Вечно в пути (Светлана)

Отличный конь, Валерий!

Валерий, анекдот есть такой. Я его отчетливо вспомнила, когда меня лошадь пыталась сбросить. "Умерли проповедник и водитель автобуса. Проповедник попал в ад, а водитель в рай. Пришел как-то проповедник к водителю и говорит -Как же так получилось, что я всю жизнь людям о Боге говорил и в ад попал, а ты всю жизнь грешил и теперь в раю? -Когда ты говорил о Боге, о Боге никто не думал, а вот когда я вел автобус, то все молились." Тогда я на лошади усидела. А через полгода я, упав с нее же, сломала ногу. А могла сломать позвоночник. Потом все равно села на лошадь. Но знаете, когда копыто лошади наступает в нескольких сантиметрах от твоей головы, которая уже на земле, то понимаешь, что на этот раз тебя спасли, а что будет дальше, никто не знает.

Я бы, Валерий, Вам с радостью проспорила раз десять, если бы мы спорили о какой-нибудь ерунде. Но тут "Платон мне друг, но истина дороже". Если человек сознательно подвергает себя неоправданному риску и потом погибает, то его приравнивают к самоубийцам (как дуэлянтов, например). Не могу найти цитату, где это сказано. Если ошибаюсь, пусть меня кто-нибудь поправит.

Ну, хоть как в договоре с банком о кредите, надо звездочку ставить и мелким шрифтов дописывать все условия)) Кстати, между кем все-таки соревнование будет проводиться? Победивших с самими собой? А если и победители, и проигравшие выполнят условия?

Проигравшие, ставшие вдруг победителями, тоже должны промолчать?))) Это будет только проверкой для действительных победителей.

Неприятные вещи Если леденец вынуть изо рта и засунуть в карман (как случалось в детстве), то уже через минуту он будет облеплен мелким сором, и сунуть его обратно в рот не будет никакой возможности. Подобным образом облепливаются чуждым смыслом слова, и со временем уже трудно понять смысл прямой и непосредственный. Вкус леденца заменится вкусом сора. К. Льюис в книге «Просто христианство» писал, что в XIX веке «джентльменом» называли каждого мужчину, живущего на доходы с капитала и имеющего возможность не работать, неважно был ли он галантен и образован или нет. Можно, то есть, было, не вызывая смеха, сказать: «Джентльмен X – порядочная скотина». Но сегодня это слово иначе, как с воспитанностью и порядочностью не ассоциируется. Подобные метаморфозы сопровождают бытие термина «фарисей». * Хранитель и знаток Закона, ревнитель религиозной жизни, лучший представитель еврейского народа после возвращения из плена, этот персонаж превратился в синоним лицемера, заведомо фальшивого и корыстного человека, в тайне полного всех пороков. К слову, евангельские «мытари» и «блудницы», которые не только буквальны, но и символичны, не претерпели таких смысловых изменений. Они так и остались, хорошо всем знакомыми по повседневной жизни блудницами и сборщиками дани. Фарисей же мутировал. Блудница и мытарь это профессии, сколь доходные, столь и позорные, избранные открыто ради обогащения с грехом пополам. Фарисей же это не профессия, а психологический тип. Так нам кажется. Так мы считаем. Этим именем не называют, а обзывают. И более всего это имя, ставшее оскорбительным, употребляется по отношению к политикам и религиозным людям. Первые декларируют заботу о народе, от вторых ожидается «профессиональная святость». И первые, и вторые привычно приносят массу разочарований, поскольку политики и не думают кому-либо служить, кроме себя, а религиозные люди попросту недотягивают до идеала. Все остальные люди в ту же степень, если не больше, больны теми же грехами и пороками, но им кажется, что их грехи извиняются отсутствием особых ожиданий праведности. А вот политики и церковники, те, мол, другое дело. Это, конечно, не более чем ложь, овладевшая миллионами голов, и только количество обманутых временно извиняет это заблуждение. * Хорош ли чем-то хрестоматийный фарисей? Кто он, этот сложнейший человеческий тип, стремящийся ко всецелой святости, но незаметно сбивающийся с пути на полдороге? Фарисей не тотально грешен. Фарисеем по образованию и воспитанию был апостол Павел. Никодим, приходивший к Иисусу ночью, был подобным книжником и ревнителем традиций. Мы согрешим, если вообще откажем фарисею (читай – ревнителю) в возможности святости. Фарисей любит добро, и это совершенно очевидно. Вся жизнь его в идеале настолько религиозно-педантична и насыщена мыслями и усилиями, что мы – ленивцы - и одного дня по-фарисейски прожить бы не смогли. Он плох тем, что внутри не таков, каким старается выглядеть снаружи. Но, простите, мы все снаружи кажемся лучше, нежели являемся внутри. Вывернись всяк наизнанку и обнажи пред миром скрытое неблагообразие – жизнь станет вряд ли возможна. Вся наша хваленая культура и цивилизация есть явления лицемерные по преимуществу, при которых шкафы блестят от полироля, но в каждом шкафу – свой скелет. Лицемерна деятельность любого банка, любого рекламного агентства, любого производителя, начиная от «творцов» зубной пасты и заканчивая автогигантами. Но никто не называет их «фарисеями», очевидно приберегая словцо для бедного попа или чуть более богатого архиерея. Можно тему продолжать, но можно и остановиться. На бумагу просится лишь слово «несправедливость». * Если фарисей верит в свою святость, то он уже не просто лицемер. Тогда он в прелести. Он болен. Именно таковы были те самые фарисеи, скупо, но ярко описанные в Евангелии. Они считали себя чистыми и были убеждены в этой самой ритуально-нравственной чистоте. Такой типаж выходит со страниц Евангелия прямо на улицу и продолжает жить в христианской истории на всем ее пространстве. Такой человек просто-напросто духовно болен и неисцелим обычными средствами, поскольку болезнь его тяжелейшая. Тогда его подвижничество тяготеет к изуверству и фанатизму. Тогда его мир черно-бел и в этом мире нет места сострадания к «иному». «Иные», по его убеждению, достойны ада, огня, бесовских крючьев, и искренний фанатик часто бывает сильно обижен на Бога за то, что Тот не спешит казнить очевидных грешников. «куда Он смотрит?», - думает святоша, и в это время даже мухи отлетают от него подальше. Вот это и есть фарисей типический и подлинный. Таких мало, поскольку редкая душа способна соединить ненависть с молитвой, а влюбленность в себя - с памятью о Боге. Для этого нужно быть чуть-чуть похожим на Ивана Грозного. Если же фарисей знает о своей внутренней худости (грязности, никчемности) и, не имея сил «быть», старается «казаться», тогда он не светится в темноте красным светом и им детей можно не пугать. Он банален и повсеместен. Своим притворством он платит дань добродетели, как говорил Ларошфуко, то есть самой игрой в праведность он представляет праведность высшей ценностью. Это – общее состояние, при котором, по слову Аввы Дорофея, лгут жизнью. Будучи развратниками, изображают из себя людей целомудренных; будучи скрягами, не прочь порассуждать о милосердии и щедрости и проч. Но, конечно, за религиозным человеком фарисейство ходит неотвязно, как скука – за Онегиным. «И бегала за ним она, как тень иль верная жена». И это потому, что религиозная жизнь морально насыщена по определению, а требований к человеку всегда можно предъявить больше, нежели он исполнить способен. * Любая мощная религиозная традиция сильна прошлым и влюблена в прошлое. Это вполне касается и нас, православных людей. Наша история полна знаков явленной святости, любовь к которой (внимание!) не должна отменять открытости по отношению к творимому настоящему и будущему. Дух творит форму. Минувшее оставило нам множество священных форм, порожденных Духом: богослужебный чин, одежда, этикет, архитектура, и т.д. И легче всего, при этаком богатстве, соскользнуть в желание остановить время, то есть пожелать канонизировать и догматизировать все (буквально все), что получено в наследство. Тогда всякие сюсюканья, вроде бесконечных «спаси Господи» и «простите – благословите» убьют саму возможность нормально общаться. Еще в результате может родиться каста начетчиков и охранителей старины, неких носителей идеи града Китежа, согласно которой «все хорошее уже было», а впереди – только утраты и поражения. Это мышление еретично и отвратительно. Но есть вещи и похуже. Хуже, если мы обожествим формы, ранее рожденные Духом, и на этом основании откажем Духу в праве творить иные формы и обновлять ранее созданные. По сути, мы тогда вступим с Духом в конфликт и постараемся запретить Ему действовать в качестве Сокровища благ и жизни Подателя. Мы скажем Духу. Что кое-что из Своих сокровищ Он нам уже показал, и нам этого хватит. А следовательно мы настоятельно просим Его, и даже требуем, чтобы Он прекратил Свои творческие действия, которых мы не ждем и в которых не нуждаемся. (Жутко звучит, но именно это повсеместно и происходит). На наших глазах из любви к прошлому может ожить «Легенда о великом инквизиторе». Там в темнице, инквизитор говорит Христу, что завтра с одобрения народа он сожжет Христа, как еретика, причем в Его же Имя. «Ты дал нам власть и все сказал, а теперь не вмешивайся. Мы сами будем править от имени Твоего», - говорит прелат. Причем Федор Михайлович рисует нам не лопающегося от жира сибарита, некоего развратника, пользующегося властью ради удовольствий, а изможденного подвигами и тяжкими думами аскета, состарившегося в трудах. Этот умный и волевой изувер, есть, несомненно, духовный человек, духовность которого отмечена знаком «минус». * Какая из болезней мира не проникла в Церковь? Все до одной проникли. Правда, проникая в Церковь, болезни мира одеваются в подрясник, отращивают бородку и меняют обороты речи, отчего некоторым кажется, что они «освятились и оправдались». Но сути своей болезни не меняют, разве что по причине внешней елейности приобретают некую повышенную степень отвратительности. Имеем ли мы право об этом говорить, не подрывая веры? Думаю, что мы просто обязаны ныне об этом говорить, защищая веру. В обществе, именующемся открытым и информационным, не нужно создавать себе имидж «безгрешных», а потом яростно оправдываться после очередной утечки информации или злобного нападения недоброжелателей. Нужно своевременно, адекватно и спокойно говорить о жизни духа и ее опасностях с теми, кому Церковь небезразлична. И если речь будет точна и не фальшива, многие информационные конфликты и провокации увянут, не успев распуститься. * Болезни Церкви, идентичные болезням мира это не просто порабощенность вещами, путанность сознания, бескрылость бытия и желание удовольствий. Все это слишком очевидные болезни эпохи. Человек стал мелок и спесив. Мелкий и спесивый человек в миру отличается от своего собрата в Церкви тем, что первый пафосно рассуждает о правах человека и гражданина, а второй дежурно бубнит о смирении. О! не знаю, знакомо ли вам то ощущение мистического ужаса, когда спесивый человек начинает говорить о смирении? Тогда воистину хочется заткнуть уши и убежать за горизонт. Но главное даже не это, а то, что мы (христиане) живем в той же мирской атмосфере замкнутости и эгоизма, в которой никто никому толком не нужен. Человек не нужен никому в миру. Это прописная истина. Но сплошь и рядом он никому не нужен и в Церкви. Человека привычно и повсеместно используют, и нигде не любят. Не избавлен он от такого отношения и в Церкви. Если же мы говорим, что мы «иные», что мы умеем любить и болезней мира нет в нас, то, во-первых, нам самим при этих словах станет стыдно, а во-вторых, люди не смогут не чувствовать фальшь этих утверждений. В ответ они будут молча от нас отдаляться или громко против нас бунтовать. * Фарисей в основном занят решением дилеммы «быть или казаться». Решает он ее, как и подобает фарисею, в сторону «казаться». Напомню, что в нашем мире это состояние угрожает в основном деятелям религии и политики. Мир же в целом решает уже другую дилемму: «быть или иметь». Люди в миру уже не хотят никем казаться, поскольку не только утрачивают четкие нравственные ориентиры, но и не верят, что такие ориентиры в принципе могут существовать. Соответственно, дилемма решается в пользу «иметь». «Все ищут ответа – где главный идеал? Пока ответа нету, копите капитал». Нельзя сказать, чтобы и церковный люд был свободен от этого бытийного перекоса. Мы тоже хотим «иметь», но при этом хотим еще и «казаться». Состояние поистине ужасное. И тем более ужасное, что мало кто захочет с диагнозом согласиться. Начнут на зеркало пенять. Начнут пытаться зашторивать окна и раскачивать поезд, делая вид, что мы едем, вместо того, чтобы выйти из вагонов и обнаружить завал на дороге, из-за которого ехать дальше нельзя. * Я люблю Церковь. «Человеку свойственно ошибаться», но, по-моему, я ее очень люблю. По крайней мере, рядом ничего поставить не согласен. Только я отказываюсь любить все то, что принято с Церковью ассоциировать. Не все, то золото, что блестит, и не все, то Церковь, что пахнет ладаном. Причем Церковь без моей любви проживет, и это ясно, как дважды два. Вот я без нее не проживу. И именно по причине желания сохранить самое дорогое, без чего и прожить не удастся, хочется с болью то шептать, то выкрикивать неприятные слова о том, что мы более играем в христианство, нежели живем во Христе. И я не о мирских людях говорю, которые живут там, где ад начинается. Я говорю о тех, кому «все ясно», и кто в своей праведности уверен. Тяжелее, чем эти люди, в мире нет тяжестей. Протоиерей Андрей Ткачев http://www.pravoslavie.ru/smi/56914.htm

Можно ли устроить соревнование по скромности или по смирению? Ответив на этот вопрос, можно, наверное, понять, бывают ли соревнования без задействования гордыни. Наверное, при поединке бойцов до смертельного исхода им не до гордыни. Зато потом победителя она может накрыть. А зрителям тоже достается. Я, например, иногда не могу не порадоваться, когда кто-нибудь из соперников "наших" промахнется, или еще что-нибудь случится. И вообще, не могу иногда не пожелать противнику неудачи перед стартом. Пусть это короткое и безотчетное движение души, но факт остается фактом.

Трагедия искренней совести. Неразрешимый замкнутый круг. Андрей Мановцев Рядовой, непритязательный, никому не желающий зла, сокровенный, скромный российский человек одновременно (если он неверующий) любит Христа и испытывает недоверие к Церкви. Не то чтоб он совсем ее не любил. Он, несомненно, любит красоту церковной архитектуры, несомненно, признает, что бывают искренне верующие люди и уважает их церковность, но не допускает и мысли о том, чтобы вера и Церковь могли что-то значить лично для него. Он живет по совести и считает, что и сам вполне понимает, что хорошо и что плохо. Он уважает священников, признает, что они, возможно, причастны чему-то высшему, и ему даже можно объяснить (отнесется с пониманием), что в целовании руки священнику нет никакого раболепия, но воздается должное святыни. На крестинах, на отпеваниях (в этих случаях и посещается храм) такой человек держится серьезно, благоговейно. Сам же он святыни - сторонится. Почему? Так чувствуется, что, прежде всего, просто по искренности своей. Приблизительно, думаю, следующим образом можно сформулировать то соображение, что присутствует в подобном отстранении: «Тот, кто причастен святыни, может иметь только настоящее сердечное расположение к ней. У меня такого расположения нет, значит, я не причастен, это не имеет ко мне отношения». А решиться шагнуть самому – в сторону святыни, в сторону Церкви – человеку и в голову не приходит. Существует, таким образом, неразрешимый замкнутый круг. Отсутствие опыта церковной жизни не позволяет прикоснуться к церковной жизни, а не прикоснувшись, и не поймешь, зачем стремиться к ней, зачем обретать ее? И даже сама уважительность в какой-то мере способствует отстранению. При ее отсутствии можно поймать себя на чем-то негожем и, отталкиваясь от негожего, что-то почувствовать. А так – уважаешь и не чувствуешь. Только эстетически Ничего не понимая и будучи не в состоянии ничего представить в плане евхаристического единства, человек, сторонний Церкви, воспринимает церковную дисциплину, лояльность в отношении к священноначалию, послушание рядового верующего своему духовнику и т.п. самым приземленным, самым (с точки зрения людей церковных) примитивным образом, как обычные в человеческом обществе и в человеческих организациях подчинение, корпоративность и т. д. И, понятное дело, столь естественная для российского человека настороженность в отношении к начальству переносится им и на Церковь – как на иерархическую организацию, претендующую на пастырство. Церковь и вправду претендует – на причастность Истине и на то, что всякий человек, встающий на путь церковной жизни, должен слушаться Церкви, ее опыта, ее указаний. Со стороны это кажется нарочитым и связывается в сознании неверующего только с какими-то обрядовыми нормами и правилами поведения. Иногда за такими нормами признается содержание, но, увы, магического характера. Так всенародное почитание блаженной Матроны нередко признается и у неверующих, точнее, у верующих наполовину, они могут обладать даже некоторым опытом действенности обращений к блаженной Матроне, могут ездить в Покровский монастырь и соблюдать все правила поведения – как правила приличия и как необходимую часть получения просимого. Но не более. Обычно неверующий просто не чувствует в обряде никакого смысла. Он может почувствовать красоту богослужения, может даже оценить церковное слово, но, увы, лишь эстетически. Хорошо помню, как в молодости, попав случайно в храм на субботнюю всенощную, когда пели «Воскресение Христово видевше», я был поражен силой высказывания: «Смертию смерть поправ». Поразило меня и единодушие верующих, и то, как согласно пели, но все это (может, и запав отчасти в душу) оставило меня, в сущности, равнодушным. Помню, как раздражали меня: постоянное каждение, позолота, «лишняя роскошность» церковных одежд, «елейное» (как мне казалось) выражение лиц священников и подобострастное (что виделось и в целовании руки, и в смиренном выслушивании слов священника) расположение к ним верующих. Дико, но емко и выразительно Христос, «загороженный» будто бы обрядом и иконостасом, воспринимался мною – буквально – не имеющим отношения к Церкви! Ничего не зная о Христе (не читав Евангелие, лишь читав Достоевского) и ничего не зная о Церкви, я, с привычной категоричностью, полагал, что Христос, как несомненный сторонник свободы и творчества (читатель догадается, что еще я читал Н. Бердяева), просто не может быть на стороне столь странного культа с этим каждением, позолотой и странными возгласами священнослужителей. Мне и в голову не приходило, что это во мне нет ни капли того, без чего нельзя и приближаться к святыне – благоговения. И что это я самзагораживаю себя от Христа неправедной жизнью и неправильными мыслями о Нем и о Церкви. Во мне не было не только благоговения, но даже и уважительности, так что, крестившись после маминой смерти, я пережил обращение не на шутку. Мне так думается, что без серьезного внутреннего кризиса я и не смог бы придти к вере. Уперся в тупик и лишь тогда догадался о выходе. Так что я совсем не могу сказать, что жил по совести, и теперь понятно, что, говоря о трагедии искренней совести, я говорю не о себе, пусть даже и в прошлом. Но я обратился к своей персоне, чтоб пояснить, что могу понять дикое, попавшееся недавно мне на глаза, высказывание: «Тот, кто возвращается к православию, отрекается от Христа». Оно емко выражает теперешнее противостояние Церкви не только тех, кому грех – мать родная, но и тех, кому дорог Христос, для кого и милосердие, и нравственность – не пустые слова. Конечно, приведенная формулировка отмечена и пафосом, и ожесточением против Церкви (обращает внимание слово «возвращается»), она вряд ли вполне подходит к тому образу «рядового неверующего», о котором мы говорили вначале. Но и миролюбивый рядовой неверующий, конечно, считает, что Христос милосерден и прост, и доступен для каждого, а Церковь и немилосердной себя проявляет, и усложняет все, и запугивает. Ему и в голову не приходит, что его предубеждение против Церкви – взято, как говорится, с чужого голоса, оно ему кажется верным, поскольку искренним. И не стоит за это его осуждать. Речь о множестве добрых знакомых Скверный пусть сквернится еще, может и станет ему… скверно, и он обратится. Непохоже, конечно, но мы не знаем. Как бы то ни было, речь не о нем. И, соответственно, не о метании бисера перед свиньями, не о тех, кто припечатан народной мудростью: иного не тронь, не то выйдет вонь. А о множестве добрых наших знакомых, жизнь которых по совести зачастую служит нам, православным, обличением и укором – тем большим, что они несут свои тяготы, не будучи верующими, не будучи церковными людьми, не имея, в отличие от нас, благодатных утешений. Признаюсь, я и не думал задаваться вопросами: «Как быть с ними? Как расположить их к Церкви? Как избавить их сознание от яда клеветы на Церковь?». Мне лишь хочется поделиться своими мыслями о них, убедить - прежде всего, самого себя - в том, что о них нужно только молиться, споров с ними не затевать, отвечать покороче и только на вопрос, не защищать перед ними Ту, которая не нуждается в нашей защите, поскольку ее и «врата ада не одолеют», не желать попалить ложность их представлений огнем нашей правильности, не обращать внимания на иную дикость их мыслей. Она не является дикостью пред Богом, но лишь детским неразумием, недоразумением, которое только Бог и может разрешить, а ты только и можешь, что навредить и, увы, несуразное – закрепить! Известный принцип «Не навреди», которому так мудро и так неукоснительно обыкновенно следуют священники, должен быть главным принципом в общении с ними. Бог силен привлечь их к Себе, тогда все разрешится для них и неверное спадет, как шелуха, и развеется, как дым. С нами ведь так бывало, и не раз. Вот, допустим, несет студент околесицу. И можно оскорбиться, можно обидеться за (пусть научную, все равно с заглавной буквы) Истину. И – наорать на студента, опустить его «ниже плинтуса», что, увы, нередко происходило и с вашим покорным слугой. А можно отнестись к нему (одна добрейшая наша преподавательница меня научила) просто как к «лепильщику»: ну лепит и лепит, неразумный, сам не понимая, что говорит. Легкосердечно можно к нему отнестись, вот какое есть золотое слово. Как и в одном из псалмов говорится: « Сынове человечестии, доколе тяжкосердии ? » (Пс.4.2) Жалкие слова Так же можно отнестись и к неразумным, порою дичайшим представлениям о Церкви наших знакомых. С их точки зрения, Церковь – это какой-то идеологический осьминог, которому и дело есть только до того, чтоб распространять свои щупальца как можно шире и иметь на все влияние… Ну если он так ужасен, этот осьминог, что ж ты упрекаешь его, зачем он не прекрасен? Комплекс представлений (неверующего, из культурной среды) российского человека о Церкви достоин особого, духовно-медицинского, так хочется выразиться, исследования. В нем собраны вместе и противоречия, и недоразумения, и лукавые недосказанности, и искреннее умиление, и горький упрек, и злорадный вздох. Негативного больше, чем позитивного, и есть особая сладость для российского культурного человека – в обличении Церкви, в отыскании поводов для упрека. Но, как ни странно, при всем при этом интуиция значимости Церкви для всей нашей жизни – сохраняется! К примеру, вот, кажется, ну что человеку до того, что Церковь отлучила Льва Толстого? Плохая государственная рассталась с хорошим, стоявшим за правду. Ну и люби своего хорошего, и забудь про плохую. Так нет, есть не только обличение Церкви, есть и горький упрек, и горькое переживание: зачем отлучила? Объяснишь, что граф тогда уже сам давно отлучил себя и крепко хулил даже самое святое для православных – нет, и такое объяснение не сочтут удовлетворительным. Все равно не должна была… И в этом «не должна была», даже в этом, мне кажется, сказывается интуиция… сыновства Церкви! Так и сейчас, не в насмешках, конечно, не в гадких словах, не в ёрничестве и не в картонных мечах пресловутой «свободы», но в возникающих порою горьких упреках Церкви звучит та же самая интуиция. И тут нужно быть очень бережным, да, очень и очень бережным к человеку – чтобы она, интуиция эта драгоценная – не утратилась, сохранилась. Помните в «Обломове»? « Да полно вам, батюшка, томить-то меня жалкими словами! — умолял Захар». Слова бессмысленные (например, упреки за приговор суда над участницами Пусси-Райот), неразумные, абсолютно несправедливые, но ведь это только жалкие слова. Детский вопль несчастного ребенка. Как рассказывал мне недавно очень хороший мой православный знакомый, в контексте разговора о том, что еще неизвестно, с чьей стороны была организована та самая провокация. Он вспомнил, как виделся со своей, теперь уже старушкой, любимой учительницей (неверующей), и как та, со слезами на глазах, била себя в грудь, приговаривая: «Ну, разве так можно? Разве так можно?» Она имела в виду упрек Церкви, что та допустила такой жестокий приговор… Мог ли он ей объяснить что-либо? Трагедия Особенно горько, конечно, думать об уходящем поколении. Бывает, загодя молишься мученику Уару: «Под твое покровительство попадут, не обратятся, можно быть уверенным». И не обращаются, и уходят, сберегавшие «образ Христов» (по выражению Достоевского) в душе и не собравшиеся задуматься о Христе всерьез. Господь примет их со всем милосердием, но и со всею праведностью также. Разве они не могли предположить, что Он есть и вправду? Разве у них не было времени и возможности (в течение последних двадцати лет!), выяснить столь важный вопрос? Разве не были они свидетелями пасхальной радости в нашей стране и разве сами не отвечали (просто в порядке вежливости, произнося как формулу) «Воистину воскресе»? Разве не проявили они (даже те из них, что трудолюбивы и деятельны) нечто прямо обломовское в отношение самого важного? Да не подумает читатель, что я возвожу обличения ради обличения. Нет, я лишь обращаю внимание на то, что ситуация с нашими добрыми, порой бесконечно дорогими нам, знакомыми гораздо, гораздо серьезнее, чем может нам показаться по привычке гуманистического нашего мировоззрения. Оно въелось в наше сознание, и Господь, как и неразумным неверующим, порою начинает казаться и нам… Дедом Морозом. А Он – Отец, а не Дед Мороз! Трагедия, настоящая трагедия, горько думать о ней. Но да обратится эта горечь в молитву о дорогих нам людях, и да посетит нас нечаянная радость – разрешения даже и этой горечи! -------------------------------------------------------------------------------- http://rusk.ru/st.php?idar=57450

Не знаю, помогает ли спасению монахов их общение с нами в интернете, но нашему спасению они так точно помогают!

А кроме как яндекс счета, других российских счетов нет?

Olga74, это ужас, что Вы описываете. Вот только одна масль: кто был первым человеком, который вошел в рай. Человек, который на кресте сказал "мы достойное по делам своим приняли". Очень трудно понять, в чем же виноват ребенок, на которого с детства валятся беды. У меня такого ужаса не было, но по себе могу сказать:" А к какой гадости вообще склонна моя душа! Что было бы, если б не эти получаемые шишки. Разве пришла бы я когда-нибудь к покаянию? Узнала ли бы я вообще, что такое любовь? Есть только два состояния: любовь и самолюбие. Чтобы обрести любовь, нужно выйти за пределы своего самолюбия. Для этого надо и несправедливость претерпеть и возблагодарить за нее Бога, что дал таким образом возможность хоть чуть приблизиться к нему". Все, не умею я по-другому писать.

Может быть, я неправильно адресую именно Вам эту информацию. Непонятно, давно ли Вы уверовали. Простите, если я не права. http://www.foma.ru/o-esli-byi-tyi-byil-xoloden-ili-goryach!.html ...Постепенно, с опытом христианской жизни, мы все более осознаем ценность «царского пути» - соблюдения умеренности в «подвигах», естественной, без надрыва жизни во Христе. Только, увы, даже в умеренности легко бывает впасть в крайность. Году на… на каком-нибудь нашего воцерковления мы наконец-то понимаем, что «правило для человека, а не человек для правила» - и с похвальной умеренностью устанавливаем себе вечернее правило в один земной поклон во всю кровать. Профилактика тщеславия, гордой прелести и вообще – настоящий, духовный подход к христианству! Осознав, методом проб и ошибок, что бесполезно и даже вредно мирянину пытаться жить по монастырскому уставу, легко прийти в иную крайность, пренебрегая уставом вообще. Здорово, когда человек понимает, что его спасение не в точно отмерянном числе поклонов, а в любви к Богу и ближним. Вопрос лишь в том, насколько живуча бездейственная любовь. Еще очень сложно помнить о том, что «царский путь» - это лишь предохранитель от прелести и тщеславия, от фарисейства. Если в нас нет горения первых христиан – это не значит, что истовость нынче совсем ни к чему. Она ни к чему нам, чтобы не загордиться. А не чтобы свысока посматривать на чужую «ревность не по разуму. ...а мы в своих оценочных суждениях часто рискуем впасть лишь в новый вид фарисейства: «Несьм якоже прочие… ханжи, обрядоверы, неофиты, или как вон тот неразумный. Не бью поклоны, помню о Боге за экраном компьютера, а не тупо вычитываю правило, не подаю напоказ нищим. И вообще не подаю. Ибо начитан и знаю, что «милостыня да запотеет в руках твоих, прежде, чем ты узнаешь, кому даешь». Аминь». Не обнаружить бы однажды, что наш пост-неофитский «царский путь» - лишь теплохладность, о которой сказаны страшные слова Откровения: «О, если бы ты был холоден или горяч! Но как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих».

В одних ли беззакониях дело? Зачем человеку думать о Боге, если ему жить 1000 лет? А на десятой сотне трудно будет что-то исправить)))

Кто сотворил Адама и Еву, мог сделать и так, чтобы имбридинг в первом поколении не привел к болезням их детей.

Когда-то кто-то из священников объяснял, что сыновья Адама и Евы женились на своих сестрах. Тогда это было допустимо.

Мне кажется, нужно смотреть только на Христа. А как отвечать? Может, кто-то более опытный посоветует.

Может быть, Вам это поможет http://www.optina.ru/forpalmers/stay/

Вот это уж точно спорно. По крайней мере, неудачно сформулировано. Это человек не поднимется выше утех, вина, еды, а не дьявол. Ему это вообще не нужно. А вот если человек не смотрит на небо, тогда да, тогда и в бутылку можно смотреть.

Молитва девицы о замужестве О, Всеблагий Господи, я знаю, что великое счастие мое зависит от того, чтобы я Тебя любила всею душею и всем сердцем моим, и чтобы исполняла во всем святую волю Твою. Управляй же Сам, о Боже мой, душею моею и наполняй сердце мое: я хочу угождать Тебе Одному, ибо Ты Создатель и Бог мой. Сохрани мя от гордости и самолюбия: разум, скромность и целомудрие пусть украшают мя. Праздность противна Тебе и порождает пороки, подай же ми охоту к трудолюбию и благослови труды моя. Поелику же Закон Твой повелевает жить людям в честном супружестве, то приведи мя, Отче Святый, к сему, освященному Тобою, званию, не для угождения вожделению моему, но для исполнения предназначения Твоего, ибо Ты Сам сказал: нехорошо человеку быть одному и, создав ему жену в помощницу, благословил их расти, множитися и населяти землю. Услышь смиренную молитву мою, из глубины девичего сердца Тебе возсылаемую; дай мне супруга честнаго и благочестиваго, чтобы мы в любви с ним и в согласии прославляли Тебя, милосерднаго Бога: Отца и Сына и Святаго Духа, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Не судьи, конечно, но там было описание модели сосуществования нескольких поколений семьи рядом, удобной для прививания почитания к родителям.

Если хочешь найти мир душевный, отраду и верное спасение, – смирись под крепкую руку Божию, и Он вознесет тебя. Это значит: прими все случающееся с тобой, как от руки Божией (а не от человеков, бесов, обстоятельств и прочее), ибо воистину все происходящее с нами не может приити без воли Божией. Люди и обстоятельства – только орудия Божие, часто не понимающие того, что делают. Господь Иисус Христос возвестил всем, что предстоящие Ему крестные муки не есть дело людей: фарисеев, книжников, Пилата, Иуды – они только орудия: Чашу, юже даде Ми Отец, не имам ли пити ю. Чашу страданий Иисусу Христу дали не люди, а Отец Небесный, для искупления падшего человечества. И нам всем, хотящим спастися, дает чашу скорбей Господь, не люди.(Игумен Никон Воробьёв)

Эта невозможная заповедь. Протопресвитер Александр Шмеман Есть один простой и наглядный способ понять о себе, насколько ты далёк от Бога. Это формула преподобного Силуана Афонского: «В ком нет любви к врагам, в том нет и Духа Божия». Любовь к врагам, молитва о ненавидящих нас — оказывается, не удел «особо продвинутых», а насущная необходимость для каждого, кто хочет быть со Христом. О вечной новизне этой заповеди — фрагмент из книги протопресвитера Александра Шмемана «Евхаристия — Таинство Царства». Мы так привыкли к словосочетанию «христианская любовь», мы столько раз слышали проповеди о любви и призывы к ней, что нам трудно бывает пробиться к вечной новизне этих слов. Но на новизну эту указывает Сам Христос: Заповедь новую даю вам, да любите друг друга (Ин. 13, 34). Но ведь о любви, о ценности и высоте любви мир знал и до Христа, и разве не в Ветхом Завете находим мы те две заповеди — о любви к Богу и о любви к ближнему, про которые Христос сказал, что в них весь закон и пророки? И в чём же тогда новизна этой заповеди, новизна притом не только в момент произнесения этих слов Спасителем, но и для всех времён, всех людей, новизна, которая никогда не перестанет быть новизной? Чтобы ответить на этот вопрос, достаточно вспомнить один из основных признаков христианской любви, как он указан в Евангелии: «Любите врагов ваших». Слова эти заключают в себе не что иное, как неслыханное требование любви к тем как раз, кого мы не любим. И потому они не перестают потрясать, пугать и, главное, судить нас, пока мы не окончательно ещё оглохли к Евангелию. Правда, именно потому, что заповедь эта неслыханно нова, мы большей частью подменяем её нашим лукавым, человеческим истолкованием её. Вот уже веками, и, по-видимому, с чистой совестью, не только отдельные христиане, но и целые Церкви утверждают, что на самом деле христианская любовь должна быть направленной на своё, на то, что любить — естественно и самоочевидно: на близких и родных, на свой народ, на свою страну, на всех тех и на всё то, что обычно любим и без Христа и Евангелия. Мы уже не замечаем, что в православии, например, религиозно-окрашенный и религиозно-оправданный национализм давно уже стал настоящей ересью, калечащей церковное сознание, безнадёжно разделившей православный Восток и делающей все наши разглагольствования о вселенской истине православия лицемерной ложью. Мы забыли, что про эту — только «природную» — любовь в Евангелии сказаны другие, не менее странные и страшные слова: Кто любит отца или мать или сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня (Мф. 10, 37), и Кто приходит ко Мне и не возненавидит отца своего и матери и жены и детей и братьев... тот не может быть Моим учеником (Лк. 14, 26). Если же прийти ко Христу и означает исполнение Его заповедей, то, очевидно, христианская любовь не только не есть простое усиление, «увенчание» и религиозная санкция любви природной, но коренным образом от неё отличается и даже противопоставляется ей. Она есть действительно новая любовь, на которую наша падшая природа и наш падший мир не способны и которая потому не возможна в нём. Но как же тогда исполнить эту заповедь? Как полюбить тех, кого не любишь? Разве не в том тайна всякой любви, что она никогда не может стать плодом одной только воли, самовоспитания, упражнения, даже аскезы? Упражнением воли и самовоспитанием можно достичь «благожелательства», терпимости, ровности в отношениях с людьми, но не любви, о которой преподобный Исаак Сирин сказал, что она даже «бесов милует». И что же тогда может означать эта невозможная заповедь любви? Ответить на это можно только одно: да, заповедь эта была бы действительно невозможной и, следовательно, чудовищной, если бы христианство состояло только в заповеди о любви. Но христианство есть не только заповедь, а откровение и дар любви. И только потому любовь и заповедана, что она — до заповеди — открыта и дарована нам. Только «Бог есть Любовь». Только Бог любит той любовью, о которой говорится в Евангелии. И только в Боговоплощении, в соединении Бога и человека, то есть в Иисусе Христе, Сыне Божием и Сыне Человеческом, Любовь Самого Бога, лучше же сказать, Сам Бог Любовь явлены и дарованы людям. В этом потрясающая новизна христианской любви, — что в Новом Завете человек призван любить божественной любовью, ставшей любовью богочеловеческой, любовью Христовой. Не в заповеди новизна христианства, а в том, что возможным стало исполнение заповеди. В соединении со Христом мы получаем Его любовь и можем ею любить и в ней возрастать. Любовь Божия излилась в сердца наши Духом Святым, данным нам (Рим. 5, 5), и Христом заповедано нам пребывать в Нём и в Его любви: Пребудьте во Мне и Я в вас. Как ветвь не может приносить плода сама собою, если не будет на лозе: так и вы, если не будете во Мне... кто пребывает во Мне и Я в нём, тот приносит много плода, ибо без Меня не можете делать ничего... пребудьте в любви Моей (Ин. 15; 4, 5, 9). Пребыть во Христе — это значит быть и жить в Церкви, которая есть Жизнь Христова, сообщённая и дарованная людям и которая потому живёт любовью Христовой, пребывает в Его любви. Любовь Христова есть начало, содержание и цель жизни Церкви, и любовь есть по существу единственный, ибо все остальные объемлющий, признак Церкви: По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою (Ин. 13, 35). Любовь есть сущность святости Церкви, ибо она «излилась в сердца наши Духом Святым»; сущность единства Церкви, которая «созидает себя в любви» (Еф. 4, 16), сущность, наконец, и апостольства, и соборности, ибо Церковь всегда и всюду есть тот же и единый апостольский союз — «союзом любви связуемый». Потому, если я говорю языками человеческими и ангельскими, если имею дар пророчества и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, — то я ничто. И если я раздам всё имение моё, и отдам тело моё на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы (1 Кор. 13, 1–3). Ибо только любовь всем «признакам» Церкви — единству, святости, апостольству и соборности — даёт всю их значительность и действенность. Но Церковь есть союз любви — или, по выражению Хомякова, «любовь как организм», не только в том смысле, что члены её соединены любовью, но в том, прежде всего, что через эту любовь всех друг к другу, любовь как саму жизнь, она являет миру Христа и Его любовь, свидетельствует о Нём и любит и спасает мир любовью Христовой. Назначение Церкви — в мире падшем являть, как его спасение, мир, возрождённый Христом. Сущность падшего мира в том, что в нём воцарилось разделение, отделение всех от всех, которого не преодолевает «природная» любовь некоторых к некоторым и которое торжествует и исполняется в последнем «отделении» — в смерти... Сущность же Церкви — явление и присутствие в мире любви как жизни и жизни как любви. Исполняясь сама в любви, она об этой любви свидетельствует в мире и её несёт в мир и ею «врачует тварь», подчинившуюся закону разделения и смерти. В ней каждый таинственно получает силу «любить любовью Иисуса Христа» (Флп. 1, 8) и быть свидетелем и носителем этой любви в мире. Но тогда собрание в Церковь есть, прежде всего, таинство любви. В церковь мы идём за любовью, за той новой любовью Самого Христа, которая даруется нам в нашем единстве. В церковь мы идём, чтобы эта Божественная любовь снова и снова «излилась в сердца наши», чтобы снова и снова «облечься в любовь» (Кол. 3, 14), чтобы, составляя Тело Христово, мы могли пребывать в любви Христовой и её являть в мире. Но потому так горестно, так противоречит исконному опыту Церкви наше теперешнее предельно индивидуализированное благочестие, которым мы эгоистически отделяем себя от собрания, так что даже стоя в церкви продолжаем ощущать одних «близкими», а других — «далёкими», безличной массой, «не имеющей отношения» к нам и к нашей молитве и мешающей нам «духовно сосредоточиться». Как часто как будто «духовно» и «молитвенно» настроенные люди открыто заявляют о своей нелюбви к многолюдным собраниям, мешающим им молиться, и ищут пустых и тёмных храмов, уединённых уголков, отделения от «толпы»... И действительно, такое индивидуальное «самоуглубление» вряд ли возможно в собрании церкви. В том-то, однако, и всё дело, что оно не является целью собрания и нашего участия в нём. О такой индивидуальной молитве разве не сказано в Евангелии: Когда молишься, войди в комнату твою и, затворив дверь твою, помолись... (Мф. 6, 6). Не значит ли это, что собрание в церковь имеет другую цель, уже заключённую в самом слове «собрание»? Через него исполняется церковь, совершается наше приобщение ко Христу и к Его любви, так что, участвуя в нём, составляем «мы многие — одно тело». -------------------------------------------------------------------------------- Источник: Журнал «Отрок»

Епископ Смоленский и Вяземский Пантелеимон: Люди помнят о Боге, но забыли о Христе Беседа с епископом Смоленским и Вяземским Пантелеимоном У каждого человека свой духовный и жизненный опыт. Опыт переживаний, открытий, решения повседневных задач. Но есть особенный опыт, который приоткрывает нам тайну Богообщения, тайну Божией любви. Его не могут заменить дела милосердия, миссионерства, участие в реставрации и строительстве храмов. Это опыт молитвы. Как научиться молиться, чтобы тебя услышал Бог? Как научиться любви к Богу и ближнему? Ожидания и надежды, которые не сбылись — Владыка, вы служите в священном сане больше 30 лет. Если вспомнить начало вашего служения, в чем основное отличие церковной жизни того времени, когда Церковь жила как в гетто, от нынешнего ее состояния? Вы, наверное, мечтали о том времени, когда Церковь станет свободна. Насколько сбылись ваши ожидания сегодня? — Тридцать лет тому назад Церковь жила если не подпольной, то полуподпольной жизнью. В церковной жизни была видимая сторона, о которой писали в "Журнале Московской Патриархии" и о которой снимали фильмы для иностранцев. Но в ней не было места ни социальному служению, ни миссионерству, ни катехизации детей. И, конечно, не могло быть речи о работе с заключенными или о посещении больниц и тюрем. Однажды, когда я служил на своем первом, сельском, приходе, к нам приехал с архипастырским визитом Высокопреосвященнейший митрополит Крутицкий и Коломенский Ювеналий. За несколько лет до этого он рукоположил меня в сан священника. После службы мы вышли из храма, чтобы сделать общую фотографию. Я позвал к себе мою маленькую дочь Машу, наклонился и обнял ее. Нас сфотографировали всем приходом. А затем эта фотография появилась в ЖМП, но Маши на ней уже не было. Потому что детям на страницах церковного журнала в то время было не место — это вызывало неудовольствие со стороны чиновников, и существовала негласная цензура. Поэтому я на фотографии получился сгорбленным, немножко скорченным. Этот пример наглядно иллюстрирует то время.

Так и хочется спросить:"К чему все это было?" К тому же, тут логическая ошибка, возникшая от выпадения описания процесса попадания человека в лапы дьявола. "Человеческая душа изначально создана для Любви, и не настроена воспринимать ядовитое действие силы зла. Враг рода человеческого все это прекрасно понимает, а ему требуются наши души ради осознания своего могущества над Миром, и он боится любой потери в этом." А это вообще противоречит Библии, или есть недосказанность, что в нашем мире "Он боится, что Волей Бога он может просто прекратить свое существование" "Каждая из сил имеет свою тактику, методы и средства борьба, в зависимости от своей значимости во Вселенском масштабе. Бог - является альфой и омегой всего, и нет ничего и никого в Мире, способного быть выше Его. Поэтому единственное правило Его тактики - Любовь и Милость ко всем нам!" Любовь это не тактика Бога, а его суть. А по тактике и стратегии Он может попусть совершиться малому вреду во избежание большей беды. Это согласно Иоанну Златоусту.

http://www.patriarchia.ru/db/text/2502163.html