом-то его не венчана. Вот и наказание за грех. Я слушаю. Ловлю себя на том, что смотрю в окно: «Вот Володя, алтарник, протащил мешок просфор… Кошка мышь поймала, играет с ней во дворе, а дети смотрят... Солнышко как светит, совсем весна, надо б на лавочку пойти!» Спохватываюсь: ах да, я же слушаю женщину. Сын умирает. Почему мне все равно? Потому что здесь пролито так много слез и рассказано так много историй? Но с этой женщиной мы хорошо знакомы, я даже была у нее дома, ее сын показывал мне смешных новорожденных котят. Внутри меня есть переключатель — «вырос» за годы работы при храме, я нахожу его и поворачиваю. Он слушается и тут же переводит мою душу и органы восприятия в режим «эмпатия». Теперь я слушаю женщину профессионально, я ей внимаю. Безразличие и раздражение (она оторвала меня от срочного дела подсчета свечей) ушло, но сочувствия нет, его я даже не ждала, его давно нет... Корабль, бурям не подвластный Когда я начинала работать на приходе (стояла за свечным ящиком, дежурила в сторожке на телефоне), мне казалось, будто нахожусь в эпицентре самой жизни, бурной, насыщенной разнообразной. В самом центре бури, как известно, всегда тишина. Вокруг ходят волны, заворачиваются спиралями смерчи и водовороты, а сюда долетают лишь брызги и дуновения ветров. На работу первые годы летела как на крыльях, думала лишь о ней, говорила только о ней. Я чувствовала себя самым счастливым человеком в мире. Идя вдоль храма, всякий раз ощущала прилив радости и убыстряла шаг. Сейчас я взойду на борт корабля, где ничего не страшно, и начну выполнять самую важную в мире работу. Я буду общаться с людьми в переломные моменты их жизни, стараться утешить, объяснить непонятное, выберу книжку из специальной бесплатной библиотечки, которую подобрала для посетителей. До работы в храме я и не предполагала, сколь велика в мире концентрация горя. Что ни день, чья-то беда стучится в дверь. Даже просто приходя подать записку и поставить свечи, человек очень часто начинает изливать тебе все, с чем он пришел сюда. «Прибавлять ли «болящий» к имени? Или лучше «тяжко болящий»? Операция на сердце завтра, я не знаю, как лучше, помогите!», «Некрещеного младенчика можно вписать, я не успела?.. Но почему? Почему вы такие злые здесь, он же ангел!». Вот человек с посеревшим лицом. Умерла школьница-дочь. Записки, свечки... «Что еще я могу сделать? — вопрошает меня. — Что еще?!» Помню чувство физической усталости после каждого такого разговора. Нужные слова искала в душе, старалась не заплакать вместе с собеседником, а после долго отходила в тиши сторожки. Усталость была благодатной и светлой. Надо же, удалось кого-то утешить, пусть немного. И вновь звонил телефон, звенел дверной колокольчик, просили денег на дорогу фальшь-нищие, плакали вдовы, сияли радостью новоиспеченные мамочки, смущались молодожены, истово крестились на купола пьяные шабашники в синих наколках, в очередной раз потерявшие нательный крест. И так до позднего вечера... «Таня здесь всегда», — говорил батюшка, и я радовалась. «Да есть ли у тебя другая жизнь, кроме храма?» — удивлялись прихожане. «Зачем? — в свою очередь, удивлялась я. — Все здесь, мне ничего не надо. Я совершенно счастлива». Я действительно считала свою работу лучшей в мире. Несмотря на то, что рабочий день был ненормированным, зарплата — ниже минимальной, выходной — всего один, посреди недели, а отпуска — не более двух недель и только за свой счет, количество обязанностей — неоговоренным и постоянно растущим... Пол помыть в храме — это же очень благодатно, всякий скажет. Тридцать человек накормить обедом вместо заболевшей поварихи — просто подарок. Составлять отчеты и изучать основы бухгалтерии при полной идиосинкразии к цифрам — освоение новых пространств и профессий во славу Божию, что может быть прекраснее! Как уходит любовь? Пики жизни, ее острия, язвы, ужасы, трагедии, критические события — будни храмовой жизни. Рождения, смерти, свадьбы — часто ли среднестатистический человек сталкивается с этим? Сотрудник прихода — ежедневно. От отпеваний я поначалу увиливала — как могла. И так еле отходила после разговоров с плачущими родственниками, приходящими записываться. Потом привыкла. Порой сама ловила себя на слишком строгих интонациях, а иногда мне об этом и говорили: «Зачем вы так, у нас же горе». — «А как? — оправдывалась внутренне перед собой. — Я не грублю, я говорю по-деловому, не все же нюни разводить, вдруг что напутают». Благоговейный страх перед покойником сменился чувством причастности (пусть косвенной) к делу проводов человека в иной мир, радостью от возможности помолиться лишний раз за усопшего. Вот только родственники раздражать стали. Стоят не так, не крестятся совсем, а идут ко гробу прощаться, рыдать начинают — не остановишь. Разве так можно, надо же себя в руках держать... С крестинами — еще больше проблем. Папы-мамы вне себя от счастья, а тут же столько тонкостей, столько разных правил. Поначалу с каждой счастливой мамашкой мы сидели едва ли не по часу. Она делилась радостью, я отвечала на вопросы, водила смотреть купель, мы вместе листали святцы, подбирая имя, если требовалось. Я сама не заметила, когда и как общение с посетителями стало вдруг таким коротким. Мне казалось, так приходит опыт, а, наверное, просто уходила любовь. Нужные слова находились все проще. Не требовалось больше копаться для их поиска в душе. Сами собой сложились некие стандартные формулы — невольно, а не по черствости. Такова, наверное, защита от наваливающегося иррационального и невеселого мира. Таков путь наименьшего сопротивления. Иначе можно просто сломаться, и очень быстро. «Вас много, я одна!» Я вспоминаю, как поначалу было страшно мне, когда я сталкивалась со многими вещами впервые в жизни. При мне современный странник в кровь разбил лоб о бетонные ступени, прося дать денег на дорогу, а у меня не было... Я говорила по телефону с человеком, друг которого стоял на подоконнике и угрожал сигануть вниз, с мамой, чей сын бегал по квартире в алкогольном психозе. Я кормила мужчину, не евшего несколько дней, — и никогда не забуду этого темного взгляда и размеренных движений ложкой — не пролить ни капельки! Мы с подругой обрабатывали ожоги парню, надев перчатки и замотав носы от нестерпимого запаха гниения. Мы пустили жить в котельную старика с собачкой. Собачка умерла, старик ушел в никуда. После всех этих случаев оставался тяжелый осадок и смутное чувство вины. Со временем привыкла. Держала одноразовую посуду для странников, аптечку первой помощи, список нужных телефонов под рукой. Всем же не поможешь, есть на то специальные организации! У нашего прихода своя специализация социальной работы — окормляем близлежащий Дом престарелых, хватит с нас. И когда алтарники, люди жалостливые, но совершенно безответственные, пытались в очередной раз кого-то пригреть и приютить, выражала протест, ругалась и шла извещать настоятеля. Алтарники приходят и уходят а я здесь — всегда. И значит, с этим нищим, как и со многим другим, возиться мне. Поработали бы так же, как я, а не только красовались в стихарях во время богослужения, наверное, поняли бы, как это трудно. Алтарники отчего-то вздыхали и грустили, глядя на меня. Тишины! Проработав в храме года четыре, я стала уставать. Ежедневный проход вдоль храмовой ограды перестал приносить мне радость. Я шла на работу. Я хотела в отпуск. Вместо этого я заболела, и довольно серьезно. Встревоженные друзья навещали меня, а я не желала никого видеть. Я больше не могла говорить с людьми, слушать их. Я мечтала о тишине. Вернулась из больницы — чувство такое, будто тащила тяжелую сумку, поставила ее ненадолго — и теперь надо снова в путь! После такой передышки тяжесть ощущаешь с новой силой. Тем более что отлежаться после операции дома положенные три недели мне никто не дал. Сослуживцы раздражали меня, а прежде любимые обязанности — тяготили. А тут как раз годовые отчеты, и январь, когда служба за службой, и бухгалтеру нужно сдавать данные в налоговую только в электронном виде, а ее инструмент — это счеты. А еще в храме должен быть теперь соцработник — кому как не мне. «Батюшка, я устала, — не выдержала я наконец». — «Отчего? Отчего тебе уставать? — недоумевал настоятель. — Ты же здесь как у Христа за пазухой, живи да радуйся. Тебе столько людей завидуют!» Ну раз батюшка говорит... Отчеты сдали, на соцработника выучилась, с потоками людей обращалась все более уверенно. А ненормированный рабочий день стал мне на самом деле нравиться. Стала приходить к полудню, а то и к часу, уходить вместо прежних восьми в шесть... Люди придут? Ничего, подождут. Их много, я одна, притом не железная. Свои обязанности я выполняю четко и делаю все, что могу. Я перестала ходить на работу по субботам. Как по расписанию, у меня с утра начинала раскалываться голова, словно протестуя против выхода на работу, когда у всех нормальных людей — выходной. Когда мне предлагали какую-то дополнительную нагрузку, например украсить храм цветами к празднику, все чаще отказывалась, хотя прежде бралась за все. На Преображение Господне подрядились все же быть флористами с подругой, но спустя пару часов я поняла, что сейчас взорвусь. Меня злит подруга, у которой совершенно нет вкуса, мне не нравятся цветы, выбранные нами в магазине, композиции наши кривы и непрофессиональны, а прихожане непременно на службе выскажут нам свои претензии. Я ушла, сказавшись больной, оставив подругу одну и пропустив праздничную службу. Отношения с коллегами меж тем становились все хуже. Я поймала себя на том, что не могу больше видеть одни и те же лица, перемалывать одни и те же темы. Мелочные интриги, к которым прежде относилась с юмором, доводили до слез. Человеческая неблагодарность (что может быть естественнее!) подрывала веру в человечество. Начало пути обратно И вот тогда, на излете лета пришла та женщина, у которой умирал сын. Именно тогда я поняла, что надо что-то делать. Заняла денег и уехала на три недели в Черногорию. Жила там одна, в сарайчике у моря, который сдавали местные, ходила молиться в крошечный монастырь, купалась на безлюдном пляже. Отдохнула ли? Не знаю. Но время как следует задуматься было. Я перешла на работу на полставки, отчего зарплата стала совсем микроскопической, зато три выходных в неделю дали возможность отоспаться и оглядеться вокруг себя. Мне предложили выступить с лекциями о социальной работе на вебинарах и семинарах в нескольких епархиях — я с готовностью согласилась. Смена обстановки и направления деятельности оказалась на удивление целительной. Я вдруг ощутила, что исчезло то, чего я на сознательном уровне и не замечала. Исчезла ограда между мной и окружающим миром. Я вновь почувствовала себя частью целого. В шутку я называла свою приходскую работу «монастырь дневного пребывания», не ощущая, что полностью заперла себя в ней, словно в непроницаемых стенах. Все мои интересы органичивались работой. Впрочем, я и говорить так — «работа» — считала стыдным. В храме была вся моя жизнь, мое все. Оказавшись во внешнем мире, я ощутила всю тяжесть своего добровольного заточения. Мне понравилось заниматься чем-то другим, общаться с новыми интересными людьми, хотя казалось, что я так устала от разговоров. Я устроилась на психологические курсы и с упоением посещала их по вечерам, открывая для себя новый мир. Там, кстати, у меня впервые появилась возможность обсудить мою усталость и раздражение с профессионалами-психологами. Обязанности между тем оставались прежними. Наступил момент, когда я не могла усадить себя за работу. Не могла снять трубку, чтобы позвонить в коммунальную службу и сообщить, сколько кубометров газа наш приход использовал в этом месяце. Просто физически не могла сделать этого. Мне было противно. Я не могла представить себе, что когда-то выполнение этих будничных обязанностей могло радовать меня. На работе я теперь проводила не больше трех часов — и почти все это время сидела в интернете. От меня, той, что пришла сюда на работу семь лет назад, не осталось ничего. Сгорела? Это слово кажется мне слишком громким. Увяла как-то, выветрилась. Номер коммунальной службы тогда я все же набрала, а потом… написала заявление об уходе. Увядать мне далее не хотелось, а от сгоревшей головешки мало толку для окружающих, один лишь вред. Никак не выходила у меня из головы та женщина и мой «выключатель профессионала». Сын ее умер все же, как выяснилось. Я отделалась скорбной СМС. На большее не хватило души. Ее мне теперь еще предстоит оживить, это долгий труд. http://www.nsad.ru/articles/rabota-v-hrame-kak-ya-sgorela

mlsha А практика, да, у всех разная. Не знаю, многие ли имеют сердечную молитву. Это дар от Бога. Мы молимся так, как можем. Тут и за себя не получается сердечная молитва. Что уж и говорить об идеале. Лучше реалистично взглянуть и делать то, что по силам. Все мы стОим друг друга, и миряне и епископы и власти. Что должно быть, то свершиться. Господь пощадил Ниневию, вследствие проповеди пророка Ионы(сами то не смогли нужна была проповедь пророка!) жители покаялись, но потом жители вернулись к прежнему и она все же была разрушена, как писал пророк Наум. Все чаще приходят мысли, что и правда есть шанс дожить до Апокалипсиса.

mlsha Вообще-то в утренних молитвах есть длинная молитва о живых и там о властех, воинстве и Патриархе. Если человек молится по утрам и читает все правило с длинной молитвой, то выполняет это. И в церкви, если не просто присутствует на богослужении, но и вслушивается и участвует, то там тоже есть прошения.